Бенарес невероятно прекрасен и одновременно отвратителен. Всюду жизнь и смерть. Старики приходят умирать к Гангу - они верят, что это поможет им вырваться из замкнутого круга перерождений. Вездесущие зазывалы предлагают все, что душе угодно – от номеров в дешевых отелях до гашиша. Выпитое немедленно превращается в пот. У коров глаза совершенно человеческие, только еще прекраснее. К реке ведут узкие улочки, кишащие людьми. Все карты лгут. Кажется, будто они были нарисованы правильно, просто улицы, как змеи, переползают с места на место. Тут все живое, до последнего камня. Именно поэтому ориентироваться на удивление легко - достаточно поймать ритм города, и он сам ведет тебя. И еще очень странно встречать в индийских газетах русское слово pogrom, ставшее, наряду со спутником, интернациональным...

В действительности город уже давно называется Варанаси – в честь Варуны и Асси, притоков Ганга. Но то, что меня в нем восхищает, что я стараюсь уловить словами, принадлежит скорее сказочному Бенаресу, городу Шивы, поэтому я его буду называть именно так.

Стою на вокзале, удивляюсь, какие здесь певучие и печальные гудки поездов, и тут мимо меня проходит странный бородатый тип в чалме, несущий что-то среднее между гигантским штангенциркулем и водосточной трубой. Останавливается, ставит водосточную трубу на землю, приникает к ней - и в полном соответствии с заветами Маяковского издает тот самый печальный звук, который я приписывал поездам.

Отдельно стоит сказать о босых ногах. В центральной Индии они везде, и зачастую торчат из самых неожиданных мест – сухие, похожие на корни, лапищи стариков, татуированные охрой изящные ступни красавиц… Торговцы делают прямо у лавок четки, прикрепляя нитку к большому пальцу ноги. Ситарист громко отстукивает ритм пяткой – барабанщика ему недостаточно.

Бродя по Бенаресу, в самых неожиданных местах натыкаешься на флейтовое дерево - переносной столб, на котором веером торчат десятки деревянных флейт, как пальмовые листья. Продавец великолепно играет, и когда переносит флейты, похож на дикобраза.

Поперек улицы лежит корова-кокетка. На рогах нарядный венок, на копытах - браслетик, даже брови выжжены над глазами аккуратными черными точками. У стены дома совершенно по-человечески спит желтая собака, положив голову на маленький плоский камень, как на подушку.

Вдоль всего Ганга в городе стоят гаты - ступени для омовения или кремации трупов. Над ними возвышаются самые разнообразные святилища. Единственный эротический храм красуется над гатом под названием Лалита. Набоков был бы доволен. Вечером около Лалиты вьются десятки воздушных змеев.

По утрам в Ганг толпами валятся люди - живые и мертвые. Плывут на цветочных корабликах догорающие ночные свечи. На берегах сушится разноцветное белье, развеваются флаги, непрерывной чередой высятся храмы, словно расталкивая друг друга. Важный индус торжественно вышагивает перед пятиногой коровой - лишняя нога растет у нее прямо из горба, свойственного зебу. На ее рогах двойной венец из ярко-желтых цветов.

В коричневой воде реки плавают слепые дельфины. Наверное, только так здесь можно выжить и остаться самим собой - не видя всей этой пестрой шевелящейся и совершенно прекрасной массы, ищущей в реке святость и бессмертие, и дающей ей взамен пепел и дерьмо. Не видеть ни красоты, ни убожества, лишь по неслышным сигналам деловито разыскивать свою рыбу.