Наконец, дождь совсем угомонился, и даже появились намёки на появление солнца, с первыми лучами которого я подошёл к месту, на котором повернулся в новую сторону ход истории - разумеется, речь идёт о площади Революции, которая долгое время называлась Дворцовой, но потом сменила название, отображая те важнейшие события, что произошли в её пределах. Что же там произошло?

А вот что: на этом пространстве решилась судьба одного из самых одиозных режимов современности, причём решилась она довольно внезапно для всех участников. Собственно говоря, ещё за два месяца до революции ничто не предвещало беды режиму: в октябре 1989 года третий директорат секуритате провел большое обследование социального состояния страны и не нашел никаких признаков для волнений. Всю осень и начало зимы 1989 Чаушеску вел насыщенный образ жизни, принимая делегации из разных концов мира, раздавая интервью газетам, посещая предприятия в разных концах Румынии. 14 декабря он был, с пароксизмами восторга, с продолжительными аплодисментами и скандированием лозунгов типа "Чаушеску и народ!", в очередной раз избран на все свои посты XIV конгрессом партии, и спустя три дня отправился с визитом в Тегеран. Вот тут как раз и бухнуло, и не где-нибудь, а в Тимишоаре, городе, который в принципе имел лучший стандарт жизни, чем страна в целом, и положение его в самой житнице государства позволяло обеспечивать население продовольствием в куда большей степени, чем Румынию в целом, отчего только в октябре 1989 здесь введены продовольственные карточки; кто-то справедливо сказал: "Восстание случилось не там, где жилось хуже всего, а там, где стыднее всего". Сперва полиция разогнала прихожан, заступавшихся за своего депортируемого пастора, потом, когда к гонимым присоединился простой люд, в ход были пущены водомёты, а там уж пошло-поехало, и волнения стали распространяться из города в город. Чувствуя неладное, Чаушеску прервал свою поездку и вернулся в Бухарест, рассчитывая окончить дело миром. Для начала он выступил по телевидению с обличениями неких зарубежных негодяев, подстрекающих народ к бесчинствам, а на следующий день, 21 декабря, задумал лично обратиться к народу с балкона ЦК - того самого балкона, перед которым я сейчас стою. Нетрудно представить себе, как именно выглядела площадь в то зимнее время; ясно, что каменной стеллы в её центре тогда не было, не было и памятника рабочему, разрывающему цепи. А сами рабочие тогда на ней были, но не простые, а особенные, ведь народ для такого дела отбирался соответствующе: сперва партийные ячейки на местах определили людей для участия в митинге, потом избранников на автобусах отвезли в центр Бухареста, где оделили плакатами и портретами вождей. Наконец, перед выходом на площадь всех пришедших дополнительно осматривали сотрудники секуритате, отсеивавшие по каким-то только им известным признакам самые неблагонадёжные физиономии. И, что интересно, именно эти тщательно отобранные и проверенные "представители рабочего класса" освистали всемогущего диктатора, когда он принялся по бумажке бубнить всевозможные обещания улучшить жизнь граждан. Под крики "Тимишоара! Тимишоара!" начались волнения, потом поднялась стрельба, следы которой, говорят, до сих пор можно увидеть, если внимательно разглядывать фасады соседних зданий. Только к трём часам ночи силовикам удалось взять центр Бухареста под контроль; на этот час в городе имелось 49 убитых, 463 раненых и 698 арестованных. В принципе, можно было ожидать, что властям, всю ночь убиравшим улицы и замазывавшим лозунги на стенах, предыдущий день сойдёт с рук, но в 7 утра стали поступать сообщения, что из промышленных пригородов Бухареста в центр города направляются огромные толпы рабочих. Попытки военных перекрыть дороги с треском провалились, да вдобавок многие армейские подразделения стали брататься с народом. После этого участь режима была решена, и уже через несколько часов Чаушеску с женой плюс несколько приближённых бежали из Бухареста на вертолёте; жить им оставалось считанные часы - в тот же вечер диктаторская чета была арестована и мигом организован военный трибунал. Во время процесса правящее семейство упорно отрицало все обвинения, а особенно обвинения в геноциде румынского народа. Ещё на суде фигурировали "вооруженное выступление против народа и государства" плюс "разрушение государственных институтов и разрушение национальной экономики", с чем подсудимые категорические не согласились, а кондукатор так вообще заявил, что, дескать, он накормил всю страну, обеспечил ее жильём и сделал предметом зависти всего мира. Им было также сообщено, что семья Чаушеску якобы живет в обычнейшей квартире и никаких счетов в Швейцарии не имеет, но на предложение в обмен на сохранение жизни перевести те средства на личных счетах, которые впоследствии обнаружатся, в пользу государства, подсудимые ответили отказом. В дальнейшем суд не затянулся, итогом его стал смертный приговор с конфискацией имущества, и сразу окончания мероприятия обоих Чаушеску расстреляли на заднем дворе. Елена перед строем солдат кричала: "Опомнитесь, детки, я двадцать лет была вам как мать!", однако "детки", судя по свидетельствам очевидцев, не мешкая приступили к делу, истратив более двухсот патронов. Рвение палачей понять можно: набрав заграничных займов в расчёте на продажу нефти, правитель Румынии столкнулся с падением цен на "чёрное золото" и решил выпутаться из кризиса путём строжайшей экономии подданных. Так, в начале восьмидесятых годов румын всемерно поощряли жить на "научной" диете, поскольку было официально заявлено, что 30% всех заболеваний в стране происходят из-за переедания. С 1981 началась борьба за экономию энергии, так что горячую воду давали в жилых домах один день в неделю, а нормальной температурой в офисах зимой считалось +14 градусов. На комнату жилого фонда полагалось не более одной 40-ваттной лампочки, причём специальные патрули надзирали, чтобы все было как надо и карали за превышение лимита, однако сам Чаушеску себя ни в чём не ограничивал, и его офис потреблял ежедневно 85 тыс. ватт, то есть фактически "стоил" целого микрорайона. При такой жизни поневоле взвоешь, и совершенно прав был писатель и публицист И.Л. Солоневич, сказавший, что если у тебя под дулом нагана требуют штаны, это можно пережить, но если под тем же дулом помимо штанов требуют энтузиазма, то это уже чересчур...