Нам нравилось разглядывать шлагбаум на горизонте в надежде, что когда-нибудь мы до него доберёмся. Временами, словно неуловимая фата-моргана, впереди возникали призрачные постройки военной базы. Горы, безлюдная пустыня, редкие продрогшие речушки, снова горы… И небо, такое ясное и голубое, рассматривает нас широко распахнутым глазом. Мгновение, показавшееся вечностью - и вот уже подмороженные солдаты переписывают нас в свою книгу. А ведь ещё больше года им предстоит мариноваться в этом унылом месте, оберегая страну от туристов! И я невольно радуюсь, что мы с Русланом окажемся в Хороге намного раньше.
- Куда потом? – спрашиваю у одного из них.
- Не знаю. В Москву…
Солдаты начинают что-то обсуждать между собой на памирском языке. Непривычные, режущие слух звуки чем-то напоминают резкий германский выговор. До поворота на Мургаб осталась вечность и 35 км на север. Впереди на сегодня только сумерки и Харгуш. Правда, непонятно, что раньше.
- Чой, чой! – кричит женщина с корзиной хвороста. Что? Кому она кричит? Сомнений не остаётся – конечно, нам! Ведь на многие километры вокруг по-прежнему ни одного дома, и появление здесь белого человека сродни высадке головоногих моллюсков на Красной площади. Приветствие позади; теперь предстоит произнести магическое заклинание: «Без велосипеда. Пешком. Да… Пьёда. Ой, пьядо…».
Смеющиеся глаза на загорелом лице, прикрытом от солнца платком – почти все памирские женщины заматывают себя подобным образом. Мне всегда хотелось узнать, зачем они так делают? Ведь исмаилиты не настолько строги, чтобы прятать своих жён от чужих глаз.… Приходилось то и дело щипать себя, чтобы отогнать параноидальные образы восставших мумий в амплуа работающих на полях колхозниц. На деле выходит куда проще: высокогорное солнце не печется о здоровье памирцев, зато так выпекает кожу, что она быстро старится и приходит в негодность. Это можно прочувствовать на себе уже через несколько дней пребывания на Памире.
Почти все зубы во рту – золотые. Но это не единственное её украшение – браслеты из разноцветных бусинок, ворох цветастых платков.… Даже раскладывая кизяки для просушки, она ни на секунду не забывает о том, что она – женщина. Да и как тут забудешь? Ведь помимо поиска и заготовки топлива её ожидает масса другой работы, которой ни один мужчина заниматься не будет.
Внутри две закопченные комнаты. В одной из них – гостиной, спальне и кухне одновременно – возвышается подобие дастархана, чтобы спать было теплее, и небольшая печка-буржуйка. Пока она дымит, в комнате невозможно находиться. Но уже через несколько минут я с наслаждением вдыхаю подгоревший воздух – ведь тут так тепло… Дома из глины и камней не слишком спасают от холода, зато здесь не свищет ветер, как снаружи. Дерево как строительный материал – достояние буржуазной прослойки памирцев.
Наши хозяйки – две сестры из Лангара – поднимаются сюда на несколько тёплых месяцев в году, пасти скот и дышать здоровым горным воздухом. Но они не одни. Вот собака, приводимая в движение куском лепёшки – функция типа «перехват» активизируется, когда лепёшка совершает дугообразный перелёт в воздухе, кошка – чемпион по добыванию масла из шир-чая, приходящие чабаны да портрет Ага-хана на стене – все те, кто скрашивает их одиночество. Чабаны тоже не так просты, как кажется. Здесь, в обители философского уныния, они преодолевают по несколько десятков километров в день со своими стадами. Но чаще – с чужими, что менее приятно. И только в таких несказанно редких, но всё же обитаемых домах они находят пиалу живительного шир-чая. Некоторым предстоит преодолеть до нескольких сотен километров в кратчайшие сроки, не покладая ног и остальных частей тела на плоскости родного дастархана.
Огромные скрюченные рога над порогом дома – символ его обитаемости и оберег от всякого рода напастей вроде джинов. Они есть воплощение универсальности: бараньи рога используют и вместо могильных плит, а в особо больших количествах – на оградах кладбищ. Но это уже не говорит об их обитаемости, по крайней мере, живыми существами.
Ещё один день проходит в ожидании попутки. Петляющая бесконечность ползёт в направлении горизонта. Женщины прядут шерсть, а козлята у их ног тягают новорожденные клубки; когда эти игрушки отбирают – они переключают внимание на мои шнурки.
