В детстве у меня был заветный ридикюль, некогда принадлежавший моей бабушке. В нем хранились удивительные "ценности": старинные открытки и черно-белые глянцевые фотокарточки артистов и сцен из кинофильмов — кинокартин, как их тогда называли. Там "лежали" и Валентина Серова, и Алла Парфаньяк, и Тамара Макарова, и Марика Рёкк.

Но больше всего фотографий было суперпопулярной тогда в Советском Союзе аргентинской актрисы Лолиты Торрес

и нашей юной, свежим ветром влетевшей в строгие рамки отечественного кинематографа, Людмилы Гурченко.

ее самой и того самого фильма.

Карточки собирала моя мама. Как и большинство девушек того времени. Как и сама, тогда еще будущая, артистка. Лолита Торрес была их абсолютным кумиром. На нее хотели быть похожими. Ей подражали. Моя героиня не была в этом оригинальной. Сходство, как говориться, налицо.



Но в "Карнавальной ночи" Гурченко была такая... Такая! Что Торрес нервно отдыхает в сторонке!


После выходя фильма стало понятно, что на нашем кинематографическом небосклоне появилось явление, которому нет и не будет определения, нет и не будет равных. Красивее, талантливее, безусловно. Но ТАКИХ не будет! Это как-то сразу стало мне понятно, когда я, в дошкольном еще возрасте, еще не посмотрев фильм, рассматривала эти фотографии.



На них, в образе молодой актрисы, на меня смотрела сама жизнь, сама энергия, сама радость и счастье. Это сыграть невозможно. Это ее сущность, суть.

Но начнем по-порядку.
Родилась Люся в Харькове, в музыкальной семье. Папа-баянист проводил праздники в школах, на заводах и фабриках. Мама освоила профессию массовика. ...
Какие получились кондовые, глупые строчки. Не имеющие никакого отношения к этим удивительным людям — родителям Людмилы Марковны: Марку Гавриловичу и Елене Александровне. Они, а особенно отец,

дали ей такой колоссальный заряд безусловный любви и веры в себя, которая помогла ей выдержать, выстоять в тяжелые годы безвременья и забвения. Лучше я приведу цитату из автобиографии Гурченко, в которой весь ее отец. И все сразу об этой семье станет понятно.
«Только у Москву! Моя дочурочка не выдержить? Другие могуть, а она не? Чем она хужий? Только у Москву!! Без разговорув! Дуй свое, дочурка! Ты ж в меня — кремень. Мы з нею якой концертик у диревни дали? Целых два часа! Та што там говорить... Одним словом — у Москву! Леля! Немедленно отправляй документ! Моя дочурка усех положить на лупаты! Ето як закон! И я ще через нее ув историю попаду! Папусик ще будет гордиться своею дочуркую! От тогда ты посмеесся, Леличка. Ну что ты стала, як болван? Давай чуковней, чуковней! Шевелися, шевелися, крошка моя ненаглядная! У Москву поедишь, дочурочка, моя ластушка, мой сухарек, моя богинька, моя клюкувка, моя дрыбалачка дорогенькая...» Это в семье решался вопрос о том, куда Люся будет поступать после школы. И ведь поступила же! Во ВГИК! С первого раза. Но до поступления еще далеко.

Живет в Харькове семья.

Хорошие, искренние люди, растят ребенка, работают, радуются жизни. Артистические способности Людмилы проявляются очень рано и они всячески подчеркиваются и культивируются ее отцом:
"Папа ставил стул посередине комнаты, я быстро вскарабкивалась на него, руки назад, глаза широко открыты, улыбка самая веселая. Я все делала так, как учил меня папа: «Дочурка, глаза распрастри ширей, весело влыбайсь и дуй свое!» Начинала я со стихотворения...
Гость вежливо улыбался: «очень мило, очень мило», — и собирался уходить. «Куда ты? Не-е, брат, ще тока начало! Давай, дочурчинка, песенку з чечёточкую!» Это означало, что в конце песни, какой бы она ни была, надо «дать» кусок чечетки. Я хлопала себя почти одновременно по груди, коленям и, выбросив ногу вперед, а руки в стороны, громко выкрикивала: «Х-х-ха!!!»

Но все кончилось 22 июня 1941 года. На город падают первые бомбы. Пятилетняя Люся видит первые жертвы, первые трупы... А потом папа ушел на войну. Хотя имел инвалидность и считался непризывным. Но ушел на фронт добровольцем. Оставил свою 24-х летнюю жену и пятилетнюю дочку. Ушел со словами:
— Не бойсь, Лялюша, не бойсь... Ты девка умная, чуковная... Што ж, детка, зделаишь... Жисть есь жисть... Дочурочка тебе поможить... А я не могу больший ждать. Пойду добровольно защищать Родину! Ну, с богум...

И начался ад: оккупация, голод, холод, страх... Детство кончилось. Надо было выживать. В двух словах об этом не расскажешь. Обо всем написала сама Людмила Марковна в своей автобиографической книге "Мое взрослое детство". Я не буду приводить оттуда яркие и жуткие цитаты. Лучше прочтите книгу сами. Она стоит того, поверьте. Закончу этот период ее словами:
"Тогда мне было шесть лет. Я все впитывала и ничего не забывала. Я даже разучилась плакать. На это не было сил. Тогда я росла и взрослела не по дням, а по часам."

Что помогло выжить, выстоять? А характер! И наставления отца. Его "дуй дальший" Люся не забывала никогда. Она дула вовсю. Даже на какой-то период стала главным кормильцем семьи: пела перед немцами за миску похлебки, воровала на рынке и ...мечтала стать артисткой. Всегда и везде.

Война закончился. Вернулся отец. Началась простая жизнь в окружении простых и искренних людей, только что переживших ужасную войну. Люся учится в музыкальной школе, не пропускает ни одного мероприятия, где можно выступить, показать себя. Уже никто не сомневается, что "актрисую будит". Она такая же открытая, искренняя и настоящая, как и окружающие ее люди. Ее безумно любят родители, в нее верят подруги и учителя. Она знакома с настоящим ужасом, но он закончился вместе с той войной, а сейчас она живет в самой прекрасной стране, где "так вольно дышит человек", населенной самыми прекрасными советскими людьми, а горе, ложь и предательство остались в далеком прошлом. И вот этот лазорев цветок едет штурмовать Москву!

Я хочу привести здесь монолог Людмилы Гурченко, подводящий итог ее светлой и наивной, лишенной интриг и зависти жизни. Лучше нее самой и не скажешь:
...Я смотрю на фотографии папы, мамы, свои.


И невольно улыбаюсь и чувствую острую щемящую ностальгию по тому неповторимому времени.
Мне никогда не было скучно и неинтересно в доме — с моими родителями. Всегда что-то новое и обязательно радостное — «дальший и дальший». В нашем доме была удивительно здоровая атмосфера. Все — и плохое, и хорошее, и страшное, и горькое — все открыто! Никто не стеснялся быть слабым. Если кому-то плохо, прекращались шутки, и все силы, нежность и любовь бросались на того, кому тяжело. А потом опять шли «дальший». Я выросла в странной, сумбурной, бессистемной и, может, неразумной, но чистой, доброй, широкой и абсолютно иррациональной семье. Огромная моя страсть стать актрисой непрестанно подогревалась папой. Он в меня верил. Я к своей мечте шла прямо, без сомнений и раздумий, вбирая в себя по дороге все необходимое.
Такой я и пришла прямо на экран. Искренней, верящей в добро, жизнерадостной, полной сил, с желанием непременно «выделиться». Какое счастье я испытала, когда в черном платье с белой муфточкой пела

«Песню о хорошем настроении"! Ведь именно об этом я мечтала в те голодные и страшные вечера в детстве, когда мы с тетей Валей в упоении, среди боа и вееров, мурлыкали мелодии из «Большого вальса».»
«Карнавальная ночь» — это итог моей двадцатилетней жизни с родителями!

И больше я такой не была.
Никогда.
Потому что на следующий же день на меня обрушилась слава. Оглушительная. К которой я не была готова. Слава меня изломала и оставила в полном недоумении. Сколько раз потом, по глупости, в других картинах я пробовала повторить Леночку Крылову. Получалось жалкое подражание себе самой же. Разочарование в публике. Постепенный переход во «второй сорт». Подхватить меня, научить, помочь, посоветовать, поддержать — было некому, родители жили в Харькове. В Москве я была совершенно одна. Я стала бояться людей.
Как неправильно, когда слава приходит к молодому актеру! Он еще ничего не умеет, он еще сырой материал. После огромного успеха от тебя ждут чуда, а когда ты делаешь то же, чему все недавно так радовались, — разочарование...
О тебе нафантазировано больше, чем ты есть. Вот это и есть «слава». Твоя жизнь со славой — это совершенно новая жизнь. Ты должен думать и о себе, и о ней. Нужно быть в десять раз бдительнее, чем вчера, когда ты жил без такой коварной подруги. А я еще долго жила, как раньше, — одна. И слава мне мстила. Когда я поняла все это — было уже поздно. Теперь я боюсь рекламы, шума, интервью. Я вижу, помню, как я барахталась одна со своей славой тогда... И повторов боюсь. Как боюсь повторов душевной и физической травмы.
Между «Карнавальной ночью» и «Старыми стенами» — семнадцать лет... Я долго сидела дома и мучительно соображала, как мне теперь быть, с чего начинать. Потом ездила с концертами, где неизменно пела из «Карнавальной ночи», бросилась в театр «Современник», но не прижилась. Потом писала песни, которые пела в концертах, но когда показала их на радио, то мне сказали: «Зачем вам песни писать? Снимайтесь себе в кино...» Потом поступала в Театр сатиры, но худсовет театра смотрел на мой «показ» ледяным глазом, и вопреки всем правилам я показ прервала. Поняла: Театру сатиры я не подхожу.
Выходили на экраны фильмы, где у меня были небольшие удачи и полуудачи, инерция числить меня «вторым сортом» была так велика, что несколько удач не изменили отношения ко мне... Сколько же меня бросало по житейским волнам... И потому в новую волну в кино я пришла с новым дыханием, не просто так, а через собственные ошибки, провалы, поиски, взлеты, падения, болезни и терпение. Но во мне все эти годы жила вера, что я буду работать в полную силу, что я выйду из "второго сорта».
Я не смогу жить иначе.

И она смогла! Выкарабкалась! 17 лет без работы! Безработицы! И это в лучшие годы, когда сила и энергия бьют через край. А как легко было сломаться И сколько таких, подающих надежды молодых актеров, канули в небытие, промелькнули и погасли, не выдержав славы, зависти, конкуренции. А Люся выдержала. Не сломалась, не спилась. Зажала волю в кулак и просто терпела, и ждала. И предстала перед зрителями совсем в непривычных образах, доказав, что она великолепная драматическая актриса.

Не так давно я побывала в квартире Людмилы Гурченко. Там, где она прожила последние годы своей жизни. И все это время я нахожусь рядом с ней, под впечатлением от силы ее личности. Я перечитала все ее книги, пересмотрела почти все фильмы, в которых она снималась. Некоторые видела впервые. Она великолепная актриса! Универсальная. Она в кадре может все. А ее лицо! Настоящее лицо актрисы — на нем можно нарисовать что угодно.
Она может быть такой


такой

такой

и такой

Но это все в ролях. А в жизни она до конца оставалась трудолюбивым, верным, преданным своим близким человеком.

Я совсем не знаю ее мужа — Сергея Михайловича Сенина. Но могу с уверенностью сказать, что человек он замечательный! Хотя бы за то, что он сохранил дорогостоящую, расположенную в супер престижном месте,

квартиру Людмилы Марковны и сделал из нее музей, За что ему огромное спасибо!
А я предлагаю вам пройтись вместе со мной по уютным комнатам, где еще совсем недавно ходила сама Людмила Марковна, где еще так остро чувствуется ее душа. Здесь нет случайных вещей, в каждой смысл, история и любовь!

Мы, это небольшая экскурсионная группа, подходим к дому, построенному по проекту архитектора Нирнзее. Там, на последнем этаже, уютно-призывно горит свет.

Поднимаемся по лестнице

и входим в такую жилую, такую уютную и такую женскую квартиру.

Здесь ее костюмы, ее коллекция уранового стекла...

Наряды не просто ее, а собственноручно ею расшитые.

А зеленое стекло... с такой любовью собрано...

Вот знаменитая жирандоль.

А знаменита она тем, что куплена на первый гонорар!
Здесь даже шкаф в спальне обит ее собственными руками!

Также оформлена вся спальня.

Кругом много мелочей. Каждая со смыслом.

Портрет Пушкина стоит тут не просто так. Он ее любимый поэт.
Фотографии внуков и Марики Рёкк, которой она подражала в молодости.

На каминной полке клоун и фото Юрия Никулина.

В спальне красуется гитара из кинофильма "Девушка с гитарой" и аккордеон, собранный лично ее отцом.

Вид из окна тоже очень хорош.

Да и вообще, здесь так красиво и уютно,





что совсем не хочется уходить! А нас и не прогоняют. Наоборот, для нас уже накрыли стол!

И мы садимся за стол Людмилы Марковны, на ее стулья и пьем чай с ее любимыми конфетами!

А потом бросаем последний взгляд.






Нам пора...
Дорогая Люся, ты навсегда останешься в наших сердцах!!!
Мы придем к тебе не раз. Придем и принесем тебе на Новодевичье цветы...

Пока мы живы, мы помним...