Уже восьмой день я в Ришикеше. Устроила себе санаторный отдых. Живу в огромной комнате с потолками а ля сталинка и больнично-зелеными стенами. Сплю на кровати, размерам которой позавидовал бы любой Людовик. И каждый божий день растворяюсь в кайфе под горячим душем… После бамбуковых хат с шуршалками-мышами и жужжалками-комарами, дырявых крыш с беспредельщицами-обезьянами и дормитори со стенами, обжитыми плесенью и полом – китайцами, я в стерильности.
Вдобавок подписалась на 21-дневную генеральную уборку организма – Панчакарму. И теперь ни шагу из Ришикеша. Так что мои приключения теперь ограничены клиникой доктора Ароры. А там не разбежишься – народ в маленькой приемной толпится от рассвета до заката. Что примечательно, по большей части русский. Видать, извечная угрюмость лиц, сразу выдающая наших соотечественников, делает свое дело и вырождается в болячки. Западные туристы, с детства приученные улыбаться, по большей части ходят на сатсанги к заезжим гуру.
Кстати, последний духовный писк сезона – некий Муджи. Гуру, кажется, из Ямайки. Признаюсь, я у него на сатсангах не была. Но земля Ришикеша слухами полнится, что алкающих услышать Истину из его уст – немерено. И он не упускает шанса удовлетворить ожидания масс. Небрежно-свойские дреды и уместно вставленные шуточки довершают дело. И массы падают в экстазе к его божественным стопам.
Хотя каюсь – это всего лишь мои фантазии. Увидеть воочию все это не осмеливаюсь: опасаюсь, что стошнит. Может, все дело в Панчакарме и токсинах, но у меня внезапно открылась непереносимость гуру.
Ришикеш, который в прошлом году казался мне прихожей в раю, теперь просто точка «духовного туризма». Целые кагалы разнородных искателей бредут по его улицам, трепеща в ожидании, что за следующим поворотом притаилось Просветление.
Вереницы джипов, превосходящих размерами местный деревенский домишко, гудят напропалую и теснят людей и коров к краям узкой дороги.

Зазывалы всех родов – от торговцев серебром до ряженых «садху» — привлекают внимание традиционным «хелло», формируя эдакий туристский рефлекс – оборачиваться. То и дело из-под земли вырастает индус с ужимками придворного лакея, разворачивающий гармошку плохо отпечатанных открыток. Или внезапно под носом оказывается сухая рука с железной плошкой для подаяний, где позвякивает демонстрационная монетка.

Индийские семьи, этакие неразделимые многоножки, в промежутках между паломничествами к одному и другому храму фотографируются на мосту и шарахаются от обезьян. Обезьяны высматривают жертву, забывшую спрятать свежекупленные орешки, и грабят ее без зазрения совести.


Беловолосая одинокая европейка потягивает гранатовый сок через трубочку, интересуясь у молоденького индуса-бармена в давно не стираной майке, для какого органа ее неувядающего тела этот сок полезен. Седеющий немец с серьгой в ухе и поповской бородой, несколько подранной временем, покуривает гашиш в чай-шопе. Его я помню с прошлого года. Он более вечен, чем воды Ганги.
Вот такая мишура и шелуха. Первый позыв – уехать в глушь, в Саратов (в местном прочтении – в затерянную горную деревушку). Или спрятаться, как улитка, в ашраме. Не косящем под него гестхаусе, а в настоящем, где с 9 вечера до 8 утра – тотальное молчание и где строго запрещены короткие рукава. Кстати, я такой нашла – Вед Никетан. В самом конце дороги, после него – только заросший джунглями Битлс-ашрам.
Но потом эта же самая мишура заставляет вспомнить, что за йогой – никуда ехать не надо. Она либо есть внутри тебя, либо нет.
Вот такие ощущенья.