Папа Римский Иннокентий III издал указ о начале Четвертого крестового похода, превратившийся из «пути ко Гробу Господню в венецианское коммерческое предприятие» и приведший к разграблению Константинополя в 1204 году, после которого Венецианская Республика достигла высшей степени своего могущества и процветания. В 1215 году этот же папа в целях борьбы с ересями официально утвердил монашеские ордена доминиканцев и францисканцев, а также создал особый церковный суд католической церкви под названием «Инквизиция».

Венецианская инквизиция была учреждена в 1539 году как трибунал для подавления ереси на всей территории Венецианской Республики, который рассматривал дела о святотатстве, вероотступничестве, запрещенных книгах, суевериях и колдовстве. Этот государственно-церковный орган назывался Святая канцелярия, состоял из трех инквизиторов-священнослужителей и входил в состав Совета десяти — средневекового венецианского КГБ. Святая канцелярия располагала многочисленным штатом осведомителей и добровольных информаторов, опускавших письменные доносы в специальные урны, называемые Львиным зевом (Boche de Leon).

Львиный зев для сбора анонимных доносов. Венеция. Дворец Дожей

На основании таких доносов 26 июля 1755 года был арестован Джакомо Казанова, обвинен инквизиторами Святой канцелярии в богохульстве, чтении и хранении запрещенных книг, занятиях кабалистикой, распутстве и приговорен к пожизненному заключению в венецианской тюрьме Пьомби Дворца Дожей. 1 ноября 1756 года Казанова совершает побег через крышу тюрьмы, тайно покидает Венецию и 18 лет колесит по всей Европе, проживая в Париже и Лондоне, Вене и Санкт-Петербурге, Праге, Дрездене и Амстердаме. Его жизнь этого периода изобиловала романами, приключениями и авантюрами. Судьба сводила Джакомо с королями и философами, ворами и куртизанками, порой он бывал сказочно богат, а иной раз становился нищим. Он влюблялся, дрался на дуэлях, пускался в финансовые махинации, исполнял секретные поручения, писал книги. Он мчался туда, где монеты были звонче, вино пьянее, а женщины горячее. Ради одной минуты блаженства он рисковал всем, но зато получал все, что желал. Женщины будоражили его кровь: знатные, закутанные в шелка и кружево, куртизанки, шлюхи из придорожного трактира, девушки, горящие краской первого стыда. Приключение, психологическая игра, буря и натиск, интрига — вот его жизнь в эмиграции. То он на коне, то без гроша в кармане бежит, спасаясь от кредиторов, обманутых мужей, а подчас и правосудия. Казанову принимали в лучших домах, он был вхож к монархам, просвещенной беседой его удостаивали Вольтер, Руссо, Фонтенель, д'Аламбер, Гёте и Моцарт.

Но все 18 лет Казанова страстно мечтал вернуться в Венецию, и чтобы снискать расположение венецианских властей он занялся международным шпионажем в их пользу. После многомесячного ожидания пришло письмо с разрешением на возвращение в Венецию: «Мы, государственные инквизиторы, по известным нам причинам, даем Джакомо Казанове свободу, наделяя его правом приезжать, уезжать, останавливаться и возвращаться, иметь связи где ему будет угодно без разрешения и помех. Такова наша воля».

Бюст Казановы в чешском замке Духцов

14 сентября 1774 года Казанова возвращается на родину — в Венецию, и поначалу все шло хорошо: весь город только и говорил о нем. Он сделался гостем самых именитых венецианцев — всем не терпелось услышать историю его удивительного побега из тюрьмы Пьомби Дворца Дожей. Но интерес этот скоро угас, а Казанове надо было как-то устраивать свою жизнь. Он пытался издавать журнал, но дело не пошло; попробовал себя в роли театрального импресарио, но потерпел фиаско; просил помощи, но получал отказы, ведь многие его друзья и покровители уже умерли.

В 1775 году Джакомо становится тайным агентом-осведомителем венецианской инквизиции под псевдонимом Антонио Пратолини. В архивах сохранились 9 секретных доносов Казановы, а также подробный доклад о скандальных распутствах, происходящих в театрах после завершения спектаклей, о непотребствах в Академии художеств при рисовании обнаженной натуры. Инквизиторы оплачивали услуги Казановы не очень щедро, он обиделся на весь свет и после серьезной ссоры с влиятельным патрицием Гримани написал ядовитый памфлет на венецианскую знать «Ни любви, ни женщин». После публикации разгорелся грандиозный скандал, Джакомо пытался оправдываться и извиняться, но было поздно. Ему предложили: изгнание или тюрьма, и в январе 1783 года Казанова покинул Венецию навсегда.

Казанова вынужден возобновить свои странствия по Европе и в итоге становится секретарем венецианского посла в Вене. Джакомо снова ведет великосветскую жизнь, ходит на приемы, рауты, балы, танцует как юноша и планирует жениться на молодой девушке. Но тут его покровитель-посол умирает и 60-летнему обнищавшему Казанове на закате жизни не остается ничего другого как принять предложение графа Вальдштейна стать «библиотекарем в богемском замке Духцов, с тысячей гульденов в год, коляской и обслуживанием». Библиотека замка Духцов составляла 40 тысяч томов, но молодой и очень богатый граф из знатнейшего чешского рода Вальдштейнов пригласил Казанову не как хранителя книг, а как живую достопримечательность.

Замок Духцов, в котором Казанова был библиотекарем

Герман Кестен в книге «Казанова» пишет: «Старый шестидесятилетний итальянец, оставивший позади дюжину жизней, суперромантик с канувшими в бездну придворными манерами, с отблеском всей высшей аристократии Европы, из всей Европы высланный, не подходил к должности библиотекаря, а должность не подходила ему. Он был похож на заколдованное существо из сказки, на того воскресшего героя, который раз в неделю, в месяц, в год становится принцем. Колдовство начиналось, когда Вальдштейн изредка приезжал в свой загородный замок Духцов, где для пиров, охоты, салонных разговоров собирались князья, графы, музыканты, литераторы, иностранцы. Тогда старый авантюрист блистал, с широкими жестами и французской придворной речью, длинной шпагой, поддельными украшениями, в одеждах с истлевшей элегантностью. С персоналом замка Казанова был в состоянии перманентной войны, ведущейся на нервах и шедшей весьма пошло. Среди графского обслуживающего персонала неопределенная должность Казановы ставила его посередине между слугами и господами, но слуги рассматривали его как равного. Он жаловался богу и миру на домоправителя Лезера, управляющего Фельткирхнера, врача О'Рейли, курьера Видерхольта, прачку Каролину, на кучера, камердинера и служанок».

Стихотворная речь Казановы в пьесе Марины Цветаевой «Феникс» звучит так:
Что воду мне велел в вино
Дворецкий лить — не знали? Что
Мне мимо носу решето
С клубникой проносили летом —
Не знали?
А мое тряпье,
Развешанное на заборах —
На посмеяние? А ворох
Пергаментных редчайших книг
Изрезанных?
Когда коня
— Лететь! -– прошу, дает мне клячу
Шталмейстер. Суп такой горячий,
Что глотку обжигаю.
Я в замке лишний,
Тринадцатый, тупых острот
Мишень! Вот-вот на огород
Поставят, воробьям на ужас!

Одежда Казановы в замке Духцов

Казанова стал ворчлив, привередлив, постоянно бранился, его старость омрачалась еще и болезнью: появились боли в горле, трудно было принимать пищу. С дворней он вообще не ладил, так как слуг он воспринимал как что-то недостойное своей личности и требовал того же внимания, которое слуги уделяли владельцу замка графу Вальдштейну. В ответ дворня делала ему многое назло, в то время, когда в замке Духцов не было его хозяина, редко приезжавшего сюда.

Стефан Цвейг в книге «Три певца своей жизни» пишет: «Вот Казанова или, вернее, его мумия; он все еще жив, несмотря на бедность, злобу и сифилис. Кожа стала пергаментной, нос — крючковатый клюв — выдается над дрожащим слюнявым ртом, густые поседевшие брови растрепаны; все это говорит о старости и тлении, об омертвении в желчной злобе и книжной пыли. Только черные как смоль глаза, полные прежнего беспокойства, зло и остро бегают под полузакрытыми веками. Он угрюмо ворчит и брюзжит про себя, ибо он не в духе: Казанова всегда не в духе с тех пор, как судьба швырнула его в эту богемскую навозную кучу. Зачем подымать глаза, если каждый взор будет слишком большой честью для этих глупых ротозеев, этих широкомордых немецко-богемских пожирателей картошки, которые не высовывают носа за пределы своей грязной деревни и даже не приветствуют, как должно, его, шевалье де Сенгаль, который в свое время всадил пулю в живот польского гофмаршала и получил из собственных рук папы золотые шпоры. Но эта чернь все же лучше, чем проклятая челядь, на волю которой он отдан дома. Ослы, пинки которых он должен терпеть! Канальи! Они нарочно вчера опять пересолили его суп и сожгли макароны, вырвали портрет из его романа «Икозамерон» и повесили его в клозете; эти негодяи осмелились поколотить его маленькую, в черных пятнах, собачку Мелампигу (Чернозадку) только за то, что милый зверек напакостил в комнатах. О, где прекрасные времена, когда этот лакейский сброд можно было просто заковать в колодки и переломать кости всей своре, вместо того чтобы терпеть подобные дерзости. Но в наши дни, благодаря Робеспьеру, эти канальи подняли голову, якобинцы замарали эпоху, и сам он теперь только старый, несчастный, беззубый пес. Тут не помогут сетования, брюзжание и воркотня, лучше наплевать на этот сброд, подняться в свою комнату и читать Горация».

Комната Казановы в замке Духцов

Казанову охватывает черная тоска, от которой остается только одно спасение — старик не столько составляет каталог графской библиотеки, сколько пополняет ее своими сочинениями: «Читатель простит меня, узнав, что писание мемуаров было единственным средством, мною изобретенным, чтоб не сойти с ума, не умереть от горя и обид, что во множестве чинят мне подлецы, собравшиеся в замке графа Вальдштейна в Духцове».

В библиотеке замка Духцов Казанова написал автобиографию «История моей жизни», в которой на 4543 страницах 12-ти томного фолианта Джакомо предстает не только как пламенный любовник, преодолевающий любые препятствия на пути к своей цели, но и как тонкий и умный наблюдатель, с поразительной точностью рисующий портреты великих людей, быт и нравы своего времени, в том числе и историю своей жизни.

Читаем в книге «Казанова» Германа Кестена: «Он писал свои воспоминания с 1791 по 1798 год, между шестьдесят шестым и семьдесят третьим годом жизни. Это было счастьем его старости, наслаждением его сердца, мечтой его вечно юной души. Всю свою жизнь он готовился к этой работе, живя и любя, читая и собирая. Для этого всю свою жизнь он хранил материалы: женские письма, письма врагов и друзей, квитанции отелей и старые долговые расписки, фальшивые векселя и настоящие локоны, любовные записки и воспоминания. С наслаждением и страстью он писал свои мемуары, в которых еще раз прожил жизнь, только пламеннее, романтичнее, правдивее. Он работал по тринадцать часов в день, работал одержимо, корректировал и писал заново, в поиске совершенства, красоты и прежде всего правды, потому что правда была идеалом старого шулера, усталого мошенника и сиятельного шарлатана».

Библиотека замка Духцов, в которой библиотекарь Казанова писал свои мемуары

Стефан Цвейг в книге «Три певца своей жизни» продолжает: «Он живет, старый, сердитый ястреб, в своей башне в Духцове, как на вершине ледяной горы, никому не известный, всеми забытый; и когда, наконец, в конце июня 1798 года разрывается старое дряхлое сердце и жалкое тело, которое пламенно обнимали тысячи женщин, зарывают в землю, то не знают даже, как его назвать в церковной записи. «Казанеус, венецианец» — пишут они неверное имя, «восемьдесят четыре года» — неверный возраст. Он стал чужим для всех окружающих. Никто не заботится ни о его могиле, ни об его сочинениях, в тлен обращаются забытое тело и забытые письма».

Кресло, в котором умер Казанова. Чешский замок Духцов

Джакомо Казанова прожил последние 13 лет своей жизни в чешском замке Духцов, где и скончался в возрасте 73 года. Его похоронили на местном погосте церкви Святой Барбары, поставив на могиле камень с простой надписью «Casanova». Однако в XIX веке кладбище было закрыто и сегодня никто точно не знает, были ли останки Казановы перенесены в другую могилу, а некоторые специалисты до сих пор спорят, где она могла бы находиться. Предпринимаются попытки найти место последнего успокоения Казановы, но сомнительно, что это удастся сделать.

Барельеф Казановы на стене замка Духцов