–А помнишь, друг мой, как я был маленьким и пушистым? Черная шерстка блестела на мне, и солнышко любило искриться в ней. Помнишь мою маму?– нет, ты не можешь помнить мою маму.…мою маму сожрали собаки, но она до конца защищала нас. Мы остались в живых, благодаря ей, но когда луна стала большой, злые мальчишки сожгли моих братьев и сестер заживо на костре. Остался один я. Я бежал от ужаса, и ты подобрал меня. Ты тогда строил большой остров. Вокруг него были большие железные палки, которые ужасно воняли. По ним бегали зеленые собаки, и я боялся их. Еще там было много уродов. У одних шерсть была разноцветной, и они были злые, а у других шерсть была оранжевой и ты их называл узбеками. Узбеки танцевали перед тобой на задних лапах и кормили нас вкусным пловом. Потом ты принес меня домой, и я поймал для тебя вкусную жирную крысу. Я думал, что ты будешь рад и съешь ее, но ты выставил меня за дверь вместе с моим подарком. Зачем ты это сделал, падла?!

Вдруг девочки маленькой зов раздается:
Ты где, милый мой? Где твой разум смеется?
Я ей отвечаю из неги тумана;
Я здесь, о, Светлана, ноя - обезьяна!

Я с юности прыгал от ветки на ветку
И в Светку влюбился девчонку-соседку...
Но, чтоб не смущать ее скрылся в тумане:
Ведь я обезьяна, ведь я - обезьяна....

– Вставай, вставай, бездельник!
–Отвали, урод, я спать хочу
–Я не урод, - я твой кот
Облезлый кот воззрился на меня из тумана. Проснуться было нелегко: ведь я спал во сне, в котором я спал. Но сон, в котором я спал, не был выходом наружу, ибо из него я попадал в другой сон, в котором я спал, а из третьего я попадал точно в такой же, как и первые два. Проплутав так две вечности, он заорал, она заорала, я заорал… Все понятно: в последнем сне я был девочкой, в параллельном обезьяной, а еще где-то бродил облезлый кот, который был либо сам по себе, либо мной. На грудь что-то сильно давило.
–Раз, два, три, - мы его теряем. Адреналин!
–Есть пульс!
Нет, не сюда – это прошлое.
Когда то я выбирался так целый год, пока не обнаружил себя у вод тихой реки. На этот раз из времени исчезли только одни сутки.

Я не знал, как называлась эта река. Мне было все равно, как называлась эта река. Вода реки была мутной, на ее поверхности плавали дохлые крысы. Смуглые жители реки вылавливали из нее рыбу и ракушки. Они были голодны, но никто не дрался из-за еды, как в нашей больнице. Первый день я планомерно обходил городишко пешком. Во второй и третий объезжал его на велосипеде. Реальность мне нравилась. Хотелось остаться тут жить, но мне не хватало моей церкви, по которой я стал немного тосковать. Доехав до вата Бо, я целый вечер слушал мантры. Монаси предлагали мне ночевать, но я опять ушел к себе на крышу, где никто не тревожил меня. Я, приличия ради, возжелал угостить их фруктами, но монаси вечерами не едят, чтобы совершенствовать дух.

Прокатился до деревни на воде, к которой возили белых за 20 дольцев. Дорожку до деревни доделать не успели. Я немного побил задние лапы на ухабах, но от этого стало только интереснее. Отведал лягушек в тесте, и мне еще больше захотелось остаться здесь. Невиданный ранее фрухт Limonia elephantum, оказался заурядной гадостью, но вскоре у меня его выпросили голодные мальчишки.
Здесь люди жили в огромной луже, которая кормила и поила их. Здесь они торговали, молились в мечети и католическом храме, женились и справляли нужду. Люди, порой были голодны, но они были счастливы и постоянно улыбались. Они были совсем не похожи на тех, кто жил в нашей больнице. Далее подъем на гору, знакомство с Николасом из Огайо. Ват новый, где янки, пожертвовал огромную сумму 5 баксов. Его имя теперь напишут на стенах вата. Чуть выше Ват старый, недавно восстановленный, но такой же красивый и величественный, как его собратья на равнине.

Очень понравилось пребывание на бракосочетании. Для них появление белого на торжестве было честью. Для меня еще одна грань реальности. Два портрета: брачующихся и четы родителей жениха. Два часа молодые отдают дань почести родителям. Родители напутствуют их. Рядом еще один символ, как вервь преемственности: совсем юные женишок и кукла-невеста. Эти двое по окончании торжества не уйдут в тайные покои, но почесть им оказана немалая и личико куклы пышет самодовольством.