Селигер манил давно. Не только своими живописными извилистыми берегами, многочисленными островками, вековыми сосновыми борами, окружающими прозрачную гладь озера. Целью поездки на Селигер, в апреле 93 года, были не столько природные достопримечательности, сколько мужской монастырь Нилова Пустынь.
Восстановление христианских святынь в начале-середине 90-х годов, теперь уже прошлого века, приобретало всё более широкомасштабный оборот. Ферапонтов на Вологодчине, Оптина Пустынь в Козельске, Иосифо-Волоколамский в Теряево, Иоанно-Богословский в Пощупово — это, что мы успели объездить к моменту паломничества в Нилову. В начале 20-го века Нило-Столобенская Пустынь была самой посещаемой святыней на Руси по количеству паломников и второй в мире после Гроба Господня. Монастырь был огромный, число постоянно проживающих на территории монастыря достигало 1000 человек, была даже своя больница. С приходом советской власти, естественно, всё было разгромлено, мощи преподобного Нила вскрыты. Монастырь использовался в основном под колонии и лагеря — для малолетних преступников, для польских военнопленных, потом под дом престарелых, турбазу и т.д.
Наша поездка была приурочена к Пасхе, которая в 93-м году пришлась на раннюю весну — 18 апреля.
Итак, утром 16 апреля с Питерского вокзала столицы мы отчалили до станции Планерная, где и встали на трассу. Стоп покатил прямо сразу, камазный драйвер взял нас до самого Клина. В Клину нас подхватил «козлик» и довёз до поворота на Торжок. Правда, пришлось раскошелиться — угрюмый лысый водила потребовал денег. До Торжка пошли пешком вдоль грязной канавы, в которой копошился до того неведомый мне зверь под названием выдра.
Городом Торжок назвать, конечно, трудно, в прямом понимании этого слова — «город»: машины, троллейбусы и прочее. Торжок — это нечто особенное. Такой прямо «городок в табакерке». Маленький, провинциальный, живущий в каком-то своём, только ему ведомом времени. По улицам вместо машин сновали телеги, запряжённые лошадьми, орали базарные торговки, мужики, одетые в тулупы эпохи правления царя Гороха, таскали на плечах мешки. Ощущение было такое, что вот-вот появится съёмочная группа и режиссёр, наконец, крикнет: « Стоп! Снято!»
Мы потолкались на Рыночной площади, завороженные этим зрелищем и решили, что Торжок — город из параллельного мира. Такого количества церквей в то время, пожалуй, не было ни в одном из русских городов, ну, разве что, в Суздале. Заметили и то, что старый исторический центр строго отделён от новостроек — все эти уродливые «хрущёбы» ютились на другом берегу реки и, собственно, если сильно не всматриваться, то их вообще не было заметно. Заметно было другое — потрясающий архитектурный ансамбль: Борисоглебский монастырь, а прямо напротив него на той стороне Тверцы — Вознесенский, правда, всё это великолепие было в запущенном виде. Немного ошарашенные, как будто побывавшие в пространственно-временной воронке, двинулись мы на поиски дороги на Осташков.
А её нам объяснили весьма туманно, почти наугад подъехали мы на городском автобусе до конечной остановки Митино. Собственно, это была уже загородная зона, где располагался музей — заповедник Пушкинские места. Мы уверенно зашагали вдоль Тверцы по тропинке, углубившейся в лес. Да, любил брат Пушкин живописные пейзажи! Я несколько раз предлагала встать на ночлег в том или ином уютном местечке. Показался мост через Тверцу и, должно быть, дорога на Осташков. Однако идущий навстречу крестьянин опять дал неопределённый ответ: «Вроде бы на Осташков, но никто по ней не ездит». Тут подошли ещё прохожие и после бурных обсуждений, местные жители решили, что дорога на Осташков совсем на другом конце города. А мы протопали уже километров 10. Поворачивать назад было поздно, и мы решили заночевать прямо напротив заповедной церквушки на берегу Тверцы. Красота, конечно, была неописуемая — лес, река, садившееся за верхушки сосен солнце, тишина. Где-то здесь и ты гулял, брат Пушкин. Какие рифмы рождались тогда в твоей кудрявой голове?
Однако выспаться так и не удалось — всю ночь мимо палатки сновали местные рыбаки, да и жуткий холод не давал заснуть. Поутру обнаружили заморозки на почве. Разожгли костёр, выпили горячего чаю, мало-мальски согрелись и потопали через весь Торжок на другой его конец.
«Тот конец» оказался менее живописным — серое узкое полотно трассы уходило далеко за горизонт по бесконечному полю. Да и трасса была настолько глухой, что проторчали мы на ней порядка двух часов, пока не подобрал нас автобус, идущий в селенье под названием Кувшиново. Из Кувшиново с горем пополам на перекладных добрались, наконец, до деревни Пачково, откуда взяли пеший курс на Пески (ударение почему-то на букву Е). В Песках по нашим расчётам и должен был быть монастырь Нилова Пустынь. И действительно, скоро мы его увидели, причём совсем близко. Но прежде чем идти на пасхальную службу, решили сначала подкрепиться и спрятать в лесу рюкзаки. Между тем, стало смеркаться, в монастыре зазвонили в колокола, призывая к богослужению, мы заторопились — не опоздать бы. Пески оказались очень красивой деревней с добротными ухоженными домами в северном стиле — в Подмосковье таких не увидишь.
Вот уж до монастыря рукой подать, но внезапно путь нам преградил Селигер. Он ещё был скован льдом, но по краю берега шла большая полынья. Поскольку Нилова Пустынь стоит на острове, то к ней должна была быть проложена дамба. И мы её прекрасно видели, но никак не могли сообразить как же на неё попасть? Сумерки сгущались, Пустынь осветили фонари, мы ходили вдоль озера кругами, монастырь, как призрак появлялся то слева, то справа, то спереди, то сзади. Вода, вода, вода... Нет никакой возможности попасть на дамбу. Не иначе как нечистый водил нас в ту ночь за нос. Будь он неладен! Отчаявшись попасть на пасхальную службу, в кромешной темноте мы вернулись к месту, где припрятали рюкзаки. Место ещё пришлось и поискать — настолько было темно. Палатку ставить не стали, просто накрылись ею сверху. Как ни странно, ночью было даже жарко, несмотря на поднявшийся ветер.
С утра ещё светило солнце, но погода явно стала ухудшаться. Мы снова заторопились — надо же, в конце концов, попасть в монастырь. При свете дня стало ясно, что дамба начинается совсем в другой деревне, а из Песков в Нилову можно попасть только на лодке или зимой пешком по льду. Тут мы видим, что прямёхонько из монастыря семенит по этому самому льду бабуля-богомолка. Она в своих резиновых сапожках легко преодолела полынью, а нам пришлось искать некое подобие бревна или доски. Накидав какой-то рухляди в полынью, мы всё же пробрались на твёрдую поверхность. Идти было страшновато, апрель месяц как-никак. Монастырь оказался совершенно пуст. Вероятно, все спали после священной ночи. Вид у Храма был ещё довольно обветшалый, но, по всему было видно, что восстановление идёт очень бойко. Благодатное место. Тихое, живописное и очень русское.
Погода, тем временем совсем испортилась. Ветер сшибал с ног, небо заволокли тяжёлые чёрные тучи, явно предвещающие затяжной дождь. Едва мы успели достигнуть места нашей последней ночёвки, где припрятали рюкзаки, как стало накрапывать. К тому времени, когда мы пришли на остановку в Пачково, дождь уже вовсю разошёлся. Автобус пришлось ждать очень долго, около трёх с половиной часов, и мы порядком закоченели. Да, с транспортом в этих местах оказалось как-то туго. В Осташков приехали уже под вечер, так толком его и не рассмотрев, билеты на поезд в общий вагон взяли беспрепятственно, расстелили на вторых полках свои пенки и попытались сделать вид, что спим. Ночью на каком-то полустанке в вагон ввалилась толпа шумных подростков, так и не давших до утра заснуть.
P.S. Наши паломничества закончились тем, что мы с мужем на некоторое время разошлись по разным монастырям. Не то, чтобы мы так резко вдарились в религию, нет. Время было очень смутное, тем кто его пережил и напоминать не надо насколько смутным оно было. Народ в монастыри потянулся разный. В основном те, кто оказался выброшенным из жизни, кто не смог адаптироваться после грандиозных перемен в стране. Монастыри для многих стали убежищем — кто бежал от призыва в армию, боясь быть отосланным в Чечню, кто от самого себя, кто просто ради возможности заработать кусок хлеба (именно кусок хлеба, а не «на». Трудникам в монастырях ничего не платили, только кормили. Платили только наёмным рабочим, занимавшимся непосредственно восстановительными работами, заключив контракт). Встречались и истово верующие, вплоть до фанатизма, но, как правило, это были люди с очень неустойчивой психикой («болящие», как их называли в монастыре).
Супруг мой уехал на Валаамское подворье, в Приозерск (Кексгольм), что под Питером, к отцу Фотию. А я вместе с пятью своими друзьями-художниками и художницами, осела в Иоанно-Богословском монастыре в селе Пощупово — преподавала певчим музыкальную грамоту. Не приняла иноческий и монашеский постриг из нас шестерых только одна я. Впрочем, по сей день верны церкви остались лишь двое — один служит дьяконом в приходской церкви, второй-«игумен без монастыря», как он сам себя называет. Вольный монах, расписывает храмы по всей Руси. А девчонки давно расстриглись и сбежали в «мир», вышли замуж и обзавелись детьми.
Мы с мужем через несколько месяцев воссоединились, обвенчавшись на Валаамском подворье в Кексгольме, в светлую седмицу в апреле 95-года. Приехала я за десять дней до назначенной даты венчания, получив послушание в трапезной, при еде, так сказать. Братия на подворье была — сплошь бывшие питерские неформалы. Мы хорошо вписались в эту тусовку. Прямо и уезжать оттуда не хотелось. Но батюшка, отец Фотий — строгий, вроде как, вояка в прошлом. Всех по струнке ставил. Венчал нас ангелоподобный отец Антипа (отцу этому было всего 23 года). Нас снабдили на дорогу кучей подарков, с чем мы и отправились восвояси. А меньше, чем через год и вовсе покинули Россию, решив, что пора совершить более грандиозное и окончательное паломничество — на Святую Землю.
