Под знаменательным и счастливым сочетанием созвездий в шестой день марта месяца 1475 года в Капрезе родился мальчик. Без особых причин, только по внушению свыше, дали ему имя Микеланджело, предвидя в нем явление небесное и божественное, сверхчеловеческое, ибо при его рождении Меркурий и Венера благосклонно вступили в обитель Юпитера, чем предвещалось, что деяниями его рук и разума будут созданы творения чудесные и достойные изумления. Так основоположник современного искусствознания Джорджо Вазари в монументальном труде «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» рассказывает о рождении Микеланджело Буонарроти, величайшего скульптора и художника эпохи Возрождения. Кормилицей Микеланджело была жена каменщика, и, беседуя однажды с Вазари, он сказал в шутку: «Все хорошее в моем таланте получено мною от мягкого климата родного нашего Ареццо, а из молока своей кормилицы извлек я резец и молот, которыми создаю свои статуи».

Микеланджело. Скорчившийся мальчик. Эрмитаж. Санкт-Петербург

Сохранилась запись в книге флорентийского художника Гирландайо, сделанная рукой отца Микеланджело: «1488. Удостоверяю сего первого апреля, что я, Лодовико Буонарроти, поручаю сына моего, Микеланджело, Доменику Гирландайо на ближайшие три года с тем условием и сговором, что означенный Микеланджело обязуется находиться у вышеназванного художника означенное время, обучаясь рисованию и упражняясь в означенном ремесле и во всем, что вышеназванный ему поручит, и что означенный Гирландайо обязуется уплатить ему в течение трех лет двадцать четыре полноценных флорина».

Читаем у Вазари в «Жизнеописаниях»: «По мере того как рос Микеланджело, росли и его способности настолько, что Гирландайо дивился, видя, как творит он произведения совсем не по-юношески, что не только побеждал он других учеников, которых было у Доменико не малое число, но много раз приближался к произведениям, сделанным самим мастером. …И вот Лоренцо Медичи Великолепный, питая величайшую любовь к живописи и скульптуре и огорчаясь тем, что в его время не встречалось знаменитых и благородных скульпторов, хотя немало было живописцев очень большой ценности и славы, решил основать школу скульпторов, и спросил Гирландайо, если в его мастерской способные ученики, прислать их к нему в сад, где он даст им навыки и образование, прославляя и себя и его и Флоренцию. Вследствие этого Доменико в качестве лучших учеников вместе с другими послал к нему Микеланджело. Приняв тогда решение помогать и покровительствовать Микеланджело, Медичи послал за Лодовико, его отцом, и сказал ему, что он будет содержать у себя Микеланджело как родного сына, на что тот охотно согласился; Медичи отвел ему у себя в доме комнату, заботился о нем и кормил его за своим столом вместе со своими детьми и другими достойными благородными господами свиты; так почтил он Микеланджело на следующий год после того, как он был отдан, когда ему было от роду 15 или 16 лет и оставался он в этом доме 4 года, вплоть до смерти Лоренцо Медичи Великолепного в 1492 году».

Перебравшись из Флоренции в Рим, Микеланджело «достиг такого, что невероятным казались и возвышенные его мысли, и трудная манера, применявшаяся им с легкостью легчайшей; все то, что было создано раньше, казалось ничтожеством по сравнению с его вещами. Вещи эти возбудили желание у кардинала Руанского оставить через посредство художника столь редкостного достойную о себе память в городе, столь знаменитом, и он заказал ему мраморную, целиком круглую скульптуру с оплакиванием Христа, которая по ее завершении была помещена в соборе Святого Петра как «Пьета». Пусть никогда и в голову не приходит любому скульптору, будь он художником редкостным, мысль о том, что и он смог бы что-нибудь добавить к такому рисунку и к такой грации и трудами своими мог когда-нибудь достичь такой тонкости и чистоты и подрезать мрамор с таким искусством, какое в этой вещи проявил Микеланджело, ибо в ней обнаруживается вся сила и все возможности, заложенные в искусстве».

Микеланджело. Пьета. Собор Святого Петра. Ватикан

Продолжаем читать «Жизнеописания» Вазари: «Кое-кто из друзей его написал ему из Флоренции, чтобы он приезжал туда, ибо не следует упускать мрамор, лежавший испорченным в попечительстве собора Санта Мария дель Фьоре. Из мрамора этого размером в девять локтей начал, на беду, высекать гиганта некий мастер и сделал это настолько плохо, что продырявил его между ногами и все испортил и изуродовал так, что ведавшие работой попечители собора, не думая о том, как ее завершить, махнули на все рукой, и так она многие годы стояла и стоять продолжала. Микеланджело обмерил ее заново, поразмыслив о том, какую толковую статую можно было бы из этой глыбы высечь, и, приноровившись к той позе, какую ей придал испортивший ее мастер, выпросил ее у попечителей, которые и отдали ее ему как вещь ненужную. Микеланджело вылепил модель из воска, задумав изобразить в ней юного Давида с пращой в руке, с тем чтобы, подобно тому, как Давид защитил свой народ и справедливо им управлял, так и правители Флоренции мужественно ее защищали и справедливо ею управляли. К работе он приступил, отгородив у стены собора место вокруг глыбы и, работая над ней непрестанно так, что никто ее не видел, он довел мрамор до последнего совершенства. По завершении своем статуя оказалась такой огромной, что начались споры, как доставить ее на площадь Синьории. Устроили очень прочную деревянную башню, в которой подвесили статую на канатах так, чтобы при толчках она не повреждалась, а равномерно покачивалась; тащили ее на канатах при помощи лебедок по гладким бревнам и, передвигая, поставили на место.

Между тем случилось так: гонфалоньер Содерини, взглянув вверх на статую, очень ему понравившуюся, сказал Микеланджело, который в это время ее кое-где отделывал, что нос, по его мнению, у нее велик. Микеланджело, подметив, что гонфалоньер стоял под самым гигантом и точка зрения его обманывала, влез, чтобы угодить ему, на подмостья у плечей статуи и, поддев резцом, который он держал в левой руке, немного мраморной пыли с площадки подмостьев, начал постепенно осыпать пыль вниз, работая будто другими резцами, но к носу не прикасаясь. Затем, нагнувшись к гонфалоньеру, который следил за ним, он сказал: «А ну-ка, посмотрите на него теперь». «Теперь мне нравится больше, — сказал гонфалоньер, — вы его оживили». Микеланджело спустился тогда с мостков, про себя над ним подсмеиваясь и сожалея о людях, которые, желая выказать себя знатоками, говорят такое, чего сами не понимают. Когда же статую установили окончательно, он раскрыл ее, и поистине творение это затмило все известные статуи, новые и древние, которые ни в каком отношении сравниться с ней не могут: с такой соразмерностью и красотой, с такой добротностью закончил ее Микеланджело. Ибо и очертания ног у нее в высшей степени прекрасны, а сопряжение и стройность бедер божественны, и позы столь изящной не видано было никогда, ни грации, ни с чем не сравнимой, ни рук, ни ног, ни головы, которые настолько отвечали бы каждому члену этого тела своей добротностью, своей искусностью и своей согласованностью, не говоря уже об их рисунке. И, право, тому, кто это видел, ни на какую скульптуру любого мастера наших или других времен и смотреть не стоит».

Микеланджело. Давид. Площадь Синьории. Флоренция

Далее Вазари пишет: «Пьета и Давид создали такую славу Микеланджело, что папа Юлий II пригласил к себе Микеланджело, которому было около 29 лет, обещав ему великие милости, и заказал ему свою гробницу. Архитектор Браманте, дядя Рафаэля, и вследствие того человек мало расположенный к Микеланджело, замечая, что папа поощряет и ставит высоко его скульптурные работы, решил охладить его расположение, так чтобы его святейшество не требовал окончания гробницы. Браманте говорил, что строить себе при жизни гробницу — плохое предзнаменование, ибо это ускоряет смерть, и убедил его святейшество, чтобы он заказал Микеланджело расписать сводчатый потолок Сикстинской капеллы. Браманте и другие соперники Микеланджело думали отвлечь таким образом его от скульптуры, в которой мастерство его было бесспорным, и довести его до отчаяния, понудив приняться за роспись: опыта во фресковой живописи у него не было, работа эта менее благодарная и наверное удастся ему меньше, чем Рафаэлю; а если бы он и добился успеха, они все равно решили поссорить его с папой, словом, думали тем или иным способом отделаться от Микеланджело. Когда Юлий II предложил ему расписать потолок капеллы, Микеланджело предпочитал довести до конца гробницу; потолок капеллы представлялся ему работой огромной и трудной; он считал себя живописцем недостаточно опытным и всячески старался свалить этот груз со своих плеч, перекладывая его на Рафаэля. Но чем больше он отказывался, тем больше росло желание папы, человека в решениях своих упорного, к тому же подзадориваемого соперниками Микеланджело, особенно Браманте, так что казалось, он вот-вот разгневается на Микеланджело. Видя, что его святейшество упорствует, Микеланджело решился взять эту работу. Папа поручил Браманте устроить подмостки, чтобы можно было расписывать потолок, тот сделал их на канатах, продырявив для того потолок; видя это, Микеланджело спросил Браманте, как же заткнусь эти дыры, когда живопись будет окончена. Тот ответил: «Об этом подумаем потом, а иначе сделать нельзя». Понял Микеланджело, что Браманте или мало смыслит в этом деле, или делает ему назло, пошел к папе и сказал, что подмостки не хороши и что Браманте не сумел их устроить, тот в присутствии Браманте поручил Микеланджело устраивать их по-своему».

Микеланджело построил настил, опирающийся на балки, вмонтированные с помощью нескольких небольших отверстий в стены около верха окон. Такая конструкция не требовала напольных опор и не препятствовала проведению богослужений в Сикстинской капелле. Кроме того, ниже лесов был натянут экран из ткани для предотвращения падения краски и раствора на молящихся. До настоящего времени сохранились грубо заделанные штукатуркой и незакрашенные отверстия в стенах, которые не видно снизу из-за выступов карниза.

Потолок Сикстинской капеллы в Ватикане с фресками Микеланджело

Над фресками потолка Сикстинской капеллы Микеланджело работал с мая 1508 года по октябрь 1512 года, причем работал «с великими неудобствами, так как писал он запрокинув голову далеко назад, и до того испортил себе зрение, что и письма читать и рисунки смотреть мог только снизу вверх, держа листы высоко над головой. Но пылая с каждым днем все большим желанием творить, добиваться и улучшать, он усталости не чувствовал, с неудобствами и трудностями не считался».

Вазари в «Жизнеописании наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» рассказал о такой проблеме: «Микеланджело сам выполнял всю работу, никого не принимая, чтобы не иметь повода показать свою работу, благодаря чему у всех с каждым днем возрастало желание видеть ее. И папе Юлию очень хотелось взглянуть, как идет работа, больше всего потому, что ее от него прятали. Однажды он явился посмотреть, но не был допущен, так как Микеланджело показывать не хотел. А не хотел он показывать из-за плесени, которая начала появляться зимой при северном ветре, когда треть работы была закончена. Причиною тому являлась римская известь, которую ради белизны делают из травертина и которая сохнет не очень скоро, а в соединении с бурой пуццоланской глиной (вулканический пепел с пемзой и туфом) образует темную смесь; если же она жидка, водяниста, а стена обильно ею смочена, то, высыхая, часто зацветает плесенью. Приведенный этим в отчаяние, Микеланджело хотел забросить работу, но когда он просил у папы прощения за ее неуспех, его святейшество прислал к нему архитектора Джулиано да Сангалло, который предложил более устойчивый к плесени раствор с бóльшим количеством песка».

Потолок Сикстинской капеллы в Ватикане с фресками Микеланджело

Прежде чем перейти к описанию фресок Микеланджело на потолке Сикстинской капеллы обратимся к «Истории живописи» русского художника и историка искусств А.Н. Бенуа: «Мысли о судьбах человечества и мира в целом возникают сами собой, когда мы стоим под плафоном Сикстинской капеллы и изучаем то, что стелется высоко над нами. Глядя на это истинное «чудо» искусства, просто нельзя допустить мысли о бесцельности всего существующего. Ведь пришлось бы допустить, что и вся эта красота суетна и бесцельна, а между тем она решительно свидетельствует о другом. И то именно, что эта живопись не картина, стоящая перед зрителем, а какой-то шатер, осеняющий свыше, видимый не иначе, как с трудом, как запрокинув голову, как «отвернувшись от земли и обратив лицо к небу» — это не пережитки случая или пустой прихоти папы Юлия II, доставившей ужасную муку расписывавшему потолок художнику, но нечто такое, в чем сказывается некий верховный смысл, какая-то из веков преднамеченность».