Есть во Франции места, знаменитые древними замками, роскошными аббатствами, удивительными природными достопримечательностями, однако деревне Живерни всего этого не нужно. У нее есть свой, совершенно личный Клод Моне, и этого вполне достаточно для того, чтобы едва различимый плевочек на карте Верхней Нормандии в год посещало около полумиллиона человек. Хотя вру, нужны еще десятки садовников, дизайнеров, агрономов и бесконечное море любви всех этих людей к своему детищу, чтобы единожды созданная великим художником открытка не потускнела, не потеряла своего колорита и продолжила радовать каждого взглянувшего на нее.



Писать 86-страничную книгу жизни Клода Моне так же тяжело, как исследовать историю Парижа или разбираться в любовных многоугольниках никогда не засыпающего Версаля, а потому я, пожалуй, начну с того этапа жизни художника, когда первые деньги зашелестели в его продутом всеми ветрами кармане, а в голове зароились мысли о приобретении собственной загородной усадьбы.



Трагически бедным Моне не был никогда. Его картины худо-бедно продавались и в консервативном Париже, и в ценящем новизну Лондоне, и в скупающем все подряд Нью-Йорке. Главная беда художника была в том, что тратил он в десятки раз больше, чем зарабатывал. Модные шляпки и платья для жены, самое дорогое вино, пирушки, на которых друзья-голодранцы могли наесться на несколько недель вперед, все это было неотъемлемой частью жизни Моне и сжирало его сбережения с аппетитом недокормленного в детстве троглодита.



После очередного загула вчерашний «гусар» рассылал по Парижу письма трагического и слезливого содержания, в которых умолял передать ему с ответным письмом сто франков, потому как он «подыхает с голода». При этом Моне был глубоко уверен в том, что благотворительность — личное дело каждого, а потому отдавать долги занятие неблагодарное.



Главный перелом в его жизни случился в 1872 году, когда в Лондоне художник встретил бежавшего от войны мецената и любителя живописи Дюран-Рюэля. Язык не поворачивается говорить об этом человеке, как о бескорыстном покровителе искусств, но и не признать его вклада в жизнь буквально всех художников того времени, было бы абсолютно несправедливо. До сих пор сохранились письма Ренуара, Писсарро и Моне, в которых они просили своего благодетеля отплатить счета булочника, мясника, расходы на покупку красок и даже оплату железнодорожных билетов.



Без нового «друга» Моне не имел права продать ни одного полотна, но и получал он за свои картины столько, сколько хватило бы любому нормальному человеку на безбедную жизнь со свежими круассанами на завтрак, пухлыми ломтями фуа-гра на обед и ведерком шампанского на ужин.



Хотя для Моне все это было лишь жалкими крохами с чужого хлебосольного стола, которыми он едва мог утолить свое вечное чувство голода. За 1872-1873 годы он продает картин на общую сумму 36 тысяч франков (а по тем временам это были очень серьезные деньги), но умудряется спустить их еще до наступления кризиса 1874 года. Вот так ни шатко ни валко, безумствующий на пленэрах и освистываемый в парижских салонах Моне дотягивает до того времени, когда Дюран-Рюэлю наконец удается заставить весь мир поверить в то, что импрессионизм — это гениально.



В 1890 году художник выкупает дом в деревушке Живерни, который он с таким удовольствием снимал уже 7 сезонов подряд. Здесь в своем личном саду он начинает писать серию картин «Кувшинки», принесшую ему неувядающую славу и закончившуюся лишь со смертью Моне в 1926 году.



Однако знаменитый пруд в Живерни изначально к дому не прилагался, а на том месте, где сейчас пестрит всеми цветами радуги удивительный сад, чахла, дряхлела и покрывалась ежегодными шишками целая армия унылых, наводящих тоску кипарисов. C их вырубки Моне и начал свою деятельность в имении, постепенно превращая его в произведение искусства.



Подобно тысячям садоводам-любителям Моне начал с тривиального цветника перед домом. Наверное, как в свое время моя матушка и миллионы отечественных женщин по всей стране, он клялся на семейных советах, что каждая новая клумба будет последней, и сил его больше нет ухаживать за всем этим безобразием, но когда место в его саду уже не осталось, он без всяких сомнений выкупил в собственность близлежащее болото и позволил фантазии разгуляться на полную катушку.



Его давнишняя мечта о воде возле дома сбылась, и теперь нужно было только суметь раскрасить ее в нужные, зовущие к кисти и карандашу, цвета. Осушив болото и заведя на свой участок ручей из соседней реки, Моне перебросил через образовавшийся пруд японский мостик, укутал его пышной и безумствующей по весне глицинией, а по краям устроил живую изгородь из ирисов. За печальное настроение художника были призваны отвечать ивы, которые сразу же принялись не просто плакать, а рыдать навзрыд, только бы вдохновение не покинуло мастера.



Оставалась самая малость, без которой художник не видел своего маленького, но такого выстраданного рая. Но и она не заставила себя долго ждать. Зеркальную гладь пруда вначале небольшими островками, а затем и полноценными континентами покрыли свезенные со всех концов света кувшинки.



Отныне покой Моне только снился. Как умалишённый он принялся писать свой сад, и не было в его жизни большего счастья, чем с утра до вечера заниматься тем, что он любил больше всего на свете. Тем паче, что в сам дом ему по определенным причинам лучше было без веских поводов не соваться. Там во всей красе разворачивался мексиканский сериал, обильно сдобренный любовными геометрическими фигурами, появлением самых неожиданных персонажей и отсутствием каких-либо шансов на финал.



Дело в том, что в 1879 году, оставив Моне двух детей ушла из жизни главная муза и супруга художника Камилла Донсье. Ее место в спальне и жизни мастера довольно скоро заняла другая дама, главным недостатком которой было наличие мужа и шестерых детей. Не разводясь и не пытаясь пристроить по родственникам своих чад, Алиса Ошеде обосновалась под крылом Моне, и дом в Живерни вздрогнул от накала страстей.



Дети влюбленной парочки последовали примеру своих эпатажных родителей и переженились между собой, дети детей ползали по комнатам, негодуя на отсутствие внимания и корма, муж Алисы требовал то ли развода, то ли возвращения блудной супруги, и потому сад стал главной отрадой художника, а кувшинки — его единственным шансом на выживание в этом сумасшедшем доме.



В итоге Моне написал их столько, что с лихвой хватило бы на покрытие всех болот и озер мира. На сегодняшний день человек, просивший в молодости за свои работы 50 франков, одних только кувшинок напрудил почти на 400 млн долларов (и это я посчитал только 10!!! его главных полотен). А ведь были еще простенькие «картинки» по миллиончику за кувшинку, удивительной красоты и цены фантазии на тему моста через пруд, плакучих ив, ирисов и всего, что цвело и благоухало в его саду.



Одним словом, квадратный сантиметр земли в Живерни наверное является самой дорогой собственностью в мире, а уж с точки зрения представленности в музеях, ему точно нет равных. Так что, если кого-то не устраивает качество фотографий, длина выдержки или освещенность, милости прошу на ближайший аукцион Sotheby's, где за десяток другой-миллионов можно подобрать себе идеальный оригинал моей жалкой «армянской» подделки.



К началу XX века жизнь Клода Моне наконец приобрела те очертания, о которых он так мечтал в начале своего творческого пути. Однако безоблачное небо над Живерни художнику доводилось видеть все реже и реже. В 1912 году врачи поставили ему диагноз двойной катаракты, и Моне вынужден был перенести две операции на глазах. Сохранилось письмо того времени, которое он написал сломанным карандашом, не понимая, что на бумаге вместо букв остаются лишь уродливые каракули. Моне фактически ничего не видел.



И вот тут-то в давно поутихшем мексиканском сериале о семейной жизни Моне была снята последняя и наверное самая трогательная серия. Уже давно ушла из жизни его вторая супруга Алиса, разбрелись кто-куда приемные дети, умер сын художника, тот, что был женат на своей сводной сестре Бланш, а вот сама девушка, плюнув на собственную жизнь, задержалась подле Моне до его самых последних дней.



Бланш каждое утро раскладывала тюбики с краской в нужной последовательности, превратилась в заботливую няньку, трудолюбивого садовника, уборщицу, повариху и того, чьими глазами Моне видел этот мир. Она оставалась у постели мастера до того дня, когда врачи констатировали смерть 86-летнего основателя абсолютно новой эпохи живописи. После себя Моне оставил целый мир, в который приходили все новые и новые живописцы, который пытались развить следующие поколения художников-революционеров и которым на протяжении почти ста лет не перестают восхищаться самые обычные почитатели его гения.



Несмотря на ранения, нанесенные усадьбе Второй Мировой Войной, сад, собранный, выращенный и воспетый художником, выжил. В 1966 году сын Моне — Мишель передал его Академии изящных искусств, и новая жизнь старыми запахами и цветами расцвела здесь во всей своей красе. Сегодня Живерни выглядит так (ну или почти так), как и век назад. Жаль только, что на берегу пруда уже давно не сидит тот старик в соломенной шляпе, который лучше всех на свете умел видеть и воспевать красоту этого удивительного места.

Мой рейтинг – 8/10