Немного поспав после 
бесконечного дня, мы отправились дальше на север. Солнце набирало силу с каждым часом. Над ржавыми бочками, оставшимися от военных, кружились чайки. За каждой сопкой открывался новый горизонт. Отлив обнажил морское дно, и мы очень кинематографично неслись на квадроциклах по песчаной литорали вдоль моря.
Очередным немым напоминанием о войне виднелся неподалеку от пляжа отлично сохранившийся финский ДОТ.
Исследовав фашистские фортификации и преодолев несколько глубоких бродов, доехали до метеостанции и радио-локационной военной базы.
Отсюда уже рукой подать до Вайдагубского маяка.
Значит, мы достигли своей цели — самой северной континентальной точки Европейской части России — мыса Немецкий.
Дальше только океан. Подумать только! Какие-то две с половиной тысячи километров до Северного полюса! А ведь до дома примерно столько же.
Море постоянно выбрасывает на берег различный мусор. Тут можно найти брёвна, автомобильные покрышки, бутылки и даже детские игрушки, и пластиковые расчёски. Откуда они взялись в Баренцевом море боюсь даже представить.
К слову, название мыса никакого отношения к немцам не имеет. Здесь в XVI веке существовал порт, через который шла оживлённая торговля Московского государства с Западной Европой. А «Немцами» на Руси называли всех иноземцев.
Погода на Среднем и Рыбачьем непредсказуема и переменчива: палящее солнце сменяется шквалистым ветром с градом за какие-то полчаса.
Небо наглухо затянуло тучами, с моря подул резкий холодный ветер.
Чёрный каменный берег острыми зубьями вздымался прямо из воды.
Если первобытные люди добирались до этих краёв, то несомненно для того, чтобы пополнить свой арсенал каменных орудий.
На камнях произрастали огромные плантации фукуса, который также называют «морским дубом», «царь водорослью» и «морским виноградом».
Северные умельцы, говорят, из таких водорослей варят изумительные щи. Я бы с удовольствием попробовал, но знатоки подобных рецептов нам по пути, к сожалению, не попадались.
Небольшие островки поодаль оккупировали бакланы, шилохвости и чайки.
«Мегафон» с перепугу поприветствовал меня сначала аж в Нидерландах, но через пару секунд пришел в себя и прислал сообщение с более подходящим, но все равно преждевременным приветствием в Норвегии. Хотелось зачекиниться в Форсквере на краю земли, но интернет предательски не фурычил.
Заманчивая перспектива поставить галочку в биографии напротив пункта «Купался в Северном Ледовитом океане» с наибольшим колоритом могла осуществиться именно здесь, но в сложившихся условиях я решил пожертвовать этой возможностью в угоду здравому смыслу и своему здоровью. Температура воздуха была не выше 10 градусов, ветер не утихал, с собой у нас не было ни одного полотенца, и дальше мне снова придется ехать на квадроцикле, а значит, и коньяк для согрева мне как водителю был противопоказан... Отмазываюсь, конечно, но выбор, по-моему, был сделан правильный.
Всю вторую половину ХХ-го века полуостров Рыбачий был закрытой военной зоной. Здесь были развернуты многочисленные Советские воинские части. Сейчас тут находится одна пограничная застава, большинство гарнизонов закрыты, остались лишь заброшенные дома с пустыми глазницами окон и ненужная сломанная техника. Все что не сгодилось или не поддалось «на прокорм» охотникам за металлом, хаотично разбросано по Вайда-губе.
На мысе Кекурский, куда мы отправились следом, картинки со строением земной коры в разрезе из учебников географии стали осязаемыми.
Изрезанные геометрически ровными линиями темные отвесные скалы тянулись к небу.
Разноцветные слои осадочных пород, как годичные кольца у дерева, рассказывали о возрасте этих скал с той лишь разницей, что каждый пласт означал не год, а сотни и тысячи лет.
Каждый раз смотря на это фото, думаю, что тут либо горизонт завален, либо снял скалу снизу вверх.
По одной из легенд о происхождении названия мыса, Екатерина Вторая сослала на полуостров одного из своих любовников — графа Кекурского и якобы где-то здесь даже можно обнаружить его могилу. По другой версии название происходит от слова «кекуры», так поморы называли столбообразные скалы.
Забрались на вершину.
Со стороны моря скала под прямым углом обрывалась вниз, а противоположный её склон был устлан мягким растительным паласом, на котором мы валялись вниз головой.
Пейзаж в таком положении выглядел примерно так. Шевелиться лишний раз лёжа на краю было стрёмно.
Спускаться пришлось по очень крутым уклонам.
По дороге к месту нашей ночевки — мысу Скорбеевскому — заметили лежбище тюленей на одном из островков.
Ластоногие оказались не менее любопытными, чем мы, и немедля отправили на разведку пару скаутов, которые подплыли на безопасное расстояние и с интересом изучали нас, разве что не фотографировали.
В лагере нас ждала большая армейская палатка, воистину гениальный ужин, походная баня, о которой все мечтали еще со вчерашнего дня.
И два местных смотрителя.
Ребята обустраивали этот лагерь с самого начала туристического сезона.
Без телефона, Интернета и прочих отвлекающих факторов, они жили и работали на свежем воздухе, наслаждались единением с природой, ловили рыбу, придумывали игры с вынесенными на берег поплавками от рыболовных сетей и стремительно дичали.
Изголодавшиеся по общению и алкоголю парни в один присест прикончили наш скромный запас крепких напитков, посему проверенный метод отхода ко сну для нас оказался затруднительным.
Нам ничего не оставалось как тоже играть с рыболовными поплавками и изучать остатки гигантского улова.
Погода испортилась окончательно: дождь лил не переставая, ветер с моря задувал костёр, температура упала до 5°.
Спать предательски не хотелось все по той же причине отсутствия ночи.
Придумал хитрость: замотал лицо рукавом кофты — так и нос не мёрз, и наконец наступила темнота.
Утром, прогуливаясь перед отправлением по берегу моря, поймал себя на мысли, что понимаю режиссеров, отправляющихся снимать свои артхаусные фильмы на север.
Виды бескрайних холмистых полей, поросших разноцветным ягелем, мхом, морошкой и шикшей, без дополнительной драматургии способны в каждый кадр добавить ощущение одиночества, меланхолии и даже депрессии (в зависимости от звучащего саундтрека). Но не подумайте, что мы ощущали нечто подобное — совсем наоборот!
По «Пороварской» дороге (названной в честь то ли реки, то ли деревни Пороваара) мы направлялись в сторону хребта Муста-Тунтури («чёрная гора» по-фински).
Эту рокаду строили норвежские, немецкие и финские строительные и сапёрные батальоны. Наша авиаразведка достаточно долгое время не могла её обнаружить. После обнаружения её регулярно бомбардировали с воздуха, и навещали наши разведгруппы. Немцы её продолжали модернизировать вплоть до октября 1944, до нашего наступления. И, должен сказать, по сей день она находится в очень приличном состоянии, чего нельзя сказать о большинстве дорог построенных в России год назад.
На этой дороге были расположены немецкие тылы, госпиталь, штаб группы армий «Норд».
Монументальные сооружения, целый военный городок, выдолбленный прямо в скалах.
По пути встретили много туристов на велосипедах, квадроциклах и внедорожниках. Большинство из вас в родном дворе не здороваются с соседями, а тут каждый встречный незнакомец махнёт рукой, остановится, спросит как у вас дела. На севере без взаимовыручки никак.
После подкрепления норвежской сырной ухой на озере Устоярви мы продолжили нелегкое (даже на квадроциклах) восхождение на Муста-Тунтури.
Повсюду под ногами находились следы проходивших здесь более шестидесяти лет назад военных действий: проржавевшие гильзы, колючая проволока, даже неразорвавшиеся снаряды! Трудно представить, что здесь четыре года шли бои, даже зимой при температуре -40°С в условиях полярной ночи люди удерживали высоты, работали в госпитале и умудрялись издавать в землянке собственную газету.
«Это было как на страшном суде, и как будто небеса разверзлись. Неожиданно начавшаяся стрельба окончилась спустя час. Затем глухо разорвались несколько дымовых снарядов и в это время мы уже знали: «Они идут». Когда дымовая завеса спала, кровь застыла у нас в жилах. Русские, на сколько хватало взгляда, массы русских стали наступать на нас и самым страшным было то, что они презирая смерть, вообще не реагировали на огонь беспрерывно строчащих наших пулеметных расчетов, которые изрыгали целый снопы огней. Они не прятались, они падали толпами, но позади них уже шли новые толпы людей. Никто не бросался на землю. У гидры вырастали всё новые и новые головы. Огонь пулеметов вообще на них не действовал. И тут из своего окопа я увидел как русские с душераздирающими криками Ура захватили, находящийся в 100 метрах от нас, опорный пункт…
…Из двухсот человек нашей роты спастись смогли только 30, многие из них погибли спустя несколько часов или дней на проселочных дорогах. Мы должны были оставить всех раненых. Среди нас была паника. Перед лицом ужасной, превосходящей силы, которая прокатилась по нам, мы потеряли уверенность в своих силах. Нас преследовал страх попадания в плен. Но прежде всего мы хотели жить...» Из мемуаров Карла Руефа.
Наш джип сопровождения по пути пропорол об острые камни два колеса. Запасок больше не осталось, поэтому назад ехали аккуратно и медленно.
