Еще одно культовое место Франции из тех, что заставляют эмоции слетать со стоп-кранов и верить в то, что жизнь удалась. Кочующее по календарю время оставило здесь все, к чему так пристрастилось мое жадное до зрелищ сердце и чего так просит откормленная сбывшимися мечтами фантазия.
На краю деревни притаился рожденный для славы, но почивший в паутине забвения замок; в самое ее сердце тонкой иглой шпиля вонзилась крохотная церквушка, а по утонувшим в человеческой любви улочкам по сей день суровыми сквозняками гуляет лихой ветер далекого XVI века.
Своим появлением на свет замок Шатонеф обязан тому факту, что некоего рыцаря Жана де Шоденай супруга от щедрот одарила двумя сыновьями. Первый, как и положено наследнику, получил родовое поместье, а вот, чтобы второму, рожденному про запас было не так грустно нести свое тяжелое бремя, сердобольный папаша выстроил небольшой замок прямо на скалистом обнажении высотой почти 500 метров.
В переводе с французского «шатонеф» обозначает новый замок. Так вот, нашему «юнцу» совсем скоро стукнет девять веков. Если бы у меня был такой замок, то на его юбилей я не пожлобился бы и выкатил всей честной округе тортик на 900 горящих свечей. В ночи это наверное выглядело бы очень романтично! На протяжении долгих лет замок не раз примерял на себя новые наряды, обрастал зубастыми стенами и получал оглушительные оплеухи.
Первые перестройки начались в замке практически сразу же после перерезания красной ленточки и торжественного разбивания бутылки шампанского о голову архитектора. В тот момент, когда Столетняя война уже готовилась деликатно постучать первыми ядрами в двери старушки Франции, этот молодец слепил на горе ажурную шкатулку, которая могла отразить разве что лихой кавалерийский наскок лилипутов, оседлавших карликовых пони и вооруженных средневековыми рогатками.
В срочном порядке Шатонеф принялся обрастать массивными стенами, окапываться рвами и матереть многочисленными бойницами. Пять новых башен, набитыми шишками вскочили на его лбу, и замок впервые начал производить впечатление не мальчика, но вполне матерого воина!
Основные изменения подоспели к концу XV, началу XVI столетия, когда «человекам культурным» осточертело смотреть на мир через узкие бойницы крепостных стен, и в моду во всей своей грозной и величественной силе ворвались эротичные бельведеры. В замковый комплекс гармонично вписались большой и гостевой дома, уютная готическая часовенка и множество мелких хозяйственных построек.
Когда было посажено это тутовое дерево (шелковица), мне конечно же не ведомо. Но одно я знаю наверняка, вся земля под ним усыпана перезревшими, сахарными ягодами, и достать из под него супругу гораздо сложнее, чем взять приступом сам замок.
Однако, несмотря на свой сказочный вид, Шатонеф-ан-Осуа, скорее всего так и остался бы навсегда лишь одним из многих, если бы за его раскрутку не взялась со всей серьёзностью мадам Жюльетта Бенцони. Еще будучи юной восторженной мамзелькой, она навсегда влюбилась в эпические сказки Дюма и вместо тихой, семейной жизни, грезила поцелуями мушкетеров, травила во снах коварных де Гизов и соперничала в красоте с распустившейся не ко сроку, ненасытной Марго.
С возрастом интерес ко всему средневековому окончательно превратился для нее во всесжигающую страсть, и мадам, ничтоже сумняшеся, взялась за перо. (Я только-только заказал первый, пробный набор ее книг, а потому не могу рассуждать о достоинствах и недостатках творчества «Дюма-дочери». Из Википедии знаю только, что Жюльетта Бенцони достаточно популярна во Франции, и что тропой бесконечного вранья своего учителя она не пошла. Говорят, ее романы отличаются удивительной точностью исторических персонажей и буквально окунают читателя в то время, в котором происходит действие.
Именно она раскопала в каких-то заплесневелых архивах давно забытую историю страсти замка Шатонеф и представила ее благородной публике. Поскольку книги мадам Бенцони пока только движутся в моем направлении, у меня есть любопытная возможность представить свою версию произошедших событий, а потом сравнить ее с оригиналом.
Выглядеть наша красавица должна была приблизительно так (прошу прощение за низкое качество портрета, но ни одной фотографии дам XV века в моем архиве не сохранилось).
Итак, «Недостойные знатные дамы» — собственная версия.
В те далекие времена, когда Филипп III уже успел стать герцогом бургундским, но еще только свыкался с мыслью о том, что он «Добрый», цвела в старинном замке Шатонеф юная девица по имени Катрин. Вопреки витающим в поднебесье сказкам, жилось ретивой красавице вовсе не сладко. Ее благородный батюшка в свое время поленился обзавестись достаточным количеством наследников, и теперь вся округа с тревогой поглядывала на кудрявое, влюбчивое существо, способное одним неверным поцелуем разрушить трехвековые труды своих предков.
К тому же сам герцог бургундский, которому суровый замок был дороже половины собственной армии, уже не раз налетал на нее неистовой майской грозою и пугал пушечными раскатами грома. Кабы не почетная миссия добреть в глазах верных вассалов, он чего доброго уже давно бы зашиб молодую графиню одной из своих сиятельных молний, и сдерживался всякий раз все с бОльшим и бОльшим скрипом.
Юную вертихвостку позарез пора было выдавать замуж за человека, который будет верно стоять за интересы Бургундии и использовать замок по прямому назначению, а совсем не так, как мечтала романтичная, вечно влюбленная не-в-того-в-кого-нужно, Катрин. Наконец терпение Филиппа лопнуло, ударив мозолистой ладонью по столу, он выкрикнул имя шампанского сеньора Жака д'Оссонвиля, и потребовал для всех напитка, производимого в его землях.
Перечить могущественному герцогу порой решались некоторые не самые разумные из его вассалов, однако без рук, ног или языков им жилось не очень-то весело и совсем недолго. Нарыдавшись всласть о подложенной на брачное ложе юности, Катрин вышла замуж за Оссонвиля и собралась в печали и горести ждать момента, когда Господь приберет к рукам ее мерзкого старикашку. (История умалчивает о том, сколько годков стукнуло «мерзкому старикашке», но что-то мне подсказывает, что он был моим ровесником, а то и годился мне в младшие кузены)!
Но то ли благородные вина, то ли красота юной девицы сотворили с Жаком невозможное, повернув время вспять и превратив его в игривого, ненасытного жеребца-производителя. Как на любимую работу он повадился ходить в спальню Катрин, а через какое-то время принялся требовать от нее законного наследника. Несчастная супруга с превеликим трудом выносила на себе ненавистного мужа, а мысль о вынашивании в своем чреве его сына и вовсе повергала ее в громкий ужас.
Привыкшая с детства принимать самостоятельные решения Катрин довольно быстро нашла решение этой щекотливой проблемы. Отыскав в дремучем лесу сгорбленную, полуживую старушенцию, для которой уже давно запалили прожорливый костер в Дижоне, она разжилась каким-то сомнительным пойлом, которое могло обезвредить всякую даже самую внеплановую эрекцию любвеобильного супруга.
В моем понимании прописана колдунья должна была именно в таком месте.
Чем дольше и активнее пыхтел на законной жене целеустремленный Жак, тем меньше шансов у него оставалось когда-нибудь услышать долгожданное попискивание своей новорожденной кровиночки. Со временем некачественной супруге удалось внушить мужу мысль о том, что он уже слишком хлипок и вял для того, чтобы иметь ребенка. А Жан, погоревав до икоты пару дней на своем винограднике, горько плюнул и на саму затею, и на свою жену.
Некогда прекрасная и уже немолодая Катрин потихонечку изготовилась поприветствовать выползающую из теней морщин старость и вышить жирный крестик на своих молодецких амбициях, мечтаниях и романтических вздохах.
Когда все основные приготовления к безрадостной, но неизбежной встрече с дряхлостью были завершены, жизнь страдалицы совершенно неожиданным образом вдруг обрела смысл и окрасилась самыми неистовыми красками. И посейчас неведомо, с какой такой неотложной надобностью занесло прекрасного юношу в стоящий на отшибе вселенского захолустья замок. Только прибыл он туда с прожектами весьма деликатными и далекими…, можно сказать, с ночевкой.
Про таких молодцов каждая легенда обычно сообщает, что они были какими-то нищими дальними родственниками, молочными братьями или спасшимися во время мавро-арабского нашествия сиротами. И совершенно не важно, кем приходился Жиро де Пармантье престарелому графу, важно было лишь то, что в поблекших было глазках Катрин вдруг снова полыхнули дьявольские протуберанцы, а сердечко забилось так, будто она только что сбегала в Дижон и обратно.
В первый же вечер игривая мадам предложила неискушенному взгляду шевалье такой головокружительной глубины декольте, что ошеломлённый мальчик не раздумывая сгинул в его бездне со всеми потрохами. Ах, с какой грозовой страстью она в тот вечер отдавалась тому, кому положено было лишь смиренно касаться ее постным, ничего не значащим взглядом!
Эта история наверное никогда бы не закончилась словами о развеселой свадьбе, на которой сам сказитель имел честь присутствовать и даже откушивать хмельные меды, но она имела все шансы тянуться бесконечно долго и счастливо. Ведь все без исключения благородные мужья того времени были так охочи до добывания рогов в своих лесистых поместьях, а молодые жены всегда с такой готовностью помогали им в этом нелегком и весьма деликатном начинании.
Однако с каждым днем любовникам хотелось все большей и большей свободы. И вот уже юный Жиро во весь молодецкий опор мчит в Дижон за смертоносным ядом, а Катрин с энтузиазмом заботливой кухарки раскатывает тесто для своих знаменитых бургундских пряников.
Как легко понять, это был последний ужин графа д'Оссонвиля. Откушав десерт, он оправился в свои покои и упокоился в них навсегда. А вот о том, что это была последняя ночь любви для графини д'Оссонвиль и ее протеже догадаться было куда сложнее.
На беду отравителей служанка, убиравшая со стола, обнаружила на тарелке остатки трапезы и с жадностью простолюдинки-сладкоежки доела дьявольское лакомство. Два свеженьких утренних трупа не оставляли никаких сомнений в том, что в замке этой ночью произошли убийства. Нехитрое сложение пылающих глазок графини и душка от старого графа незамедлительно привели следователя в спальню Катрин, где картина происходящего обрела законченность и печальный смысл.
13 марта 1456 года мадам д'Оссонвиль взошла на костер, и жадное пламя в несколько минут сожрало ее без остатка вместе с мечтами, верою в любовь и совсем еще юным Жиро де Пармантье!
Кто знает, помнят ли камни Шатонеф эту историю слово в слово или каждое новое поколение добавляло в нее своих эпитетов, восклицательных знаков и междометий, одно я знаю наверняка – в этой милой деревушке издревле бережно растили и собирали недурственные урожаи конопли. Помимо масла и муки из этого полезного растения всегда получались отменные легенды и сказания!
Так уж получилось, что ночь в Шатонеф-ан-Осуа вышла для меня совершенно особенной и восхитительной. После двух часов бессмысленного и бесплодного ерзанья в койке я со своим верным спутником Хеннеси пошел пройтись по деревне. Желтушная луна, как переспевшая груша висела на тонкой ветке хиленькой тучи и грозилась обрушиться на мою хмельную голову. Мало того, что на улицах в этот то ли поздний, то ли ранний час слонялась лишь одна (по воле случая, моя) полуживая душа, так еще и все фонари дружно объявили забастовку, превратившись в побледневшие чугунные чучела. На место ухоженной, но наскучившей цивилизации из всех подворотен начал выползать зловещий и столь желанный туман средневековья.
Снимал я естественно до отключения света, потому как пяток абсолютно черных кадров вряд ли произвел бы на кого-нибудь впечатление.
Я уселся под девятивековыми стенами замка и каждый звук, каждое движение, каждый взгляд светоносной луны начали превращаться в захватывающую и тревожную сказку. Никогда не дремлющий великан из приветливого, добродушного хозяина деревни в одночасье обернулся ее суровым и беспристрастным стражем. Со своих башен он принялся ради потехи метать в меня стрелы летучих мышей (или каких-то других крылатых тварей), что проносились на расстоянии вытянутой руки, а потом растворялись в звенящей и какой-то бесконечной тишине ночи. Становилось немного жутко.
Вранье, что все коты ночью серые. Они страшные и до одури грациозные. Это их время! Время из ленивых диванных клубков превращаться в охотников и страстных любовников, время собирать богатый урожай ночи и чувствовать себя повелителями тьмы. А эти роскошные, переливающиеся всеми цветами радуги деревья! Только днем они приветливы и безобидны, а ночью ни с того, ни с сего они вдруг превращаются в обезумевшие на ветру паруса, которые ходят ходуном, воют какие-то дикие пиратские песни и требуют то ли бутылку рома, то ли сундук мертвеца.
Лирическое отступление….
Написал эти строки и сразу представил себе реакцию на них публики начитанной и склонной к творческому подъелдыкиванию:
… «Слушай, слушай! —
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится. —
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей”…
Так вот, фигушки, Хеннеси мне друг, а не брат!
Одним словом, в этом головокружительном бесиве ночи для меня почему-то нашлось свое, принадлежащее только мне одному, место. Наверное часа на два Шатонеф пустил меня в свою душу, дав порыться в старом сундуке своих историй и раскрыв кладовые запыленных временем тайн.
Столь ненавистное мне утро безжалостно разорвало эти нити загоревшимся вдали горизонтом и стремительно врывающимися в деревню звуками. То тут, то там вокруг меня начинала просыпаться жизнь, а это значило, что моя сказка подошла к концу. Наступала пора прощаться.
— Мы с тобой одной крови, — почему-то подумалось мне…
— Ты и я, — прошептал в ответ ветер, заплутавший меж башен старинного замка.
Шатонеф-ан-Осуа (Châteauneuf-en-Auxois).
Мой рейтинг – 9,0/10
