Моя перуанская авантюра
...Мир для меня – колода карт,
Жизнь – банк; рок мечет, я играю...
(М. Лермонтов «Маскарад»)
Часть первая
Там, где рождаются облака
Живу в Кордильерах
Под небом Перу.
Я тут не за падлу,
А типа гуру.
Здесь небо другое,
Здесь воздух другой –
Здесь все не такое,
И я не такой.
По истечении шести месяцев пребывания в Эквадоре по приглашению моего друга я, несмотря на его уговоры остаться в стране нелегально, направился в Перу, где планировал перекантоваться полгода и вернуться в уже ставшую почти родной банановую республику, где у меня были друзья – что само по себе, особенно в чужой стране, немало стоит – и климат которой меня более или менее устраивал.
Автобусом компании С.И.Ф.А. можно было за семь баксов доехать от Гуаякиля до Тумбеса и, выехав из Эсмеральдас рано утром, уложиться в один день.
В Тумбес прибыли в первом часу ночи. Когда пересекли границу, не засек, потому что проверки документов не было. Но после эквадорского КПП автобус где-то долго стоял; возможно, в приграничном Уакильясе шмонали багажный отсек. На обоих КПП народ выходил отметиться, но к автобусу никто даже не подошел. Зато проверка была перед выездом из Гуаякиля.
Мототакси за пять минут доставило в ближайший отель за углом. Номер с телевизором за двадцать пять солей.
На следующий день отправился в разведку на предмет поисков вероятного места пребывания на ближайшие три месяца.
Недалеко, на побережье, есть местечко Сорритос: два ряда домишек по обе стороны панамериканского шоссе; с одной стороны – океан, с другой – пустыня. Пляж с грязновато-желтым песком тянется насколько хватает глаз. Постоял, посмотрел на всю эту красоту и, не ощутив душевного трепета от шума прибоя и окружающего ландшафта, двинул обратно.
По прибытии в отель сунул в розетку зарядник для аккумуляторов и упал отдохнуть. Через несколько секунд раздался выстрел – сигнал о том, что придется покупать новый зарядник, так как в Перу напряжение 220 В, а не 110, как заверил меня мой эквадорский друг, подаривший мне этот самый зарядник и никогда не бывавший в Перу.
Хороший был зарядник: выдвижной, компактный, легенький. Пас ен су тумба.
На второй день я двинул в Манкору, воспетую на турсайтах, как райские кущи для пляжного отдыха. Находятся эти кущи подальше к югу, чем Сорритос, на том же панамериканском шоссе, и отличаются от невоспетой деревни – название которой в переводе с испанского означает «Лисичкино» – длиной двухрядной системы придорожных строений и количеством туристов. Усё. Завтра едем в Чиклайо.
Накануне какой-то чувак, болтавший с кассиршей на станции С.И.Ф.А, заверил меня, что с такого-то вокзала на Чиклайо идет автобус в восемь утра.
Приезжаю к назначенному времени и узнаю, что автобус ушел двадцать минут назад, а следующий будет часов в восемь вечера. Цепляю тачку и еду на другой вокзал, откуда на Чиклайо, якобы, идет автобус в первой половине дня.
Приезжаем. До автобуса с полчаса. Беру билет за восемнадцать солей и спрашиваю, какого типа автобус. «Чиновник», «не повернув головы кочан», небрежным жестом указал на плакат с импозантным автобусом типа «полкровати». Ехать пять часов. Совсем неплохо.
Минут через пятнадцать прибегает какой-то мужик, они с кассиром хватают мой багаж, говорят, что автобус за углом, и приглашают меня следовать за ними. Дотелепав до угла, я увидел моих благодетелей, стоявших на тротуаре метрах в пятидесяти в компании еще двух, трех человек. Подхожу. Здесь другой автовокзал. Закрыт. Спрашиваю, что за фигня. Говорят, автобус будет проходить здесь.
Через пять минут, еще издали оповестивший о своем приближении грохотом железа, подъезжает тарантас, похожий на «полкровати» не более чем гэдээровский «трабант» на последнюю модель «порше».
В тарантасе мне почтительно предложили место на выбор и попросили отдать им билет в обмен на другой.
В другом билете значилась цена пятнадцать солей, но разницу мне выдать забыли.
По дороге, как обычно, останавливались, где попало, подбирая пассажиров, среди которых оказался «мобильный» массовик-затейник, битый час сыпавший рифмованными прибаутками на потеху публике. О чем он там тарахтел, я не понимал, но, видимо, потерял не много, поскольку эта самодеятельность всего несколько раз вызвала у небольшого числа слушателей ленивый смешок. Закончив выступление, клоун-передвижник двинулся по салону, протискиваясь среди набившейся в проходе молодежи и вопия о необходимости зарабатывать на жизнь.
Погремушка столь чутко воспринимала незначительные неровности панамериканской трассы, что от звуков, издаваемых ее отслужившим лет тридцать на проселочных дорогах скелетом, гудело в ушах.
Пустыня на севере Перу – не Сахара. Ни тебе живописных оазисов, ни верблюжьих караванов, ни пляшущих дервишей; и езды посреди этой нудьги, как оказалось, не пять, а почти семь часов. Только на подъезде к Чиклайо появились небольшие серповидные и пирамидальные барханы, внеся запоздалое разнообразие в монотонный пейзаж за окнами реликтового средства передвижения.
Солнце уже село, когда приехали в Чиклайо. Консервная банка эпохи Возрождения Латинской Америки остановилась на окраине, посреди какого-то пустыря, где, при всем моем желании увидеть автовокзал, я его так и не увидел.
Запрыгнул в первое попавшееся мототакси и поехал, не знаю куда, искать недорогую гостиницу. После заезда в три или четыре заведения с непривлекательными для меня ценами, причалили к «Кабо-Бланко», где за двадцать солей мне был предложен двуспальный номер с телевизором и горячей водой.
Хозяин, Марио, – сама любезность, – после короткого интервью без требования заплатить вперед, снарядил портье – парнишку лет восемнадцати по имени Хосе – сопроводить меня в ближайшую харчевню насчет пожрать.
Пришли. Я сел за свободный стол.
Парень стоит.
«Садись», – говорю.
Сел.
«Будешь что-нибудь?».
«Кофе».
«А пива хочешь?»
«Да».
«Без кофе?»
«Без».
Поели, попили, поговорили.
По возвращении в отель было много вопросов и ответов с обеих сторон, после чего Марио удалился в лоно семьи, пообещав принести утром зарядник.
На другой день я поехал к морю. Минутах в двадцати на минибасе есть местечко Пементель. Стоит на высоком берегу. К пляжу ведет длиннющая лестница. На улицах почти ни души. Чисто Деревня Мертвых, только что мумии в окнах не торчат. Одного, не слишком пристального, взгляда на лестницу было достаточно, чтобы понять, что на этом пляже мне, увы, загорать не суждено.
Возвращаясь, заехал черт-те куда, на другой конец города, откуда даже до центра мототакси не ходят. Пришлось брать машину.
Немного прогулявшись и посетив Интернет-кафе, уже на мото вернулся в отель.
Город, даже по нашим меркам, большой. В целом, мне понравился. Включая тот факт, что час в Интернете стоит один соль, кое-где полтора. Это в два, два с половиной раза дешевле, чем в Эквадоре.
Вернувшись в отель, остаток дня провел, обучая Хосе английскому произношению с применением английской транскрипции, за что вечером был вознагражден стаканом кока-колы и какой-то остренькой фигней, завернутой в кукурузный лист.
На следующее утро Марио снарядил Хосе сопроводить меня в спецмагазин покупать алюминиевый костыль с опорой под локоть.
Тут меня ожидал облом: надо заказывать в Лиме, а это значит, торчать в отеле и ждать, плюс сам костыль – сорок баксов.
Пообедав (на этот раз Хосе воспринял обед за мой счет как должное), купив зарядник за сорок пять солей и пачку пилюль от головной боли за девять, я вернулся в отель.
Вечером Хосе пошел провожать меня на автобус до Чачапойас. Перед уходом я расплатился за отель, получив при этом с сорока солей пять солей сдачи и объяснение, что за вторую ночь скидка. Ке чевере!
Приехав на автостанцию, я сразу дал парню на такси обратно, но он остался со мной, и мы вместе ждали задержавшийся на два часа автобус.
Автобус – двухэтажный «мерс» с первым этажом под багаж. Знакомая процедура с видеосъемкой, коробок с ужином и стакан какого-то травяного чая без сахара. Позднее узнал: из коки. Видимо, от горняшки. Ведь всю ночь через Кордильеры пилить.
Поинтересовался, не для утренних ли теленовостей нас снимают. Нет, для того, чтобы по прибытии убедиться, что все доехали живьем.
Сиденья раскладываются на сто пятьдесят градусов; можно и бочком примоститься, но рядом устроился боров, кг эдак сто сорок, и, по закону сохранения массы вещества, растекся за пределы своего сиденья так, что напрочь лишил меня возможности маневрировать. Да еще всю ночь надменно хрюкал над ухом, так что вылез я из этого «мерса», точно в стиральной машинке ночевал. С центрифугой.
Зацепил такси и через пять минут был на Площади Оружия, в отеле «Ребаш энд Андес турз», представляющем из себя комбинацию отеля «Ребаш» с турагенством «Андес турз». Встретил заспанный портье. Время – начало седьмого. Предложил номер за тридцать солей. Я сказал, что в Чиклайо имел то же самое за двадцать. Парень не поверил.
Короче, сговорились за двадцать на первом этаже без ТВ. Номер с двумя кроватями, большим столом и кронштейном для ТВ. Санузел с горячей водой. Парень приволок шмотки. Я разделся и упал на кровать у закрытого ставнями окна. Вертелся, вертелся, чувствую, давит кругом в ребра, как ни повернись. Помацал матрас, а он весь комьями. Вроде как списанный из лазарета времен Крымской кампании.
Проваляся я на нем часов до двух, так и не заснув. Встал – ну что тебе отбивная, да еще башка трещит от перемены высоты. Выполз на волю и пошел искать харчевню. Прошел пару кварталов от площади, увидел вывеску «Севичерия».
Севиче – не мое любимое блюдо да и не самое дешевое. В Эквадоре стоит четыре-пять баксов, тогда как в семейной забегаловке можно найти полный обед за полтора. Но я был в плохой форме, а тут еще дождик закапал. Заказал, что есть.
Принесли. Смотрю, салат какой-то рыбный; на севиче похоже, как омлет на компот. Взял на зуб – пакость редкая: холодное и кислятина! Вроде весь урожай лайма последнего сезона туда выдавили. Но меню безальтернативное. А тут еще дождик такой влупил, что через дорогу родную маму не узнаешь. Пришлось отключить вкусовые рецепторы и, кривясь, давясь и матерясь, доковырять долбаный деликатес. Теперь меня на севиче долго не потянет.
На обратном пути зашел на почту отправить открытку единственной оставшейся в живых сестрице. Выбрал саркофаги на скале, потому что собирался посетить это место на следующий день. Заплатил семь солей и с несколько приподнявшимся настроением потопал в свой «Гранд отель».
Здание – в колониальном стиле, двухэтажное, П-образное, с внутренним двориком. Во дворе цветы в кадках и красивая секвойя.
Теперь меня встретила сеньора средних лет, с породистым бюстом, но, опять же ж: по бокам, точно фуганком прошлись, что практически лишало сеньору вполне вероятной сексапильности при иной конфигурации.
Оценив взглядом сеньору, я сразу вспомнил свой столь же несексапильный матрас и высказал ей все, о чем мне напоминала моя истерзанная экзотической постелью плоть.
Сеньора пошла со мной в номер и, полапав матрас, предложила попробовать на другой кровати. И как я, баран, еще утром не догадался! Этот оказался вполне приемлемым даже для моей арматуры, выпирающей через утратившую эластичность оболочку. Тут я смягчился и, оставив свое намерение перебраться в другой отель, сказал, что это меня устраивает, и последовал за ней регистрироваться.
Все, как обычно: имя, фамилия, номер паспорта. Последнее я еще не успел выучить на память, ксива была в рюкзаке, рюкзак в номере, а потому было решено внести недостающие данные при выписке. Слово за слово, и процедура регистрации трансформировалась в обмен впечатлениями о путешествиях: моих – от Эквадора, ее – от национальных достопримечательностей.
Мадам тоже оказалась почитательницей природы и, выслушав мои восторги о прелестях флоры северного побережья Эквадора, заявила, что готова изменить свои планы на предстоящий отпуск и, вместо центрального Эквадора, посетить Север. По ходу дела мое внимание обратила на себя не совсем приятная манера сеньоры разговаривать потупив очи долу. Поди разбери, то ли она вся такая насквозь стеснительная, то ли ей тошно на тебя смотреть.
В конце концов, мне предложили купить билет на экскурсию к водопаду Гокта, запланированную на следующее утро. Экскурсия в деревню Карахия с саркофагами плюс посещение долины Белен значилась в расписании на послезавтра. Расспросив подробно о дороге к водопаду, я сказал, что без лошади мне там делать нечего, не сильно заботясь о том, будет ли мне там что делать на лошади, поскольку ни на каком другом конном транспорте, кроме телеги и саней, я никогда не ездил. А это, как можно догадаться, не одно и то тоже. Но ведь я еще в Чиклайо, услышав рассказ очевидца об этом третьем чуде света (третьем в мире по высоте), изменил свое намерение двинуть на юг и обосноваться в Арекипе. А пятиться не в моей натуре, разве что достичь цели представляется абсолютно невозможным физически. Всё, завтра в семь утра – на Гокту.
Позднее, уже затемно, менеджер турагентства, Карлос, позвонил в Кокачимбу, деревню, откуда идет тропа к водопаду, и договорился, чтобы на утро приготовили лошадь. Эта услуга в стоимость экскурсии не входит. За лошадь платишь лично проводнику, который является хозяином транспортного средства.
На утро, приняв горячий душик и сделав комплекс упражнений «Око возрождения», вышел из своей полутемной конуры на свет Божий.
Кабриолет в виде такси-комби был уже подан. В нем сидела моя единственная попутчица, как потом выяснилось, Кэрол, из Австралии.
На выезде из города, очарованный количеством и разнообразием облаков, окутывавших окружавшие городок горы, принялся щелкать фотоаппаратом. Картина не совсем обычная. Надо видеть, как эти самые облака медленно выползают из ущелий и, цепляясь за склоны, поднимаются вверх («чачапойас» означает «воины облаков»).
Мой энтузиазм закончился тем, что батарейки сдохли на подъезде к так называемому «туннелю», пробитому в скале так, что с одной стороны у него нет стены, а крыша представляет собой нависающий над дорогой карниз. Сразу за обочиной бежит речка Уткубамба, поэтому оставить с этой стороны стену, не делая у дороги изгиба, не было никакой возможности. Придать изгиб руслу речки, раздолбав скалу на другом берегу, дорожники не догадались. Эх, наших бы туда! Они бы не то, что русло изогнули, они бы и речку в гору течь заставили.
В общем, успел я только этот туннель разок щелкнуть и все. На душе стало кисло, как во рту с похмелья. На Гокту – и без фотоаппарата!
Приехали в Кокачимбу. Езды от Чачапойас – часа полтора. От Кокачимбы до Гокты – пешком или верхом – два с половиной.
Первым делом зарегистрировались в местном турагентстве. Входная плата – пять солей – входит в стоимость билета, так же, как и такси, обед и проводник. Стоит отметить, что билет стоит шестьдесят пять солей, независимо оттого, сколько туристов в группе. Проводник получает за поход двадцать солей, также независимо от количества туристов. Куда идет навар? Очевидно, на развитие туризма в провинции Чачапойас...
Потом был завтрак за три соля, не входивший в стоимость билета: булочка с яйцом или сыром и кофе. В Чачапойас комплексный обед из трех блюд – три с полтиной, а то и три.
Во время завтрака познакомились с проводником; симпатичный мужичок, имя я забыл сразу, как только услышал его и повторил. Помню только, что начинается на «К», длинное и необычное.
После завтрака нам предложили резиновые сапоги. Всунуть в них свои ноги, упакованные в пластмассовые тутора, я не смог даже с помощью проводника. Спрашиваю:
«Там что, много грязи?»
«Да нет».
Ну так на хрена они мне, если я на коне?
Следующим номером программы было знакомство с конем по кличке Дуфи. Это я запомнил, переспросив и повторив, на всякий случай, раз пять. За коняку платишь по возвращении, так что, если кувыркнешься с обрыва, хозяину – один убыток. Размером в стоимость коняки.
Дальше последовало самое интересное. Подвели ко мне коня. Или меня к коню. Точно не помню. И тут начался спектакль...
Выглядело это так. Задрал я левую ногу, всунул в стремя – и все. Проводник меня и под мышки пытался приподнять, и под задницу. «Вотще», как сказал бы А.С. Пушкин. Встал извечный русский вопрос: «Что делать?» Подставок со ступеньками, как для посадки на слона, тут не предусмотрено. Давай искать аналог. Ничего не подходит. Одно – высоковато, другое – низковато. Тут в поле моего зрения попала выложенная из булыжника стенка, высотой сантиметров шестьдесят, с вывалившимися кое-где камнями. Подались мы туда. Здесь я, используя в качестве опоры, с одной стороны, Дуфи, с другой – гида, влез на эту стенку, а оттуда вполз в седло.
Ура! Восхождение на Дуфи успешно завершилось. Осталась фигня: нисхождение к водопаду. А он – рядом! По прямой, кажется, рукой подать. Только тропа к нему по склону горы почему-то о-очень длинная.
Оказавшись в седле, я сразу почувствовал себя Дон Кихотом Ламанчским. Но тут мой Россинант переступил с ноги на ногу, и я, чуть было не спикировав с высоты лошадиного роста, не успев сделать и шагу к заветной цели, в миг утратил все иллюзии по поводу того, ху из ху, то есть кто Дон Кихот, а кто просто ху...
Быстренько сообразив, что если такое происходит, когда мы стоим, то стоит коняке двинуться с места, и мое путешествие на этом закончится, я решил, что надо расслабиться и предоставить телу инстинктивно ловить равновесие в соответствии с движениями корпуса лошади.
Сразу сфотографировался. Верхом на фоне водопада. На всякий случай.
Проводник потянул за веревку, привязанную к узде, и мы тронулись. Изрядно качнувшись туда-сюда при первых шагах лошади, я быстро адаптировался к необычному способу передвижения в пространстве и уже не испытывал страха навернуться.
Даешь Гокту! Твою в Кордильеры мать!
Тропа неширокая, а потому шли гуськом: проводник, я у него на веревке и Кэрол в арьергарде. Пока шли по ровненькой, утоптанной, горизонтальной тропе, я маленько пообтерся в седле. На склоне горы выше и ниже нас кое-где копошились землеробы. Кое-где на полянках встречались навесы с соковыжималками для сахарного тростника.
Проводник, указывая на различные растения, говорил, как они называются и рассказывал, что из них делают. Понимал я с пятого на десятое, но моя попутчица и того меньше, а потому мне время от времени приходилось выполнять функции переводчика.
Подошли к первой смотровой площадке. Сфотографировались на фоне водопада. Дальше тропа ныряла в заросли, и водопада уже не было видно, только в одном или двух местах сквозь листву и свисающие занавески бородатого мха, при виде которого вспомнилось знакомое с детства: «Там чудеса, там леший бродит...»
Однако лешего нам встретить не подфартило, а из живности попадались лишь попугаи лоро, с оглушительной трескотней взлетавшие с деревьев при нашем приближении, да небольшие бабочки, которых Кэрол самозабвенно запечатлевала своим фотоаппаратом.
Тропа местами очень узкая. Лошадь ставит копыта сантиметрах в пятнадцати от обрыва, с другой стороны коленкой по скале чиркаешь. Сверху ветки за уши цепляются. Обрыв внизу, хоть и крутой, но зарос кущами так, что, ежели чего, далеко не улетишь, а застрянешь, как золотая рыбка в неводе.
Подошли к висячему мосту через Уткубамбу, с поэтично-мелодичным названием «Голондрина». Ласточка то бишь.
Вполне добротное инженерное сооружение на тросах, прикрепленных к бетонным опорам, с настилом из ровненьких, одинаковых по ширине досок. По такому не то что пройти, а и на двух колесах с мотором проехать не страшно. Но это – мое мнение. У гида было другое. Он сказал, что по мосту верхом никто не ездит, а потому надо спешиться. Однако, сказав это, мужик замялся и окинул взглядом прилегавшую территорию на предмет выявления возвышения, необходимого для снятия Дон Кихота с Россинанта. Но природа ничего подобного тут не предусмотрела, а сделать что-нибудь подходящее никто пока не догадался, поскольку экземпляры, вроде меня, сюда еще не завозили.
Послав вперед Кэрол, гид подождал, пока та перейдет на другую сторону, после чего вышел на мост сам и прошел до середины, с усилием топая ногами по настилу.
Закончив тестирование объекта, он, очевидно, остался удовлетворен результатом, потому как, вернувшись, взялся за веревку и поволок нас с Дуфи на тот берег.
Дуфи, в отличие от своего хозяина, было совершенно по фиг, что тут верхом еще никто не ездил. Он уже давно привык таскать на своем горбу что нипопадя по любой поверхности. Кстати, опасения проводника оказались совершенно напрасными. Мост едва покачивался и совсем не собирался входить в резонанс с совершаемыми мной колебаниями.
Сразу за мостом тропа, резко сворачивая направо, шла вверх под углом градусов в сорок пять. Тут Кэрол предусмотрительно изъявила желание возглавить процессию. Мало ли чего. Сзади увернуться некуда. А ступени – из гладкого влажного, местами позеленевшего булыжника. Таких спусков и подъемов на пути к водопаду немало.
Миновали заросли. Впереди – открытое место. Тропа довольно широкая, двоим рядом пройти можно вполне свободно, но слева – отвес, на глаз – метров пятнатцать-двадцать, а тропа усыпана осколками камней, которые гуляют под ногами, как хотят. Здесь верхом тоже не ездят. Пришлось слезать с коняки на основании опасений гида за жизнь его личной собственности. Без седока лошадь здесь пройдет что два пальца об асфальт, а с грузом – опасно. Нашелся и подходящий бугорок для моего спуска на грешную землю.
Кэрол потопала вперед, мы – следом: я, левой рукой опираясь на свою палку, а другой на проводника, и проводник, одной рукой поддерживая меня, а другой волоча на веревке Дуфи.
Идти на своих двоих после почти двух часов верхом, в принципе, в кайф. Но не по такой дороге. При каждом шаге с камня на камень приходилось сперва пробовать его ногой. Подвернется нога – ни палка, ни проводник не помогут. А камни острые! Из таких наши предки мастерили в свое время топоры на мамонта ходить.
Но прошли без эксцессов. После такого перехода мне бы маленько полежать, так негде. Рельеф местности не позволяет, да и программой это не предусмотрено. Пришлось сходу на коняку. К счастью, опять подходящий бугорок нашелся, и меня, с некоторыми усилиями, водрузили на Дуфи.
На всем пути нам несколько раз встречались группы молодежи, возвращавшиеся с водопада. Все шли, прыгая с камня на камень с такой легкостью, будто только что тронулись туда, а не оттуда. Наша Кэрол тоже не пыхтела и топала довольно бодро для своих пятидесяти четырех. Эх, мне бы так! Но... «рожденный ползать...»
В конце концов, дошли до последней смотровой площадки. До водопада – несколько десятков метров. Спуститься немного вниз – и можно его пощупать. Но на коняке туда нельзя, а телепать, повиснув на проводнике... На хрена? Брызги и здесь ощущаются.
Кэрол с проводником облачились в непромокаемые пончо и потопали вниз, а я присел на камушек отдохнуть.
Высота водопада 771 метр. Две ступени. Верхняя – 200 метров, нижняя – 571. При падении с такой высоты образуется густое водяное облако, сквозь которое ничего не видно. Струя неширокая, но шуму много. Однако на меня это зрелище особого впечатления не произвело. Масштаба не хватает. Даже сравнительно не высокий, но широкий водопад более зрелищен. На мой взгляд.
Вернулись они скоро, отдохнуть я не успел. Кэрол сказала, что у самого водопада давление воздуха такое сильное, что ей пришлось держаться за проводника. Поделились впечатлениями об увиденном и двинулись в обратный путь.
Отдохнуть не успел не только я. Дуфи начал временами храпеть и пукать и частенько останавливался пощипать придорожную растительность. Кэрол тоже иногда просила остановиться передохнуть. Мне, казалось бы, было лучше всех: сиди себе да болтай ножками, которые то и дело выпадали из стремян, потому что мои раколовки плохо в них помещались, поскольку стремена несквозные и неглубокие. Так называемые «испанские». Проводнику то и дело приходилось водворять мои копыта на место, так что, в конце концов, мне это самому надоело, и я предоставил своим конечностям возможность телепаться в воздухе.
Дошли до того места, где тропа усыпана камнями. Проводник, как-то нерешительно, предложил мне спешиться. Я, не имея ни малейшего желания снова выворачивать ноги, спросил, что, может, ну его на... Проводник, видимо, чисто для приличия, уточнил, уверен ли я в этом. Я ответил, что вполне, после чего он подтянул подпругу, проверил упряжь и потянул Дуфи за веревку.
Когда едешь верхом, в раскорячку, тропа кажется намного уже, нежели когда по ней идешь. Но я заставил себя расслабиться и не воображать, что будет, если лошадка оступится, а думать – глядя вниз с высоты пятиэтажного дома на булыжники вдоль берега Уткубамбы – о том, как будет хорошо, если она этого не сделает. Кажись, это называется оптимизмом.
К слову, существует две версии о происхождении названия водопада. Первая – сходство со звуком, издаваемым водой при падении, вторая – сходство с криком, издаваемым обитающими в районе водопада белохвостыми обезьянами. Звук воды, на мой слух, слово «гокта» ничуть не напоминает, а уникальные обезьяны, о которых нам в турагенстве прожужжали уши, нас встретить не вышли.
Вернулись в деревню. Кэрол сразу заказала тазик с водой отмачивать ножки. Несчастная. Пять часов в резиновых сапогах. Без портянок. Да еще два соля за амортизацию.
Подали обед. Супчик выхлебал, а второе не пошло. Попросил положить в кулек. Кулька не нашлось. Хозяйка принесла пластмассовую лоханку с крышкой и запросила за тару один соль.
Когда расплачивался за лошадь, дал гиду пять солей сверху. Дуфи на чай. Мужик, очевидно, не избалованный подачками, долго тряс мне руку и кланялся. Хороший проводник: терпеливый, дружелюбный, предупредительный. И коняка – что надо для таких походов. Спокойная, шаг мягкий, что особенно ценно при спуске по ступеням.
Что до меня, то мной в этой экскурсии было установлено три «мировых рекорда»: первый русский на водопаде; первый, кто проделал весь путь из конца в конец верхом (если гид не врет) и, что наверняка не подлежит никаким сомнениям, первый, кто приперся туда на трех ногах. Однако я не тщеславен, а потому заявку на занесение меня в “Книгу рекордов Гиннеса” подавать не стал. Один хрен туда не пробьешься среди глотателей червей и жевателей гвоздей.
Вернулись в отель часа в четыре. Отлеживался до темна. Потом встал и, употребив запасенный с обеда ужин, пошел покупать билет на экскурсию в Карахию и долину Белен.
В восемь утра подали минибас на двенадцать персон. Подобралась интернациональная компания: венгр с подругой из Доминиканы (сам белобрысый, а подруга, что пистолет, забытый Володей Высоцким на Большом Каретном), две австралийки, англичанка, перуанские шофер с гидом и я. Кроме шофера и подруги, все говорили по-английски и по-испански.
По дороге проезжали горные селения, где вымерли еще не все индейцы. Типичная экипировка: пончо, шаровары и шляпка. Без перьев.
Высота – три с чем-то. Солнышко припекало неслабо. Но это – через стекло, а в открытое окно задувал очень прохладный ветерок.
Прибыли в Карахию.
Здоровенная поляна на вершине горы, с несколькими домишками по периметру. Обещанной коняки, о которой, якобы, договорились накануне, в поле зрения не оказалось. Проводник отправился на поиски, стуча в окна близлежащих хаток. Продолжалась эта канитель минут двадцать. Затем мне сообщили, что коняка в пути и стоит всего десять солей, потому как ехать недалеко; после чего проводник со всей группой отправился к саркофагам, а меня оставили на попечение водителя ждать транспортное средство.
В конце концов, откуда-то из-за домиков появился мой Буцефал в сопровождении двоих ребятишек: девчонки лет двенадцати, тащившей животину на веревке, и пацана лет десяти, который топал сзади.
Здесь я уже заранее присмотрел бугорок, с которого мне предстояло восхождение на транспортное средство. Шофер автобуса подпер коняку с противоположной стороны, чтобы не вибрировала во время моего восхождения, и я, с Божьей помощью, водрузился в седло.
Вот тут-то я и почувствовал в полной мере все последствия предшествующей прогулки на Дуфи. Каждый шаг Буцефала отзывался в моих тазовых костях такой болью, что глаза вылезали на то место, которое находилось в седле. Даже ровный участок дороги, выбитой в грязи копытами, оставил в моей жаждущей приключений душе неизгладимое впечатление.
Вскоре начался спуск: вырубленные в грунте вдоль склона ступени, шириной сантиметров восемьдесят и с уклоном градусов в сорок пять. В результате получилось: слева – круча, а справа – едва не отвесный, поросший травкой склон, уходивший вниз, не знаю, насколько, но не на двадцать и не на тридцать, и даже не на пятьдесят метров. От одного взгляда вниз в зобу дыханье сперло, а тут еще этот хренов Буцефал, в отличие от Дуфи, так припадал на передние ноги, шагая вниз по высоким ступеням, что я вообще забыл дышать.
Спустились к беседке на небольшой площадке. Здесь нужно было спешиться, чтобы дальше пройти немного по горизонтальной тропе до места, откуда видны стоящие высоко на уступе скалы саркофаги.
Слезая с коняки, я, еще не успев поставить одну ногу на землю, пяткой другой ноги каким-то образом зацепился за подстилку на седле.
Никогда в жизни не мечтал стать трансвеститом, но тут на какую-то секунду искренне пожалел, что я не девочка. Сказать, что чуть не треснул, значит весьма бледно выразить свое ощущение при выполнении этого вертикального шпагата.
Потоптались, потрепались, пощелкали истуканов, после чего группа с проводником пошла вперед, к «могиле шамана», а я остался ждать, поскольку могила находится за кучей булыжников, которую мне, даже с Божьей помощью, было не одолеть.
Обратный путь оказался не менее смешным. Долбаный Буцефал, взбираясь по ступеням, так резко отталкивался задними ногами, что не катапультироваться с него потребовало полной самоотдачи с моей стороны, после чего я даже на дороге едва мог усидеть в седле из-за умопомрачительной боли в пояснице.
Всё! Будут в армию забирать – в кавалерию не пойду!
Из Карахии двинулись в долину Белен. Сколько мы туда ехали, не помню, но наездился я в тот день по горным грунтовкам всласть.
Подъехали к спуску в долину. Довольно обширное пространство, совершенно плоское, окруженное невысокими холмами. Вдоль, через всю «поляну», поросшую сочной травкой, змеей вьется речушка, пасутся коровки. И – один единственный дом. Классический пасторальный пейзаж. Венгр, оставив подругу, помчался вниз щелкать своим двухкилограммовым «Никоном».
Красиво. Все дышит первозданным покоем. Но пресно.
Спустились к долине. Постояли, покрутились и двинули обратно. Но не все. Англо-австралийский контингент с гидом и рюкзаками чухнул куда-то вбок по тропинке. Как выяснилось, у них был запланирован трехдневный поход с ночевками у костра, катанием на лошадях и жеванием листьев коки под руководством местного эксперта.
Время идет. Надо думать, где пристроиться на ближайшие три месяца, после чего нужно будет выехать из страны на пару дней и вернуться еще на три месяца. В Эквадор меня пустят только в середине мая – по истечении года с момента моего предыдущего въезда.
Вспомнил пейзаж вокруг Кокачимбы и спросил Карлоса, не нужен ли там, случайно, преподаватель английского для местных гидов, которых в деревушке на два десятка домов человек пятнадцать. При этом я сказал, что, на худой конец, согласен работать только за жилье и хавчик. Мужик, заметив, что это очень неплохая идея, тут же достал мобилу и позвонил директору турдепартамента Чачапойас. Отрекомендовали меня предельно кратко: «Есть амиго, который может преподавать английский».
Дело было в пятницу, директор находился в Лиме и должен был вернуться в понедельник. На тот же день была назначена наша с ним встреча. Предстояло еще два дня ошиваться в гостинице, расходуя на бесполезное проживание свой весьма ограниченный бюджет. Съездить поглазеть еще на какую-нибудь местную достопримечательность, при моих ощущениях после конных походов, не было ни малейшего желания.
Наступил понедельник. Встречаясь в течение дня с Карлосом, жду, когда он пригласит меня на аудиенцию с директором, которому он должен был позвонить еще утром и с которым мне предстояло встретиться для решения вопроса относительно моего предложения.
Короче, прошло еще три дня после понедельника, в течение которых я дважды встречался с замдиректора турдепартамента. Во время последней встречи мне сказали, что вопрос уже практически решен положительно и осталось решить лишь кое-какие детали на месте моей будущей деятельности. При этом выяснилось, что меня собираются пристроить не в Кокачимбе, а в Сан-Пабло, деревухе, которая находится в получасе езды от Кокачимбы, откуда тоже водят туристов на Гокту. Карлос сказал, что это даже лучше. Почему лучше и почему не в Кокачимбе, мне никто не объяснил. Ну, да хрен с ним: мне бы до февраля перекантоваться, чтобы бабки сэкономить. А может, там и правда лучше...
Поскольку мне предстояло находиться в горной местности, надо было срочно менять мою облезлую трость на костыль с опорой под локоть. Опять выручил Карлос. Несмотря на то, что ему нужно было готовиться к приему группы туристов из Швеции, он мотался со мной по всему городу в поисках мастерской, где такую фигню можно было сделать. В четыре пополудни предстоял отъезд в Сан-Пабло.
В одной мастерской нашли алюминиевый профиль, но для его сварки нужен аргон, а они этим не занимаются. Объездили еще несколько мастерских. Везде одно и то же. Аргона нет. В конце концов, нашли оконную мастерскую, где мне предложили склепать конструкцию на винтах, и, под техническим руководством Карлоса, который оказался по образованию горным инженером, мне за полчаса скомстролили третью ногу из квадратного алюминиевого профиля. Правда, без изгиба от ручки до локтевого упора, что не очень удобно, но зато оригинально. Такого ни у кого нет. А что делать? Ну нету в городе Чачапойас (который и городом-то, по нашим понятиям, назвать можно с натяжкой), столице одноименной провинции департамента Амазонас республики Перу, аргонной сварки!
В четыре часа проводил меня Карлос на автобус, сказал, что на развилке, где мне надо выйти, меня будет ждать человек с лошадью, и мы простились. Я – преисполненный чувства благодарности к этому симпатичному пятидесятишестилетнему перуанцу, а он – не знаю чего.
Часа через полтора меня выгрузили в назначенном месте, поставили на обочине багаж и сказали «Чао!»
На развилке никого. Ни человека, ни лошади. Метрах в ста по ходу автобуса, из которого я вышел, у дороги не то сарай, не то конюшня, возле которого маячат два человека и две лошади. Мне нужно двигать в противоположном направлении, по уходящей от трассы в гору грунтовке.
Отсюда до деревни час ходу. Мне – до утра, если вообще дойду. Но, взглянув на корявую, с торчащими то тут, то там камнями дорогу, я сразу отмел такую возможность. Точнее, невозможность.
Рассуждая логически, если тот, кто должен был меня тут ждать, еще не дошел, то он должен был появиться из-за поворота на дороге, ведущей в деревню, а не со стороны не то сарая, не то конюшни у шоссе. Стало быть, придется ждать.
Солнце уже скрылось за горами, заморосил дождик. Еще с полчаса – и на эту землю падет тьма. Во попал! И куда потом? Будем проситься на ночлег в конюшню. Если сенца подсыплют, можно будет и поспать.
Через несколько минут у развилки остановилась машина, из которой вышел парень и, пройдя мимо меня, нырнул в кусты, покрывавшие склон горы. Подхожу поближе, смотрю. Вроде прогалина какая-то. Но кусты над ней смыкаются так низко, что наличие там тропы вызывает сомнения. Но не сквозь землю же чувак провалился. Значит, ходят тут. Напрямик. Крутовато, однако.
Минут через двадцать у развилки остановилась еще одна машина, из которой вышли две молодые женщины. Одна – с девочкой лет четырех.
Та, что помоложе и без девочки, подошла ко мне и, поздоровавшись, спросила:
«Турист?»
«Нет, – говорю. – Я в Сан-Пабло работать собираюсь, на курсах английского языка».
«А! Так это Вы тот самый учитель, которого ждут в гостинице!»
Потом последовал вопрос, давно ли я тут стою. Я сказал, что не очень и объяснил чего жду. После этого дамы, коротко посовещавшись и оставив мне на хранение дитя, потопали в сторону сарая-конюши.
Вернувшись, они сказали, что человек с лошадью для меня там и сейчас подойдет. Н-да! И какой му... организовал эту встречу?
Тут со стороны сарая-конюшни появляется «комби» и, съехав на грунтовку, останавливается возле нас. Оказывается, это такси, которое два раза в неделю курсирует между Сан-Пабло и Педро-Руисом или ездит по вызову. В машине несколько человек.
После того, как одного из пассажиров переместили в багажный отсек, мы втискиваемся друг на друга на заднее сиденье... и тут подруливает «человек с лошадью». Я, уже из окна, крикнул что-то вроде «Спасибо, но уже не надо!», и мы тронулись.
На душе несказанно полегчало. Дождик уже основательно прибил дорожную пыль. Как этот человек собирался транспортировать мою приличных размеров, наполовину заполненную книгами торбу и рюкзак, если лошадь предназначалась для меня? Г-м.
После очередного поворота, на дорогу из кустов вынырнул тот самый парень, который нырнул в них внизу. Поднимался он чуть дольше, чем мы ехали.
Прибыли в деревню затемно. Остановились у гостиницы. Над дверью вывеска, на вывеске: «Тел. публико» и номер. За комфортабельную доставку в формате ZIP заплатил четыре соля.
Встретила хозяйка. Провела через небольшой зал, в котором справа – бар, прямо – у стены на подставке здоровенная звуковая колонка, а слева в одном углу – телефонная будка, в другом – ПК, за которым сидел пацан лет четырнадцати. Стены увешана плакатами с изображениями крупного рогатого скота.
Вышли во внутренний дворик и поднялись по узкой, крутой деревянной лестнице с перекошенными ступенями на второй этаж, где мне в одной из комнат предложили одну из двух кроватей на выбор. Кроме кроватей, из мебели одна тумбочка. На внутренней стене на крючках развешены рубашки и штаны. На одном крючке за провод подвешена неяркая лампочка. Трактир «Приют убогого чухонца». Здесь мне предстояло проторчать примерно два с половиной месяца.
В ожидании, когда пригласят на ужин, прилег на ближайшую к двери кровать, однако блаженства от столь желанного отдыха после путешествия ощутить не удалось. Во-первых, неимоверно хотелось жрать. Во-вторых, постель оказалась невыносимо жесткой, а я даже лежать, не то что спать, долго на жестком не могу.
Перекочевал на другую кровать. Эта оказалась помягче.
Мечтать о светлом будущем в ожидании приглашения на ужин пришлось довольно долго.
По звукам за дощатой перегородкой можно было сделать вывод, что там находятся апартаменты хозяев постоялого двора.
В конце концов, дождался. Спуск по лестнице произвел впечатление не меньшее, чем подъем. По дороге хозяйка, насмотревшись на мою эквилибристику, пообещала на следующий день переселить меня вниз.
В кухне за длинным деревянным столом сидели те самые дамы, которых я встретил на развилке.
Последовал ужин из трех блюд. Дамы, включая хозяйку, без конца о чем-то тарахтели, и ужин типа обед сильно затянулся.
После ужина дамы удалились, но не на второй этаж, куда, как я предполагал, они должны были удалиться, а куда-то за пределы гостиницы. Мне же еще предстояло встретиться с президентом туристического центра, который, якобы, должен был проводить организацию курсов. Как позднее выяснилось, кроме так называемого президента, который по совместительству владел мебельной мастерской тут же в деревне, в штате так называемого турцентра была всего лишь секретарша, а сам турцентр располагался в доме, построенном для полиции из Чачапойас, которая по каким-то причинам не пожелала осваивать новое место дислокации.
Вообще-то, по словам Карлоса, моими делами должен был заниматься хозяин дома, где меня поселили. Но тот находился в отлучке: крутил хвосты быкам где-то «наверху», что надо было понимать как место, находившееся выше того, где стоит деревня.
Часов в девять явился президент, парень, на вид, лет тридцати пяти, с густой шевелюрой и здоровенным багровым пятном на правой щеке, похожим на след от ожога кислотой. Началась беседа, но не президента со мной, а его с хозяйкой. На меня только время от времени бросали взгляд, как бы давая тем самым понять, что то, о чем говорится, касается и меня. Больше я, практически, ни черта не понял, кроме того, что предстоит какое-то собрание.
Говорят там как-то чуднó: с восходящей интонацией и, как мне кажется, на диалекте.
По окончании этой судьбоносной для меня встречи, я отправился почивать в свой «номер», где меня ожидал, мягко говоря, не совсем приятный сюрприз.
После того, как я выключил свет, со стороны моего рюкзака, лежавшего возле другой кровати, послышалось характерное шуршание. В рюкзаке лежала початая пачка печенья, а молния на нем была застегнута не до конца. Кто решил пожрать на халяву, сомнений не вызывало. Пришлось встать, упаковать печенье в пластиковый пакет и застегнуть молнию до упора.
Через некоторое время я почувствовал, что на мою нежную кожу – а я имею обыкновение спать без ничего – снизу оказывают воздействие какие-то небольшого размера инородные тела. Помацал: вроде крошки какие-то. Приподнялся, смахнул и снова улегся.
Наутро, встав и отбросив одеяло с верхней простыней, чтобы заправить постель, я обнаружил на нижней простыне ни больше, ни меньше, как засохшие продукты жизнедеятельности крысиного организма. Ага! Вот она, романтика волонтерской деятельности в малоизведанных и не избалованных цивилизацией районах развивающихся стран! Так вот, кто постоянные клиенты этого 1/5-звездочного отеля! Теперь ясно, почему дамы предпочли снять жилье в другом месте.
Жить в компании с грызунами мне приходилось и раньше, но спать на отходах их пищеварения еще не доводилось.
Вот так и приобретается жизненный опыт, тот самый, «сын ошибок трудных». Ради этого, несомненно, стоило пролететь пол-Европы, перемахнуть через океан, пересечь одну страну вдоль и половину другой поперек.
Пришла хозяйка звать на завтрак, и я тут же, без лишних эмоций, сообщил ей о том, кто обитает у нее в номерах, и посоветовал проверить другие постели, сказав, что я этот инцидент переживу, а туристам такой сервис может сильно не понравиться.
День прошел в тщетном ожидании возвращения хозяина, который должен был устроить мне жилье внизу, то есть в расположенном под хозяйской опочивальней чулане, примыкавшем непосредственно к сортиру «М» и имевшем два выхода: один во двор, в виде дверцы по плечо, и второй, так сказать, «парадный», в виде двухстворчатых ворот во всю стену. Для чего в чулане ворота на улицу, я не спросил, а в настоящий момент там лежало всякое барахло, включая велосипед хозяйского отрока, которого я видел за компьютером в день приезда.
В тот же день состоялось знакомство со старым хозяином, которого домочадцы звали между собой Чуки (усечение фамилии Чукимес), у которого полгода назад умерла жена и опочивальня которого находилась непосредственно над чуланом.
Чуки было под восемьдесят, ходил он слегка вперевалку и громко пукал по ночам, однако это не мешало ему, вооружившись мачете, ходить поковыряться на своем садово-огородном участке (по-ихнему, «чакра»), который был где-то на западном склоне горы.
Молодой хозяин явился на третий день моего пребывания в горной обители. В тот же день Чуки отвел меня в алькальдию, то есть мэрию, где еще молодая, но уже изрядно заплывшая жиром секретарша, расспросила меня, откуда я, если у меня жена, дети и т.п., после чего записала мое имя, даже не пожелав посмотреть в мой паспорт и поинтересоваться, что я за учитель такой и есть ли у меня соответствующий диплом. Кстати, не поинтересовались этим и в турдепартаменте Чачапойас.
Между тем хозяин, при участии президента турцентра, занялся обустройством моего жилья. Убрали всю рухлядь, обили потолок синей полиэтиленовой пленкой – дабы, когда старый Чуки будет пускать ветры наверху, на меня с голых досок не сыпалась труха, – поставили кровать, маленький стол и декоративную настольную лампу, в сосуде которой плавали золотые рыбки.
А еще через пару дней состоялся верховный съезд деревенских жителей под управлением губернадóра (написано, как там произносится). Протокол вела Кармен – секретарша турцентра. Губернадóр здесь не имеет никакого отношения к исполнительной власти; должность эта назначаемая; его функция – контроль финансовой деятельности районной алькальдии. В районе четыре деревни; административный центр – Сан-Пабло, где и находится районная алькальдия.
Кстати, те две молодые дамы, которые столовались в трактире, были присланы из Чачапойас с целью контроля за ходом предвыборной кампании алькальда, перевыборы которого должны были состояться через неделю. Выборы должны были выявить желание или нежелание избирателей иметь действующего алькальда на второй срок. Если иметь, то он оставался еще на пять лет, если не иметь, то нужно было бы искать другого кандидата и проводить вторую кампанию.
Выборы проходили в присутствии шести полицейских и армейского полувзвода с автоматами. Вся эта шобла несла караул у школы, где проводились выборы, после которых военные в тот же день убрались, а полиция еще пару дней оставалась караулить избранного на второй срок главу администрации, на случай выражения против него физического протеста проигравшими голосование. Ночевали ребята в помещении турцентра, где, в общем-то, для этой цели и была предусмотрена комната с тремя двухэтажными нарами.
Но вернемся к моей благородной миссии. Собрание, по согласованию со мной, постановило: я веду занятия на курсах гидов шесть дней в неделю по два часа плюс пять дней по одному уроку в школе.
В школе три класса, сорок восемь учеников и три учителя, включая директора. Школа новая, хорошая, с туалетными кабинками и умывальниками во дворе. Все обложено плиткой.
От предложения вести занятия в детском саду, где проводят время пятнадцать малышей под руководством единственного воспитателя и директора в одном лице, я категорически отказался. Хорошо, что у них нет яслей и дома престарелых, а то меня и туда пригласили бы. Как пить дать.
Детский сад двухэтажный, еще новее, чем школа.
Весь персонал – приезжие, пять дней – в деревне, на выходные – по домам, кто в Чачапойас (по-местному Чача), кто в Педро-Руис. Даже алькальд со своей секретаршей, и те пришлые. Он – из Чачи, где в симпатичном двухэтажном домике живет его мать, и в деревне у него свой дом; секретарша – не помню откуда, снимает в деревне комнату.
Короче, занятия на курсах начались через пять дней после моего приезда, в комнатушке при алькальдии, куда притащили несколько скамеек и повесили белую пластиковую доску под маркер (в школе доска обычная, и пишут мелом). Желающих набралось двадцать шесть человек, которых разделили на две группы.
Я, как обычно, начинаю обучение с фонетики, потому что произношение у туземцев отличается от английского, как вокал группы ДДТ от Монсеррат Кабалье.
При этом я пользуюсь английской фонетической транскрипцией, поскольку не признаю записи звуков буквами родного языка.
Вот тут и началось! «О если б мог выразить в звуке всю силу страданий моих!» Здесь я окончательно убедился в природной «одаренности» помеси испанских конкистадоров с американскими индейцами. Не потому ли первые истребляли последних, а вместо них завозили африканских рабов?
Пишу я, к примеру, символ межзубного звука «с» (вертикальный овал с волнистой линией посередине) или символ безударного гласного «шуа» (перевернутая «е»).
Начинаем читать слова с этими звуками – начинается кошмар.
Беру тетрадь у ближайшей ученицы и вижу: там, вместо символа межзубного «с», нарисована латинская буква «ку». Вместо перевернутой «е» – «а». Беру тетрадь у другого, третьего... То же самое.
Эти создания записывают звуки буквами своего алфавита, которые похожи на указанные символы, нимало не смущаясь тем, что на доске они выглядят иначе, и не обращая никакого внимания на мои объяснения о том, что фонетические символы – это не буквы алфавита, хотя большинство из них пишутся одинаково, а звуки, обозначаемые этими символами; что без этого читать по-английски невозможно, потому что в этом языке двенадцать гласных монофтонгов, восемь дифтонгов и пять трифтонгов, при этом всего шесть гласных букв. Причем с помощью одной и той же комбинации гласных можно получить совершенно разные звуки. Правила, конечно, есть, но помогают они лишь отчасти и то при наличии большого опыта работы с языком.
С произнесением английских звуков, которых нет в испанском языке, дело обстоит не лучше. Попробуй заставить латиноса произнести взрывной «б» или «в», если у них эти звуки щелевые и произносятся практические одинаково. Если же нужно выяснить, какую из двух передающих этот звук букв нужно писать, они спрашивают: «бэ» большая (латинская «b») или «бэ» маленькая (латинская «v»)?»
Дней через десять молодой хозяин засобирался в очередное дежурство на пастбище, где пасется и живет деревенское стадо. Складывая вещи в рюкзак, он показал мне револьвер с деревянной ручкой, времен Первой мировой войны, и патроны к нему. Спрашиваю: «Зачем?» Отвечает: «От воров».
Вернувшись через несколько дней, он – больше жестами, нежели словами, – дал мне понять, что ему пришлось кого-то шлепнуть, а когда я поинтересовался, много ли он уже нашлепал, в ответ прозвучало что-то невразумительное. И куда, спрашиваю, трупы складываешь? «Закапываю». Вот такие дела. И этот чудик несколько лет назад был у них алькальдом.
Между тем близилась траурная дата: полгода со дня смерти жены старого Чуки. Молодой хозяин с помощью соседей приволок с пастбища разделанную тушу коровы. Один бок сразу утащили кому-то в дар. Голову и хвост, которые два дня валялись посреди двора, – не помню, куда. Кишки вывернули, вымыли и повесили вялить почему-то прямо перед дверью сортира «Ж».
Тут я и узнал, что кишки – не в курсе, у кого как, – но у коровы двойные, то есть одна в другой, и внутренние имеют на своей поверхности волоски для транспортировки, угадайте, чего. Как их обрабатывают потом, я не видел, но подливу с ними кушал. В Эквадоре такое блюдо считается деликатесом, так же, как и желудок.
Мясо, при отсутствии холодильника или при невозможности впихнуть в холодильник всё, заготавливают следующим образом:
а) нарезают тонкими шматками и вялят на открытом воздухе;
б) когда мясо дойдет до кондиции, то есть когда на нем посидят все окрестные мухи, его предают огню, кладя в костер прямо на дрова;
в) шматки тщательно очищают ножом и моют в горячей воде,
после чего дают высохнуть и складывают куда-нибудь на хранение.
Приготовленное, оно имеет обычный вкус мяса, но уж очень жесткое – приходится буквально рвать зубами, потому как острых столовых ножей я пока еще не встречал.
Настал день поминовения покойной. Последние три дня перед поминками хозяйка с двумя помощницами занималась мясом и прочей фигней.
Чуки пригласил меня на поминальную мессу в сельской церкви, для чего из города выписали попа, поскольку в деревне своего нет из-за отсутствия средств на его содержание.
Обычно, церковь на замке, но по выходным ее под вечер открывают. Что там делают, не знаю. По праздникам она играет роль клуба. В обычные же дни под сенью фасада на паперти спят местные алкаши, а по вечерам собирается потрепать языками, так сказать, праведная паства.
Собственно на мессу приглашения не требовалось. Пригласительные никому не выдавали и контролера на входе никто не ставил. Приглашения рассылались только иногородним родственникам и друзьям. В отличие от Эквадора, в Перу почта работает нормально.
Часам к десяти съехалась толпа человек тридцать. В одиннадцать подались в храм. Подкатили соседи и прочие желающие. От городских дам приторно потянуло дезодорантом. Местные им не пользуются, потому как потеть приходится только в огородах. В ясный день даже на открытом солнце не особо жарко, а в тени и подавно. На таком солнце классно загорать, что я в последствии и делал.
Отслужили мессу, во время которой после каждого «аминь» приходилось если не креститься, то по крайней мере вставать. Служба длилась около часа, и под конец это упражнение «сесть, встать» порядком осточертело. По завершении процедуры, молодой хозяин взошел на паперть и пригласил всех присутствующих в дом помянуть усопшую. При этом, единственный раз за все время, пустил слезу, что выглядело очень кстати.
По жизнерадостной атмосфере в доме совершенно не ощущалось, что ушел из жизни один из членов семьи. И только старый Чуки, сидя где-нибудь, нет-нет да и уронит голову, а подняв, еще некоторое время смотрит перед собой сухими, полными тоски глазами. Шестьдесят лет прожили вместе.
Желающих скоромно помянуть старушку собралось немало. За три длинных стола садились в три захода. Перед тем, как проводить на улицу очередную партию отбывающих восвояси, молодой хозяин одаривал всех желающих небольшой канистрой слабоалкогольного домашнего пойла. Что-то сладковатое, крепости не чувствуется. Может, после канистры..?
Но вернемся малость назад.
После первой ночи в чулане я обнаружил на руках следы укусов каких-то насекомых, а на простыне и наволочке маленькие пятнышки от крови. Укусов я не чувствовал, хотя заснуть не мог из-за того, что ощущал костями зазоры между досками, на которых лежал матрас. Чувствовал иногда, что под рукой что-то ползает. Проведу по простыне – ничего.
Еще по мне крыса разок пробежала. Очевидно, проделывая привычный променад с улицы во двор через чулан. Только почему надо было пробегать по кровати, когда на полу вполне достаточно места, не ясно. Но такова крысиная натура.
Утром выразил протест против издевательства над моей плотью. Потребовал другой матрас и начал выяснять, что меня покусало. Хозяева говорят: блохи. Мол, ты с собаками возишься, а у них блохи. А у них три собаки. Две – одинаковые: папа и сын, обоих зовут Доллар.
Ни хрена, говорю. Блохи с собак на человека не прыгают. Моя сестрица который год с собакой под боком спит, и никто ее не кусает, да и сам я в детстве с собаками возился, когда они у нас в доме были. К тому же, блоха кусает весьма чувствительно.
Значит, вши, говорят. Но откуда? Я их с собой не привозил. В Чаче меня никто не кусал. Ваши, стало быть? Давайте что-то делать. Мне ваши вши перуанские, равно как и блохи, на фиг не нужны.
После этого хозяйка принесла флакончик с какой-то жидкостью, обладавшей приторным запахом, побрызгала на простыню и наволочку, закрыла одеялом и сказала, что к ночи выветрится.
Пришедшие на обед уже знакомые дамы высказали твердое предположение, что это санкудос. Так здесь называют москитов. Но почему я их не видел и не слышал?
На следующей день все повторилось. На третий снова.
Вытрусил я простыню, снял одеяла и повесил на солнышке. Когда смотрю: вот она, родимая, блоха! Осмотрел все одеяло и нашел еще парочку. Показываю хозяйке. Блохи, говорит. Ну, дык, ясный перец, не колибри! Что делать будем-то, спрашиваю. Потрусить надо, говорит, и скрылась в кухне. Я продолжаю осмотр и... обнаруживаю то, на чем мне пришлось спать в первую ночь наверху. Прилипла одна штучка к ворсе. Присмотрелся к одеялу и узнал знакомый рисунок.
Так вот оно что! Эта гостеприимная курва перетащила сверху ту же самую постель, не удосужившись даже простыню, на которой крысы ночевали, поменять. Да и одеяло, видать, почистить не сочла нужным. Вот блохи крысиные в ворсе и остались. Ну, думаю, может, хоть теперь постель сменит.
Фиг вам!
Три недели я в этом чулане прокантовался, и никто ничего мне не поменял. А через три недели случилось вот что...
Приходит ко мне Кармен – она же секретарша турцентра, она же моя ученица на курсах – и говорит, чтобы я собирал вещи и перебирался в турцентр, в комнату с нарами. Дескать, буду я жить там, а еду приносить мне будет другая женщина. Что-то она мне еще торочила, но я ни хрена толком не понял.
Потом хозяйка, как обычно, позвала на завтрак и, пока я вкушал свой последний омлет из ее заботливых рук, сказала мне, что ей нужно ехать в Чачу улаживать какие-то школьные дела ее отрока, что не будет ее два дня и что меня некому будет кормить.
Тут я припомнил, что накануне за ужином она, болтая с подругой, говорила той, что, дескать, никто ей за меня не платит, что договаривались они о моем содержании с президентом турцентра, а не с алькальдом, и что ей все это типа на фиг не надо. Поскольку понимал я с пятого на десятое, то воспринял услышанное как-то вскользь, не придав этому никакого значения.
Но Боже! Какая примитивная брехня! Если ты уезжаешь на два дня, то зачем меня переселять? Другая женщина могла бы спокойно приносить мне хавчик в твой дом. Кроме того, оба мужика дома оставались. Они что, поститься на время твоего отсутствия собирались? Но даже если так, то зачем переселять меня совсем?
Но что поделаешь? Такова природа этой породы. Брешут они непроизвольно. Даже не думая о том, правда это или ложь; они просто ляпают языком то, что первое пришло на ум, как правило, тут же об этом забывая.
В тот же день из города на выходные приехал ее сын, сама она, естественно, никуда не уехала, а проходя вечером на площади мимо меня, поздоровалась как ни в чем не бывало, напрочь забыв о том, что травила мне утром.
Турцентр от «Гранд отеля» – через кирпичный забор. Вход за углом. Там – длинный узенький дворик с воротами на улицу и санузлом в противоположном конце. В моей комнате, кроме трех нар, еще шифоньер с отделением для обуви, но без полок и даже без палки, на которую вешают вещи. Еще письменный стол – судя по добротной конструкции, местного производства – и три стула. Матрасы новые, одеяла из шерсти ламы – тоже.
Крысы в кроватях тут не ночевали, но их была тьма на чердаке. Потолок в помещении сделан из ДВП, и когда эти твари там резвились, над головой точно горох сыпали.
Хавчик мне носить должна была донья Сегунда, дворник алькальдии, убиравшая мусор на площади, и, по совместительству, гид. Тоже моя ученица.
Их тут, этих гидов, было двадцать шесть человек и почти все выразили на собрании неукротимое желание овладеть английским языком. Однако через неделю их осталось восемь, да и те ходили через два дня на третий. Через месяц – всего четверо.
Одному из «неукротимых» понадобилось недели две, чтобы научиться произносить слово «тейбл», вместо первоначального «тибл». Чувак меня чуть в странноприимный дом не загнал.
Боже ж ты мой! Какой там на хрен английский, когда они на своем едва карябать умеют. Кто-то, в лучшем случае, закончил среднюю школу в городе. А в основном – деревенскую начальную, да и то не все. Некоторые букву «е» в два приема рисуют: сначала левое полукружье, а потом правый элемент добавляют. У тех, кто постарше, вообще какой-то печатно-клинописный шрифт. А зачем оно им? Для тех, кто не собирается куда-то поступать, учиться вообще нет смысла. Чтобы на чакрах горбатиться да быкам хвосты крутить?
Это при том, что деревня вполне цивилизованная. Свет, водопровод, телевизоры – если не у всех, то почти. Есть и ди-ви-ди, и мобилы. У некоторых баллонный газ. Кое у кого мотоциклы, две или три машины. На взгорке своя телевышка. Правда, всего две программы, но для горной деревухи и это шик. У хозяйки караван-сарая и в алькальдии – компьютеры. В планах на ближайший год – Интернет. Приличная площадь: забетонированная, со скамейками, фонарями по периметру и фонтаном посередине. Правда, фонтан служит для сбора дождевой воды и только. Для общественного телефона – параболическая антенна и солнечная батарея.
В деревне сто тридцать дворов. Воспроизводством себе подобных тут не увлекаются. Как правило, в семьях двое детей. Трое, четверо – мало у кого.
У всех чакры. Многие держат быков на мясо. Коров почти нет: скотина живет на пастбище, а до него два часа ходу – далековато молочко носить. У многих лошади, по две, три. Домишки, правда, убогие, но крыты, в основном, черепицей.
В каждом дворе собака, а то и две, три. Чуки говорил, что вся деревня – жулик на жулике.
Кроме католического храма-клуба в стиле облупленного классицизма, есть еще евангелическая церковь. Этот домик, хоть и поменьше католической церкви, но выглядит куда приличнее, и службы в нем проходят регулярно каждую субботу. Народу туда ходит до фига, в том числе и алькальд с секретаршей. Так что мэрия по субботам закрыта. «На седьмой день Господь почил».
В школе ученики демонстрировали более высокий уровень восприимчивости, нежели гиды. Оно и понятно: не успели отупеть. Но заинтересованности – никакой. В присутствии их учителя дисциплина соблюдалась, но в его отсутствие...
По классу летали бумажные голуби и комки бумаги. Проводились поединки на тетрадях, то есть соседи молотили один другого тетрадками по башке. Однажды две девчонки затеяли борьбу в вольном стиле; начали поединок на стульях, закончили под столом. Два пацана постоянно развлекались тем, что вылавливали кого-то в нечесаных патлах друг у друга.
Водные процедуры тут, судя по моим хозяевам, не популярны. Купаются раз в неделю. Вода в душе – ледяная. Во время процедуры стучат зубы, после – на голове появляются прыщики.
Климат – непонятный: в течение дня может по три, четыре раза срываться мелкий дождь, а иногда по несколько дней кряду светить солнце. Но по утрам из ущелий с западной стороны всегда поднимается туман, заволакивая Анды сплошной завесой, которая накрывает западный склон горы, где стоит деревня, доходя до самой площади. По вечерам всегда прохладно, а ночью, после двенадцати – очень. Иногда одного одеяла было недостаточно. А одеяла из ламы – плотные, как войлок, только мягкие.
После сильного дождя, на дальнем восточном гребне образуется приличный водопад, который низвергается с высокого обрыва два-три дня.
За неделю до Рождества я предложил в каждом классе выучить по одному маленькому, в четыре строки, рождественскому стишку из сборника «Мазе Гус раймз», который приволок с собой из-за океана для ознакомления аборигенов с британским фольклором. Оба учителя, он и она, идею охотно поддержали, а он даже добросовестно переписал с доски стишок себе в тетрадь вместе с учениками. Я предполагал, что стишки будут разучены наизусть, чтобы их прочли на школьном рождественском вечере. Дал им и полную транскрипцию, и перевод. Куда там! Записали и забыли.
Кстати, о поэзии. Пишу я на доске стишок. Подхожу к концу и вдруг чувствую резкую боль под ложечкой, вроде того, как при гастрите. Ну, думаю, еще этой радости мне не хватало! Уткнулся рогом в доску, переждал приступ и продолжаю писать. Дописал, отхожу от доски и начинаю читать. А тут второй приступ, за ним третий. И вдруг ни с того, ни с сего в жар бросило и пóтом прошибло, и такая слабость по телу пошла...
Я, предчувствуя, чем дело может кончиться, начинаю потихоньку продвигаться к своему стулу. Но не успел сделать и трех шажков, как... бумс! Сижу на полу.
Детвора с мест повскакивала, учитель подбежал – хвать меня под мышки, учительница, которая зашла незадолго до этого в класс, помчалась за медсестрой; благо, медпункт рядом со школой.
Я, едва ворочая языком, сказал, что через десять минут все пройдет, и попросил коллегу отпустить меня и придвинуть стул, чтобы я мог на него влезть.
Стул мигом оказался рядом, но не успел я на него вскарабкаться, как примчались учительница с медсестрой и прибором для измерения давления.
Было со мной нечто подобное и раньше, один раз, в конце восьмидесятых, только боль тогда была в низу живота, и жара не было. Какова причина, для меня и по сей день остается неизвестным. Наши эскулапы, кого я ни спрашивал, так ничего и не сказали.
Пока медичка пристраивала прибор, учительница понеслась за водой. Прибор показал 170/130. Ну и что? У меня до 170 еще лет десять назад скакало.
От пилюли отказался, потому что уже готов был подняться без посторонней помощи. Вежливо попросив помощников отвалить, встал и продолжил читать стишок.
Близилось Рождество. Я с таким вожделением ждал окончания занятий в школе, что на последний урок просто не пошел.
На курсы ученики сами перестали ходить. Каждый пытался объяснить причину тем, что в преддверии праздника много всяких дел, и все обещали ходить снова после Нового года.
К празднику действительно готовились. В неработающей черт знает с каких пор столовой ежевечерне проводились репетиции детского танцевального ансамбля, а днем участники этого ансамбля, ряженые в национальные костюмы, в сопровождении сводного оркестра скотоводов и земледельцев, маршировали по улице. Репетициями шествия руководил губернадóр, который, помимо фискальных функций, несет ответственность еще и за, так сказать, идеологическую работу в массах.
И вот настал момент истины. Под вечер к церкви потянулась публика. Уже в сумерках, при свете фонарей, в храм Божий через площадь продефилировала процессия ряженых детишек во главе с губернадóром, неся что-то типа хоругви, увитой еловыми ветками.
Я сидел на скамейке напротив входа, терзаясь дилеммой «входить иль не входить?», поскольку знал, что ничего интересного я там не увижу, а, войдя, должен буду сидеть ради приличия и пялиться хрен знает сколько на хрен знает что. Но тут из дверей выпорхнула Кармен и едва ли не затащила меня внутрь.
Вскоре началось представление: танцы в исполнении той же группы детишек, которые участвовали в шествии. Собственно, танец был всего один, и выглядело это так. Перед алтарем, на расстоянии метров трех друг от друга стояло два ряда девчонок, подпрыгивающих в такт звукам, издаваемым оркестром, в то время как между ними, взявшись под руки и по-бычьи наклонив головы, увенчанные шляпами с перьями, вприпрыжку туда-сюда пробегали пацаны.
Ударно-духовой ансамбль состоял из тромбона, трубы, тубы, большого барабана, малого барабана и литавр. Лоснящиеся рожи, осоловелые глаза и гармония звуков, издаваемых инструментами, не оставляли сомнений в том, что лабухи приняли на грудь определенное количество писки – самогонного пойла, похожего на грузинскую чачу, только из сахарного тростника.
Такой какофонии я не слышал даже в исполнении ужравшихся оркестрантов, сопровождавших похоронные процессии в нашем отечестве. Так что разница в уровне музыкальной культуры в нашу пользу несомненная.
Продолжалась эта «пляска Святого Витта» не знаю сколько, с перерывами на отдых упарившихся детишек и истекающих творческим потом музыкантов. В перерывах какой-то активист-затейник, раздав в первых рядах несколько псалтырей, проводил песнопения. По проходам время от времени пробегали собаки, на них шикали, но они чхать на это хотели, поскольку в стране свобода вероисповедания.
В конце концов, когда рядом со мной уже не осталось ни Кармен, ни доньи Сегунды, я, с деревянным задом, встал и двинулся к выходу, испытывая единственное, жгучее желание упасть в люлю и почить, как Господь Бог на седьмой день сотворения этого дивного, во всех отношениях, мира.
Да не тут-то было. На паперти во всю шла халявная раздача говяжьего супа и писки. Прошмыгнуть через этот кордон двухведерных кастрюль с супом и молочных фляг с пиской было затруднительно. Со всех сторон к тебе тянулись дружеские руки с пластиковыми стаканчиками и сыпались настойчивые предложения вкусить чем Бог послал, который послал все это за счет мэрии; надо полагать, из фонда на развитие культуры и народных промыслов.
Столов и стульев не было, поэтому нужно было либо телепать через дорогу на скамейку, либо садиться на ступеньки, как делало большинство, либо хлебать стоя. Выбрал последнее, приняв тарелку супа из рук супруги губернадóра и стопарь писки из рук ее супруга.
Теперь надо было как-то ухитриться употребить весь этот Божий дар, имея две руки, на которые приходился костыль, тарелка, ложка и стопарь. «Но ведь ты же советский человек!», сказал бы в данной ситуации комиссар из «Повести о настоящем человеке».
И я как бывший, но все же советский человек, закаленный в борьбе с неудобствами бухания в полевых условиях по темным закоулкам городов и весей, где мне довелось проживать, ухитрился-таки.
Привалившись слегка сутулой от долгих лет непосильного труда и учебы спиной к створке церковных ворот и освободившивись таким образом от костыля, я, держа тарелку с супом в одной руке, а ложку и стопарь с пиской в другой, прихлебывая перуанский самогон и закусывая его супом, без остатка употребил поднесенный мне дар с охренительным аппетитом человека, которого в рождественскую полночь пробило на хавчик после того, как он за несколько часов до полного обалдения насмотрелся и наслушался художественной самодеятельности современных представителей древнейшей культуры чачапойас.
Да простят меня читающие этот опус за некоторые длинноты, нетипичные для жанра отчета-репортажа, но я не Чехов, и с сестрой его таланта в связи не состоял, а потому и лапидарностью стиля похвастаться не могу.
Кстати, в супе мне попался коровий глаз, при первом взгляде на который, – или при взгляде которого на меня, – я чуть было не захлебнулся пиской; но, ощущая на себе вопросительный взгляд первого лица идеологического руководства района Валера, провинции Бонгара, республики Перу, который стоял рядом, трепеща в ожидании моего отзыва о вкусовых качествах традиционного блюда андинских животноводов, я, со слезами на глазах от попавшей не туда писки, впился изъеденными кариесом зубами в этот остекленевший, полный застывшего в нем предсмертного ужаса орган зрения перуанской буренки или пеструшки и почувствовал...
... Что не зря-а приехал в Сан-Пабло-де-Валера и попал на эту раздачу! Вкусный, однако, зараза, этот глаз! А жирный! Под писку – в самый раз. С непривычки, правда, челюсти малость судорогой свело, но выручила писка. Вот так, одно к другому, и все пошло, как к себе домой.
А губернадóр, услыхав мой положительный отзыв и сочтя слезы в моих глазах за слезы умиления, растянул свой заполненный железными зубами рот в полной радости, по-детски наивной улыбке и предложил добавки. От супа я отказался – куда обжираться-то на ночь? – но пару глоточков писки принял. Во имя мира во всем мире и дружбы между народами всего мира.
И пошел спать.
На следующий день действо имело продолжение. Бедные школьники часов с десяти утра и почти до сумерек ходили по площади, подпрыгивая и приплясывая под аккомпанемент малого какофонического оркестра сельской филармонии. Наслаждаясь в течение дня ласкающими слух звуками, нельзя было не вспомнить дедушку Крылова с его «... Проказница мартышка, осел, козел и косолапый мишка затеяли сыграть квартет».
Наконец, перед заходом светила самодеятельный идиотизм закончился, и я с невыразимым облегчением вздохнул.
Новый год прошел в том же духе, но на этот раз я к цитадели местной культуры и искусства даже близко не подошел. Что мне интересно, так это то, чтó эти люди ощущают, пялясь в течение нескольких часов кряду на одно и тоже. Ведь видя или слыша что-то, хотя бы раз пять подряд, перестаешь воспринимать это адекватно.
После Нового года учеников у меня не прибавилось. То один явится, до два, но чаще никого. Так продолжалось до середины января.
А в середине января в деревню приехал какой-то хрен из турдепартамента Чачапойас, меня пригласили в алькальдию к помощнику алькальда и сообщили, что, потому как занятий нет, то платить за мое содержание алькальдия не будет, и мою просветительскую миссию в Сан-Пабло можно считать законченной. При этом оговорились, что с жильем вопросов нет, потому как за него никто не платит.
Сюрпризом для меня это не было, поскольку предчувствие такого финала зародилось еще перед Рождеством, когда публика разбежалась на самопровозглашенные каникулы.
Я сказал, что все правильно, и спросил, можно ли мне остаться в турцентре еще на неделю, если я буду платить за еду сам.
Да ради Бога!
На том и порешили. Мне нужно было потянуть время поближе к окончанию дозволенного срока пребывания в Перу, чтобы не торчать лишнюю неделю где-нибудь в гостинице. А через недельку я подамся в Икитос, откуда можно будет двинуть на Юг страны, а оттуда в Боливию. Кроме того, была надежда на возможность выезда в Бразилию, которая еще летом отменила визовый режим с Россией. Однако...
Но об этом потом, а пока мне нужно было съездить еще разок в Педро-Руис, что в получасе езды от Сан-Пабло, сделать там фотографии, проверить в Интернете свою почту, а еще прогуляться на Гокту по верхней дороге, о чем нужно было договориться с кем-то из моих учеников, кто имел лошадь и кто согласился бы сопроводить меня туда бесплатно. Мне это уже обещали два мужика, но каждый раз дело кончалось тем, что находилась какая-то причина, по которой они не могли это сделать. Я, со своей стороны, мотивировал желание совершить этот поход во благо развития туризма в Сан-Пабло, обещая нащелкать фото и поместить их в Интернете вместе с описанием прелестей местной природы и непосредственно водопада, упомянув при этом гостеприимство местных обитателей.
Что касается описания, то я его сделал и в Интернете поместил. Оставалось добавить туда фото, после чего российские туристы должны были косяками ринуться поглазеть на очередное чудо света.
В конце концов, удалось уломать Карман. Коняку выделила донья Сегунда. И в один чудный субботний день мы – Кармен, я у нее на поводу, и за мной ее восьмилетний сын – двинулись в путь. Предварительно меня прокатили на коняке по кругу, чтобы посмотреть, как я держусь в седле.
В отличие от тропы из Кокачимбы, эта тропа шла к водопаду, в основном, по открытому пространству с красивым видом на противоположный склон ущелья. Однако, несмотря на то, что более-менее длинных и крутых спусков и подъемов здесь было всего два, а остальные совсем небольшие, ступеней практически не было, а были оставленные природой корявые уступы, местами почти по колено, и лошадь двигалась по ним такими рывками, что я, еще не доехав туда, чуть не сломался пополам.
Кармен, двадцативосьмилетняя мучача спортивного вида, скакала по всем этим неровностям, как горная коза, не сбавляя скорости; а поскольку она тянула за собой лошадь на веревке, та старалась не отставать. Пацану кое-где приходилось брать уступы на карачках, но ему это, очевидно, было не в первой.
И вот дошли мы до места, где тропа под прямым углом сворачивала направо и шла под уклон. До водопада оставалось минут двадцать ходу. Здесь Кармен сказала, что надо спешиться, потому что на тропе очень много пеньков от срубленных деревьев и лошадь может споткнуться, а я, соответственно, – упасть, что прошлый раз там кувыркнулся один иностранный турист и слегка покоцал дыню.
Перелез я через полуметровый бугорок, сделал несколько шагов по этой тропе и вижу: не видать мне Гокты сверху, как своих ушей. Даже если я туда доползу, то обратно этот подъемчик мне не одолеть. А волочиться, повиснув на мучаче, – западло.
Раз так, говорю, давай передохнем и пойдем назад. Что доступно Юпитеру, недоступно быку. Нет, говорит Кармен, давай вернемся немного назад и там отдохнем, там и место удобное для этого есть.
Знала бы она, как взывала о милосердии моя поясница! И знал бы я, сколько это «немного назад»!
Упал бы и притворился мертвым.
Приставили коняку к бугорку, влез я на нее, и двинулись мы в обратный путь. Описывать мои ощущения во время езды у меня нет настроения, скажу только, что «немного назад» оказалось полпути, и все силы мои были направлены на то, чтобы усидеть в седле и не разжимать стиснутые зубы.
Дошли до здоровенного булыжника. Устроили привал.
Пофотографировались, чем-то перекусили, полюбовались пейзажем на другой стороне ущелья и двинулись дальше.
Добравшись до хаты, я, чтобы не говорить «никогда», сказал себе, что теперь не полезу на коняку, ну, очень долго! В гробу я такие подвиги видал.
В середине недели я упал на хвост алькальду, который ехал на своем пикапе в Педро-Руис, где посетил Интернет-кафе, позвонил сестричке (минута в Европой стоит полсоля, то есть шесть минут на доллар), а на пути к месту, где стояла наша машина, оступился, перешагивая через водоотводную канавку, и шваркнулся фейсом о бетон, да так, что перед моим внутренним взором в долю секунды сверкнули все созвездия обоих полушарий. В результате на правой скуле образовалась приличная шишка, а под глазом нарисовался фингал. Но что странно: на коже осталась только ссадина, тогда как, по всем понятиям, она должна была лопнуть. Ну, стало быть, повезло. Однако башка побаливала до вечера.
Взять заранее билет на автобус до Тарапото не вышло. Только в день отъезда. Отъезд был намечен на воскресенье. Кормила меня эту последнюю неделю все та же донья Сегунда. Бесплатно. За что я подарил ей несколько фотографий из моей коллекции, оставил распечатку самоучителя английского языка, сделанную мной в Чаче, а к ней кассету с начитанными мной английскими звуками и записанной на бумаге системой фонетических символов.
Все это, кроме фотографий, как говорится, в пользу бедных, но пусть хоть на память будет.
Несколько фото подарил Кармен.
В субботу донья Сегунда дала в своем доме обед в мою честь, на котором, кроме нее и меня, присутствовала ее дочь, глухонемая внучка от другой дочери, квартировавшая там дама из турдепартамента Чачапойас и президент турцентра. Церемония проходила в «зале» с земляным полом, таким корявым, будто по нему после дождичка проскакал «эскадрон гусар летучих». Часть комнаты была отгорожена занавеской, за которой стояли две кровати, сдаваемые постояльцам.
После обеда президент произнес торжественную речь, опять же ж, в мою честь, а в заключение, я поблагодарил всех за гостеприимство и сказал, что для меня было большим человеческим счастьем оказаться в этом чудном уголке перуанской сьерры.
На автобус в Педро-Руис меня отвезли на машине алькальда, совместив эту поездку с доставкой куда-то по дороге каких-то документов. Поскольку машину алькальд водил сам, то в его отсутствие это просили делать мужа Кармен, Хуана, который был штатным шофером при прежнем алькальде. Этот симпатичный парень лет тридцати двух, с красным глазом после удара в юности кирпичом по голове, был очень тронут тем, что я не взял с них деньги за фотографии, сказав, что это подарок. Поехала меня провожать и Кармен.
Перед отъездом сфотографировались на фоне алькальдии со всем ее коллективом, за вычетом алькальда, а губернадóр пожелал, чтобы меня запечатлели индивидуально, поднимающим на Площади Оружия флаг республики Перу, что он самолично проделывал каждое утро.
Приехали мы в Педро-Руис на одну из автостанций, где я за тридцать солей взял билет на ближайший рейс до Тарапото, тепло простился с провожавшими меня Кармен и Хуаном и через два часа...
... Проведя до того примерно девять недель на склонах Восточной Кордильеры перуанских Анд, поспавши на крысином дерьме и приобретя некоторый опыт верховой езды; изжеванный не то блохами, не то вшами, не то еще хрен знает кем, а заодно отведавши перуанского самогона, экзотических фруктов и овощей, которых до той поры никогда не пробовал и названия которых напрочь вылетели из моей дырявой башки, я, с немного асимметричной рожей – но, тем не менее, полный надежд на лучшее будущее и томимый жаждой новых приключений, – двинулся на восток, в сторону амазонской сельвы…
