Денег на эти торжества не пожалели, поскольку шах Реза Пехлеви вообще не отличался скупостью. В ситуации, когда экономический рост сменился снижением покупательной способности граждан и ухудшением качества жизни, иранское руководство запросто тратило миллионы на суперпроекты и активно тратило деньги на свои нужды, так что личные активы шаха к концу 1970-х годов оценивались примерно в миллиард долларов, а казна всей семьи, численностью не менее 64 человек, в 20 миллиардов. Иранский владыка принимал гостей, устраивал огромные гуляния в Нью-Йорке, платил приличные деньги зарубежным специалистам по пиару, заводил себе влиятельных друзей в американской администрации вплоть до Киссинджера и Дэвида Рокфеллера, который был увязан с извлекавшим большую выгоду в Иране банком "Чейз Манхеттен", нефтяников, ездил по всему миру, выпустил огромным тиражом свою книгу "К великой цивилизации", в которой хвалил себя самого и так далее. Как ни смешно, а в 1978 году он числился во вполне уважаемом международном справочнике как "один из наиболее развитых геополитических стратегов в мире", и на новогоднем приеме 1977 года президент США Картер провозглашал тост за Иран как островок стабильности в одном из самых неспокойных регионов мира. Шах, как утверждается, говорил "будто страна уверенно развивается по начертанным им планам, может быть, не все гладко, но народ доволен... предприниматели получают все большие барыши, в стране все больше автомобилей, у крестьян сельскохозяйственных машин, рабочие покупают акции предприятий... а если где-то проявляется недовольство, то это все происки иностранных агентов, а истинные иранцы понимают его планы".
Поистине открытием для шаха стала собственная непопулярность, о которой он узнал, когда в ноябре 1977 ездил в США, и там ему местная диаспора устроила обструкцию, к его большому удивлению. Недовольство внутри страны также проявлялось, но шахские подхалимы как ни в чём ни бывало утверждали, что все трудности связаны с происками внешних врагов. Само собой, режим старательно давил все самостоятельные фигуры, способные возвысить голос против лжи и коррупции — будущий глава Ирана аятолла Хомейни был выслан из страны, хотя с многими другими оппозиционерами власти обошлись не так мягко. Взамен реальной оппозиции под руководством шаха была создана видимость двухпартийной системы, состоявшей из Национальной партии "Миллиюн" и Народной партии "Мардом", которые получили меткие народные прозвища "партия да" и "партия да, сэр"; этакие "Единый Иран" и "Справедливый Иран".
Возможно, если бы шах и его присные вели себя несколько сдержаннее, какое-то время им и удалось бы протянуть, но чашу терпения иранцев переполнила кампания по очернению Хомейни, начатая официальной прессой. Когда по радио и телевидению чуть ли не круглосуточно утверждали, будто Иран "превращен в рай небесный и жизнь иранского народа стала райской", люди терпели, но затрагивать их религиозные чувства никак не следовало. А чувства эти были затронуты самым недвусмысленным образом: в частности, статья, написанная лично министром пропаганды, утверждала, будто религиозный лидер является британским агентом, удобной фигурой для руководства тесным сотрудничеством коммунистов и фундаменталистов; под сомнение ставилось также благочестие аятоллы. После этого протесты стали набирать силу, несмотря на репрессии и расстрелы. 8 сентября 1978 года случилось, пожалуй, переломное событие того времени: армейские подразделения расстреляли демонстрацию на площади Джалех в восточной части Тегерана. Сам шах, как выяснено, санкции на стрельбу не давал, её разрешил военный губернатор, но попытки владыки покрывать своих сотрудников только усугубили положение, ибо разнесся слух, что лично шах же с вертолета и руководил расправой. До этого момента митинги и забастовки также имели место, но массовая стачка по всей стране случилась только после "черной пятницы". После того как забастовали основные предприятия нефтяной промышленности, участь режима оказалась решена, и спустя месяц шах вместе с семьёй бежал из страны — 2 миллиона демонстрантов, вышедших 2 декабря 1978 года на улицы Тегерана с требованием его отречения, заставили задуматься даже этого монарха. Один иранец, впрочем, утверждал в частной беседе, что шах мог бы прибегнуть к силе и подавить демонстрации армией, но этот вариант развития событий представляется сомнительным.
