Август 2005 года, афганская - пока неасфальтированная и неэлектрифицированная - "глубинка".
...Проснулся в стогу сена, пока крестьяне меня не заметили. Вот бы удивился афганский труженик полей, придя с граблями на поле и найдя в своём стогу… хориджи (иностранца)! – собрался и продолжил путь на восток. Было 4.30 утра. Солнце где-то уже встало, но скрывалось от меня за высочайшими горами. Поэтому в ущелье было ещё сумрачно, туманно и холодно. Прозрачные ручейки, стекающие с гор, содержали очень вкусную и холодную утренннюю воду. Над некоторыми домиками-кубиками уже курился дымок: крестьяне готовили утренний чай и пекли хлеб.
Помимо отдельных домиков, в ущелье сохранились города-крепости, вернее – городки, и непонятно, когда их в последний раз чинили – то ли в древности, то ли в годах уже 1980-х, или уже после войны? Крепости были жилыми, и в одной из них сквозь пролом в стене были видны внутренние домики, заборы, загоны для скота и т. д., всё как в обычной деревне, но окружено 5-7-метровыми стенами с большими башнями.
Шёл, и машин никаких не было ни в одну, ни в другую сторону. Дорога тянулась вдоль речки; домики были и на другой стороне, но там была лишь узкая тропинка для ослов. Туда, на тот берег, вели шаткие мостики; в случае нападения врагов спихнуть их в речку – дело некольких секунд. Некоторые домики были из двух-трёх этажей, на верхние этажи вели лесенки, деревянные или бамбуковые. Вдоль самой дороги, рядом, не было ни одного жилого дома: все обитаемые дома стояли или выше в горах, или в крепостях, или на другом берегу реки. А параллельно дороге попадались поля, каналы, хлевы, сараи и подсобные помещения. Электричества нет.
Женщины все без чадры, ни одной закрытой нет. Дети стайками не бегали за мной, в отличие от многих других местностей. Однако, и здесь все поголовно мечтают быть сфотографированными.
Дорога здесь была заметно лучше, чем та, по которой я пришёл из Доси в Бамиан. Тут даже две легковушки могли бы разъехаться почти везде. Но что-то машин долго не было, я шёл, шёл, …, как вдруг сзади послышался шум, и на большой скорости меня догнал клубок пыли, центром которого являлось… новое жёлтое такси, не разбитая развалина, каких много в Мазари-Шарифе, а новое, даже казалось – только что вымытое. Я посторонился, пережидая, не стал стопить: какие вообще такси могут быть в бамианских ущельях? Да и если такси, оно точно платное. Но машина остановилась сама. Кроме водителя, там сидели ещё два афганца, средней бородатости, в халатах.
– Садись, подвезём! – закричали они (на своём языке), открыв три дверцы из четырёх и энергично махая руками.
– Такси нету, денег нету, – отвечал я привычно.
– Какие деньги! Мы же афганцы! Залезай бесплатно!
Я не стал долго ломаться и согласился. Афганцы и впрямь оказались очень крутыми, с золотыми перстнями, мобильниками и проч., а ехали они на такси из Бамиана в самый Мазари-Шариф, километров пятьсот! Чтобы успеть за день, они выехали спозаранку.
Водитель-таксист, спеша доставить VIP-людей, гнал с огромной скоростью, заливая долину мельчайшей пылью, целое облако. Эта мелкая пыль, лежащая на дороге слоем по щиколотку, она только и ждёт, чтобы проехала машина или всадник, и тогда она поднимается тучей и подкрашивает весь мир в серый цвет. С такой скоростью мы ехали, что сто километров, оставшихся нам до асфальтовой трассы, прогнали всего за семь часов!
Семь часов сто километров? Да, действительно, новая легковушка проезжает здесь 15-20 километров за час, и то это очень быстро, ведь на этих горных убитых дорогах скорости пешехода (налегке), всадника, КАМАЗа и осла примерно совпадают и равны 40 км в день. А такси втрое быстрее.
Чем дальше, тем цивилизованнее становилась местность: появились в облаках пыли встречные машины. Даже проехала пара белых «ооновских» джипов. На огородах уже растут яблоки, картофель (выше в горах их не было). Дома каменные и глиняные. Много кладбищ с зелёными флагами, зьяраты (мазары), много новостроек от фонда Ага-Хана: мосты, каналы, новые сады. У дороги увидел школу – типа той, что уже видал под Ишкашимом. Человек сто мальчишек сидели на земле под большим деревом, пластиковый стул был только один – у учителя, который что-то им вещал. Тени дерева хватало только на 30-40 человек, остальные 60 сохли под солнцем и не очень заинтересованно слушали объяснения учителя.
В одной деревне было электричество – столбы для проводов из суковатых кривых палок. Значит, работает в горах мини-ГЭС от какого-нибудь ручья. Некоторые люди, тусующиеся вдоль дороги, притворялись дорожными рабочими: видят, что едет машина, вскакивают, берут лопаты, приглаживают один-два метра битой дороги и ожидают вознаграждения. Женщины, увидев выныривающую из-за угла машину, спешно заворачиваются в платок – то ли от страха, то ли от пыли.
Ехали долго, общались (как могли), остановились в придорожной столовой с надписью «О, Мухаммад!» А на железной бочке, оставшейся с невесть каких времён, надпись по-русски: «Ответственный: ст.[арший] л.[ейтенант] Шульга В.И.»
Портретов Карзая здесь нигде нет, но есть изображения какого-то шейха, а в депутаты баллотируется некий предвыборный мудждахид, дядька, похожий на имама Хомейни, под лозунгом «Сделаем как в Иране». Местное население, хазарейцы, являются мусульманами-шиитами, в отличие от прочих афганцев, суннитов. Один мужик в харчевне совершал намаз с помощью особого устройства, изготовленного в Иране. Это молельный камень со счётчиком, плоская коробочка размером с компас. Кладёшь его на землю и когда при поклоне нажимаешь на камень лбом, в коробочке щёлкает цифра (1-2-3-4), указывающая число совершённых поклонов, чтобы не сбиться. Техническое новшество.
Водители плотно меня накормили, повторяя, что афганцы всё всегда всем делают бесплатно, и рекламировали другим посетителям харчевни: «Пешком идёт!» Все удивлялись, так как здесь «автостопом» означает «пьядэ», «пешком»! Мы пьём чай, а столовщик моет стаканы в арыке, из которого все моются и пьют, и в котором тут же плавают кости крупных животных (съеденных в этой харчевне), очистки от овощей и прочий мусор.
А рядом люди жили своей жизнью. Бородатый седой старик с мешком за плечами, лет восьмидесяти, тащился куда-то (тоже «пьядэ»), опираясь на посох. Другой старик, помоложе, сидел в харчевне и деловито закладывал за губу… носву. Зелёную жевательную траву слабонаркотического действия, которую порой жуют таджики и афганцы. Люди, употребляющие носву, повсюду следят своими зелёными плевками. Говорят, что от неё меньше хочется спать (водители подчас применяют её). Сколько я не уверял водителей, что носва это харам, никто мне не верил. В городах носва кое-где продаётся открыто, в пакетиках на развес. А вот других наркотиков я в продаже не видел.
Повсеместно виднелись дети, возвращающиеся из школы. Похоже, здесь теперь ввели всеобщее бесплатное низкоэфеективное обязательное обучение.
В одном селе вдоль дороги шёл базар. Посреди базара стоял танк – как новенький. Все его объезжают, наверное, уже лет двадцать. Жаль, что китайцы далеко, не достали ещё до этих мест, чтобы распилить его на металл и вывезти к себе в Поднебесную. И целиком ведь не утащить. А в других местах – тоже старые танки, и ведь это не только деньги и металл, но и непонятно за что угробленные жизни. Стоят они, как надгробия. А зачем всё?
Железные ворота-калитки в некоторых деревнях созданы из разных ржавых огрызков железа, включая обломки лопат, жесть из американских гуманитарных консервов с надписью «USA», и пр. Вилы у крестьян полностью деревянные, из суковатого дерева. Обмолот зерна – повсюду. Сезон.
Грунтовая дорога из Бамиана соединяется с основной в городе Чарикар. Там начинается асфальт – удивительное чудо, приближающее города впятеро. Если измерять страны и расстояния не в километрах, а в днях пути (на машине), – географические очертания мира окажутся совсем другими, чем мы их представляем на глобусе. Некоторые страны, например Европа, Украина и вся Европейская часть России, станут ничтожными, если выбрать правильный масштаб. Например 1 сантиметр = 1 день езды на машине, ну для точности 12 часов езды на легковушке или джипе. На асфальте и на равнине это будет, например, 1000 километров, хотя асфальты тоже бывают разными: на автобанах и 1500 км, а где-нибудь в российской глубинке или в горах поменьше. Таким образом, «афганское кольцо» будет неравномерным: от Мазари-Шарифа до Кабула будет меньше сантиметра, с Кабула до Кандагара столько же, дальше до Герата сантиметра полтора, а с Герата до Мазара – уже три сантиметра, а с Герата до Кабула напрямик – сантиметра четыре-пять, не меньше. Россия от Калининграда до Читы уложится в 7 см., а от Читы до Анадыря и Уэлена будет сантиметров тридцать, и то проходимых только на некоторых машинах и только в зимнее время. Судан, Чад, Центральная Африка и Конго-Заир на такой карте превысят размеры Европы и Америки во много раз, и это будет правдивая величина: ведь куда важнее знать, что требуется два месяца на пересечение Конго-Заира, или месяц на Судан, – чем умничать, говоря, что площадь Судана и Заира – примерно по 2,5 миллиона кв.км. «Миллион квадратных километров» ничего не говорит, а вот два месяца на пересечение страны – и сразу всё понятно.
К сожалению, изготовление такой правдивой карты в двумерном плоском пространстве бумаги весьма затруднено. Придётся объяснять лишь словесно, что асфальт сокращает дороги, приближает расстояния и исторические эпохи.
Двадцатый век, и вслед за ним двадцать первый, бегут вдогонку друг за другом по асфальтовым дорогам, оттесняя на забытые пыльные грунтовки век девятнадцатый и восемнадцатый, и оставляя минувшие тысячелетия прятаться в тупичках конских и пешеходных тропинок – а те испуганно прижимаются к стеночке, когда мимо по параллельному асфальту проносятся светящиеся фуры, гружённые современностью.
Город Чарикар. «Бородатые» ЗИЛы – с бородой из цепей и бубенчиков, по пакистанскому образцу. Газированная вода в бутылках охлаждается в арыке. Водитель и новые афганцы после пыльной дороги занялись самоочисткой: шофёр помыл машину, пассажиры постирали платки и носки и повесили их сушиться на крышу и на «дворники» такси.
Ближе к вечеру перевалили Саланг – быстро и легко. По сравнению с поездкой три года назад – всюду новый асфальт, обломки танков и БТРов убрали, почти всё разминировали, появились новые харчевни и магазины, скоростные автобусы с кондиционером, и уже трудно узнать – я всё вглядывался, но не мог узнать – те горные сёла, мимо которых проходил три года – три тысячелетия назад. В тоннеле появилось освещение, дорожная разметка и кнопки с надписью «SOS». Дорожные знаки! Километровые столбики! Осталось-таки пара минных полей, но там уже – красивые щиты и знаки, «Осторожно – мины!» Я не узнал ни одного места, хотя тогда думал, что запомнил их навсегда.
Нельзя в одну и ту же реку войти дважды, и нельзя один и тот же Саланг проехать дважды. Дети, которые бегали за мной три года назад, уже выросли, смотрят телевизор и продают газировку в придорожных харчевнях проезжающим грузовикам.
Асфальтовые дороги – враги настоящих путешествий, несмотря на то, что многие думают обратное.
…А в заполненных до предела расписных пакистанских грузовиках проезжают мимо мухаджиры из города Пешавара – бывшие беженцы, возвращаются домой, – и везут в кузовах сундуки, велосипеды, ящики, табуретки, дрова (вдруг на новом месте не будет дров?), детей, старух. Даже вентилятор ехал на вершине одного кузова – и он крутился, действительно крутился, приводясь в движение встречным ветром!
Расстались мы в городке Хинджан. Таксист и его крутые пассажиры (звали их Мохаммед Айдар и Мохаммед Хасан) отправились к себе в Мазари-Шариф, а я решил изучить городок Хинджан, переночевать там, а также съездить (или сходить) в афганскую глубинку – в города Бану и Нахрен.
Хинджан. Состоит из множества (много сотен) глиняных кубиков-домиков, окружённых двориками с глиняными стенками, и нескольких сотен полей, ступенчато спускающихся к реке. Между полями прорыты узкие поливные каналы, с помощью системы заслонок (из камня или дёрна) вода попеременно подаётся то на одно, то на другое поле, и полностью его заливает. Через мокрые поля ведут хитрые, почти невидимые насыпи-тропинки, имеются пересекающие каналы мостики из одной-двух палок, истёртых добела тысячью прохожих. Через речку имеется длинный шаткий мост, по которому, однако, переходят не только пешеходы, но и граждане с ослами, гружёными поклажей.
Я решил заночевать научным способом. Понятно всем, что этот шаткий мостик – самое средоточие поселковой жизни, где вечером проходят все жители, возвращающиеся с полей, пастбищ и проч. Я перешёл речку и обосновался на берегу, начал мыться и стираться. Афганцы, как я и предполагал, ещё с моста видели меня и не шли дальше в свои дома, а собирались на берегу вокруг моего рюкзака, обсуждая моё появление.
Когда я постирался, достал хлеб, набрал воду из реки и принялся ужинать, число зрителей уже превысило тридцать человек. Солнце между тем опускалось. Прервав поедание хлеба, я демонстративно пересчитал всех зрителей и объяснил им:
– Сегодня, спать, твой дом, можно. Завтра, дорога.
Моё изречение вызвало гул обсуждений и толкований. Я продолжил есть хлеб, гул всё нарастал. Наконец один из толпы, самый смелый дядька, понял моё предложение, поманил меня рукой: пошли!
Я собрал хлеб и постиранные вещи и отправился за мужиком по лабиринту тропинок в полях. Зрители следовали за нами змейкой. Пришли сначала во двор, к большому дереву. Там потусовались с полчаса – наверное, спешно предупреждённые жёны торопливо готовили в это время угощение. Наконец, пошли в дом этого мужика (зрители отстали и разбрелись по домам, ибо уже резко темнело), где в специальной гостевой комнате мужское население дома выслушало мой рассказ о путешествии на кривом языке. А также угостили меня пловом. Когда же настал час сна, оказалось, что спать мне в этой комнате не следует – то ли жарко там ночью и душно, то ли просто здесь это было не в обычае. Поэтому хозяин отправил меня спать на крышу. Куда я, изрядно запылившись, затащил-таки свою пенку, спальник и рюкзак.
Ах! На крыше оказалось дерьмо! Но нет, чего бояться: это же сушёные кизяки, топливо, местный энергоноситель. По азиатским стандартам в кизяках нет ничего грязного или противного, напротив, это ценные «дрова», а в Индии даже и лекарство. Так пришлось мне спать рядом со складом энергоносителей, ну а хозяин со своими многими домочадцами всё-таки остался внутри дома.
Высоко над головой висели многочисленные звёзды.
