В один из летних вечеров, в тот час, когда солнце убирает когти и начинает тихонько ласкаться к коже, мы с маленькой Марией возвращались домой через старый Зурри. Шли мы из магазина «Таль-Лира».
После посещения этой лавочки с никому не нужным лежалым товаром – небрежно раскрашенными игрушками, копеечными рамками для фотографий, компьютерными мышками, ломающимися от одного взгляда на них, – одним словом, всего того барахла, которым набиты доверху комнаты в мальтийских домах, мы собирались сразу же идти домой. Но счастливый случай смешал все наши планы: по дороге Мария, глазастый ребенок, нашла 25-центовую монету. Дуром доставшиеся деньги немедленно начали жечь ей руки, и она заныла – пойдем да зайдем в пастиццерию. Соблазняла хот-догами и пиццей, – и все за ее счет, разумеется... Я пошарила в карманах: кой-какая мелочь еще оставалась. Поскольку маршрут менялся, после пастиццерии я решила заглянуть к зеленщику за кабачками: в самом разгаре был «кабачковый сезон», и, следуя мальтийским традициям, мы питались «сезонно». То есть ели кабачки («арабали мимли») почти каждый день... Итак, дорога домой, в ту часть города, что называется «Тахт ир-рахаль» («под деревней»), заметно удлинилась.
Надобно отметить, что это обстоятельство меня мало огорчило. Я люблю прогуливаться по старому городу. Глазеть на кованые решетки, цветы, птиц, статуи, читать имена домов и размышлять, и смеяться про себя над некоторыми из них.
Однако я заметила, что старый город со мной осторожничает. Когда мне нужно пройти насквозь, он затихает и настораживается. Закрывает двери и сдвигает ставни на окнах. Прячет всех бродячих собак и кошек в укромных уголках. Спускает флаги. Прогоняет с улиц прохожих, заставляет водителей объезжать себя стороной. Я иду в полном одиночестве, слыша лишь, как тишина звенит в ушах. И постоянно чувствую чей-то сверлящий мне грудь и спину взгляд...
- Тебе нравится в старом городе? – спрашивает Мария.
- Да, – отвечаю.
- А ты хотела бы здесь жить?
Интересный вопрос. Всякий раз, проходя по старым улицам, я думаю об этом. Я часто думаю об этом и во время своих одиноких прогулок по окрестностям Зурри.
Почему я люблю старый город? Потому что он – живое существо. Я люблю старый Зурри за его _небездушность_ – качество, которым нередко наделены давным-давно обжитые места. Зурри, согласно историческим документам, возник в Средние века. Но еще задолго до его основания в этих местах селились древние народы – финикийцы, карфагеняне, римляне. Что привлекало и удерживало их здесь? неприступные береговые утесы? близость древних храмов? необыкновенного цвета море? Или же сонный покой земли и драгоценное ощущение безмятежности, от которого, единожды вобрав его в себя, не так легко отказаться?
Все это мои размышления, догадки. Хотя, думается мне, я ухожу в них от истины не так далеко. А вот что касается моего поселения здесь... Возможностей поселиться в центре Зурри у меня нет, решимости сделать все, чтобы поселиться _именно здесь_ – тоже, как ни странно, нет. Какая-то необъяснимая уверенность посещает меня при мысли о доме в сердце старого города – будто бы этот дом следовало загадывать гораздо раньше...
...Но как объяснить все это маленькой Марии? Мне и самой многое до сих пор непонятно. И, чтобы отделаться от ее вопрошающего взгляда, я решаю уйти от ответа и говорю:
- Жить здесь? Вряд ли. Здесь слишком тесные улицы. Окон не откроешь. Машину не припаркуешь. И в домах, наверное, тесно.
- Ну да, – подхватывает Мария, – а еще здесь полно старушек. Они сидят на стульчиках и смотрят, кто куда пошел и с кем. И все время сплетничают...
Она смеется мне в глаза! Нет, она мне не верит. Потому что давно успела изучить вкусы и мои, и cвоего брата – моего жениха. А они у нас в чем-то сходятся: несмотря на то, что он без ума от «Фольксвагенов-Жуков», а я – от чеховских рассказов, мы испытываем одни и те же чувства к старому Зурри. Он нам очень нравится.
Почему – я уже говорила, кажется.
Да и как можно не любить этих нескольких узеньких улочек, извилистых, темноватых – и необыкновенно уютных, застроенных потемневшими от времени и сырости домами, с виду неприступными как крепости, суровыми как скалы. Но их двери, окна, балконы, воротца украшены нехитрыми узорами, растительными орнаментами, выкованными из железа. Прямо на дороге рядком стоят пузатые горшки с гибискусами, бугенвиллеями, геранью, плющем. Голые, угрюмые средневековые улицы чудесным образом оживают, расцветают и даже начинают улыбаться. Фасады некоторых домов покрашены краской, некогда яркой. Краска давно облупилась, но окна сияют. Мальтийские домохозяйки не за чем так не следят, как за чистотой окон. Вот одна из них, тучная матрона с сердитым лицом, вышла из дома и перегородила ведрами дорогу. Она нагибается к воде, мочит губку и долго, с наслаждением возит ею по стеклу, колыхаясь при каждом движении, как студень на блюде. Не ждите (всем своим видом говорит она), что я уступлю сам дорогу. Ибо я занята важным делом, не то что вы, праздношатающиеся бездельники!..
Нам остается только прыгать через пенные, кошачьими языками растекающиеся лужи, чтобы продолжить путь.
Деревенский крест стоял на выезде с одной маленькой улочки. Здесь Мария вдруг остановилась и тоном человека, сдавшего обществоведение на «пять», сообщила, по-мальтийски он называется «салиб тад-дейма» и имеется чуть ли не в каждом поселке.
Под ним в свое время собирались солдаты _милиции_ – нерегулярной непрофессиональной армии средневековой Мальты. Ну, а что там, за крестом? Мы пошли взглянуть. Поднялись вверх по улице и вышли к мельнице, которая так и называется – «Митхна тас-салиб». Тут мой юный гид, уже усвоивший менторский тон всезнайки, отметил, что, хотя в Зурри 4 мельницы, которые строились еще при рыцарях св. Иоанна, только одна заслуживает внимания. Таш-Шаролла, _единственная «крылатая» мельница на Мальте_ , одна из «визитных карточек» Зурри.
Спору нет, Шаролла прекрасна в своей _незапущенности_, но мне почему-то милее Мельница У Креста. Не по душе мне широко разрекламированные достопримечательности, от которых всегда ждешь чего-то необычного, а получаешь – еще одну малоинтересную фотографию в очередной альбом. Рядом с мельницей Тас-салиб – огромный неуютный пустырь, который потихоньку «облагораживается» строителями. Чуть дальше – разоренные поля, которые, скорее всего, в недалеком будущем будут застроены большими многоквартирными домами. Неуютная новостройка почти в сердце старого города – обычное, в сущности, явление даже для деревенской Мальты.
...Наконец-то мы добрались до пастиццерии! Заглянули на минутку в ее раскаленное нутро и вышли, опаленные, с немудренными лакомствами в руках... Мы стоим в тени и пробуем жевать горячие и очень вкусные хот-доги. От громадной церкви св. Катерины Александрийской пышет жаром. На паперти тоже разлеглась тень, но тень душная, не многим холоднее раскаленной Главной улицы, Трик иль-Кбир, откуда мы пришли. К тому же нет нам места у церкви: все тенистые уголки площади к этому времени уже заняли старички, выползшие из своих неуютных домов в город, чтобы потрепаться о том о сем со своими дружками, такими же помятыми, неопрятными «пикейными жилетами».
Хотя из-под навеса пастиццерии нам виден только угол паперти, чувствуется, что на нас давит тяжесть огромного храма. Неприятное соседство раскаленного каменного тела через какое-то время становится просто невыносимым, и я, кажется, начинаю понимать, за что Оливия, старшая сестра Марии, не любит эту церковь. «Я там чувствую себя далекой и от Бога, и от самой себя, – сказала она мне как-то. – Я там просто теряюсь, и в голову начинают лезть разные мысли, весьма далекие от божественных. Например, выключила ли я плиту, когда уходила на мессу...»
Ей больше по душе маленькие, скромно обставленные часовни, которых, к счастью для нее, не так уж и мало в Зурри и окрестностях. Большую церковь Оливия игнорирует. В нее ходят по воскресеньям родители Вика, Оливии и Марии. То ли это для них не важно, то ли они не чувствуют, что в этом гулком, пышно убранном храме неуютно находиться. Для них, как и для большинства мальтийцев, хождение в церковь по воскресеньям – всего лишь еще одно ни к чему не обязывающее мероприятие в жизни, этакая «хорошая привычка». Вроде чистки зубов после еды.
Боюсь, что за этой «привычкой» ничего не стоит, кроме банального лицемерия. Ибо, возвратившись из церкви якобы с чистой душой, эти «добрые христиане» словно торопятся поскорее пусть немного, но погрешить. Едва переступив порог дома, они начинают ругаться и жаловаться на: духоту в храме; нудные проповеди; небрежно служащего обедню священника; бесконечные сборы пожертвований в пользу голодающих Эфиопии... Наконец, на то, что из-за какой-то дурацкой мессы хозяйка не успела приготовить обед...
Но, в самом деле, если хождение в церковь – не потребность души, а пустая трата времени, зачем вообще затевать эти воскресные походы туда? Не лучше ли очищать душу и радоваться жизни, собравшись с утра пораньше на рыбалку или барбекью? Но такая альтернатива недопустима. А на любой вопрос, начинающийся со слова «зачем», как известно, есть универсальный ответ, объясняющий или (смотря по обстоятельствам) оправдывдывающий любую бессмыслицу. Этот ответ известен всем: «Потому что так надо»...
...Лавка «нашего» зеленщика находится за церковью, на углу улиц св. Катерины и св. Варфоломея. Помимо зеленщика, на этом небольшом перекрестке расположены почта, пастиццерия, писчебумажная лавочка и магазин одежды – бутик для тех, кому давным-давно за тридцать. В одном из углов помещается статуя св. Катерины с книгами в руках. Наверное, это из-за близости деревенской школы покровительнице студентов и ученых вручили книги. Что же до самих школьников, то книгам они предпочитают футбольные мячи и компьютерные игры.
«Нашего» зеленщика зовут «Бубин». По-мальтийски это означает «малек». «Бубин» – это прозвище, на самом деле зовут его Джо, Иосиф. Однако на Мальте, где каждый камень и каждый клочок земли имеет свое название, жить человеку, особенно торговцу, без прозвища как-то не пристало. Мало того, в Зурри до сих принято запоминать людей не по именам, а по прозвищам, чаще всего «семейным». Что поделать, такие в деревне нравы. Однако это скорее к счастью, чем к сожалению, что меня здесь никто не знает...
Лавка зеленщика, в своем роде, местный женский клуб. Мужчины сюда заходят крайне редко, а если и заходят, то почему-то всегда покупают что-нибудь экзотическое, вроде авокадо или манго. За что, надо полагать, их пилят скупые мальтийские жены. Или все мужчины, покупатеющие экзотические фрукты в зеленной лавке, – убежденные холостяки?..
Мы входим в лавку, и вокруг нас смыкается толпа отчаянно тараторящих женщин. В углу, под большим вентилятором, лежит в коляске маленькая девочка. Она пытается снять с ноги сандалию. Но застежка никак не хочет расстегиваться, и бедный ребенок кривит ротик, готовясь разреветься от отчаяния. Хозяйки с озабоченными лицами снуют среди полок, заваленных яблоками, между ящиками с помидорами и кабачками. Множество лотков стоит прямо на полу, и им приходится наклоняться за каждой морковкой, каждой луковкой. Несколько женщин копошатся в ящике с капустой, запихивают в сумки нежно-фиолетовый, с ботвой, турнепс. Видно, кто-то минут пять назад купил капусту и репку, и все как один решили, что на ужин отварят то же самое...
Зеленные, бакалейные, мясные лавки – бабьи царства. С сумками, корзинками, тележками, маленькими детьми в колясках и на руках толкаются женщины с утра до вечера в магазинах. Они знают, как купить на грош пятаков, как прокормить большую семью на десять лир в неделю, как варить суп из топора, кашу из топорища, как стирать без мыла, как шить без ниток... Торгуются, сплетничают, спорят, ругаются, смеются...
У витрины-холодильника с «заморскими» фруктами стоит мальчик лет семи. Он стоит здесь давно и не просто так. Он ест, а, вернее, ворует виноград, торопливо и нервно отправляя ягодки в рот. Время от времени быстрые черненькие глазки стреляют по толпе – заметил ли кто его преступление. Его мать тоже время от времени оглядывается на него и заговорщицки подмигивает: ешь, мол, детка, виноградик. Паренек кивает и принимается за следующую кисточку...
Зеленщик, конечно же, видит все. Но предпочитает не замечать. Он любит маленьких детей и охотно прощает им их маленькие грешки. К тому же он слишком занят с покупателями – без конца что-то взвешивает, отрезает, разрубает, насыпает, наливает, подносит... Смешной, похожий на Карлсона, он носится по лавке, ворочая тяжелые ящики, отшвыривая в угол гнилые овощи, пиная лотки, как футбольные мячи. Потом вдруг выбегает на улицу и спустя пару секунд возвращается с качаном цветной капусты нежно-сиреневого цвета, бережно, словно ребенка, прижимая его к груди. Но главная и основная обязанность его – болтовня с покупателями. Клуб есть клуб, и многие туда приходят просто пообщаться.
...Так странно – жить на краю мира, новости узнавать в деревенской лавке... Не держать дома телевизора, на газеты чистить картошку... Боже мой, неужели мне это по душе?!...
Стоя в лавке с корзинкой, наполненной кабачками и помидорами, я уж в который раз за нашу короткую прогулку примеряю старый Зурри к себе...
Все мои размышления, однако, лишены основы. «Вечной затворницей» я быть не смогу. Безделье, самое нравственное из состояний, не может длиться нескончаемо, ибо весьма недешево обходится... И все мое тысячу раз воспетое очарование затворничеством пропадет, едва обстоятельства, выбившие почву у меня из-под ног, поставят меня обратно на землю. Вновь буду бежать туда, куда мне не нужно, говорить с теми, с кем не хочется говорить, – в общем, делать то, что почему-то называется служением миру и обществу. И только возвращаться буду по-прежнему в покой и тишину...
Незаметно подошла наша очередь, мы расплатились с продавцом и вышли из лавки. Наша прогулка кончилась. Нам пора домой. Пора идти вниз по улицам, прямым и широким, мимо скучных домов со скучными названиями, которых не украшают ни барельефы с колесом св. Катерины, ни фигурки святых, ни ажурные решетки, ни ветки бугенвиллей. Идти туда, где город просторен, удобен, светел, но мертв – ни любимый, ни постылый, ни разрушенный, не отстроенный заново, ни омытый слезами, ни отмоленный перед Богом. Безыскусный, как вся наша жизнь...
Глядя на дома, вроде бы не похожие друг от друга, но тем не менее почему-то кажущиеся одинаковыми, я в который раз прошу себя – не мечтать понапрасну. Ясно и так, что никогда мы не будем жить в старом городе, дышать одним с ним воздухом, засыпать и просыпаться под одним и тем же крошечным клочком неба. Так что, говорю я себе, не нужно строить воздушных замков, ибо это мало что изменит. Как и не изменятся мои чувства к старому городу. По-прежнему будет манить меня его уют, его тайна, его жизнь – такая простая и понятная, но которой, увы, мне не суждено с ним разделить.
