Улица Рио Бранко серого цвета, отгородившаяся от вся рольставнями в уродливых граффити, блеклыми красками немощно пытающихся побороть свисающее с неба уныние, выраженное мелкой и тёплой водяной пылью, расквашивающей кусочки пропущенного сквозь шредер 2010 года, разлагающиеся на асфальте в сыром тепле года, пришедшего следом, но никем не встреченного, кроме нас, чужаков, в этом, оставленном своими людьми, погружённом в уныние праздничных дней, деловом квартале Рио.
Тишина новогодней ночи, взорванная поначалу фейерверком покинутой нами раньше времени Копакабаны, нарушаема впоследствии лишь каплями конденсата верхних по крышке нашего кондиционера, перекапывающего нижним.
Странное утро, начиненное грохотом автобусов, мчащихся по пустым, с жестяными боками улицам, населённым редкими бомжами, именно в этих автобусах нужды-то и не имеющими.
Широченная улица президента Варгоса уставлена могучими бетонными коробками с частично вынутыми первыми этажами для устройства гуляльного и продажного пространства, используемого бомжами, в отсутствии празднующего населения, для всех жизненных нужд. Запах выталкивает нас с тротуаров на зелёные разделительные газоны просторной улицы прошлого президента. Увековеченный был, возможно, трусоват, поскольку нет в мире случайностей.
Бродить по брошенному городу тревожно. Мы несколько замедляем движение, чтобы наша траектория не пересеклась с траекторией долговязого негра, вдруг решившего перейти расхлябанной походкой на нашу сторону улицы. Из переулка, застёгивая ширинку, выходит белый. Белые лучше чёрных, понятнее. На некоторых перекрёстках стоят полицейские броневики. Броневиков заметно меньше, чем перекрёстков.
Внутри кафедрального собора пусто и тихо, а на подушке посреди храма забыт гипсовый младенец, раскинувший руки в предощущении грядущего восхождения на бетонный постамент Корковадо, откуда будет смотреть на этот странный, взрытый зелёными горами, разный город.
*
Утром третьего января город ожил. Как это произошло? Надо припомнить звуки, запахи и вкус. Сейчас подброшу поленцев в камин и сосредоточусь на воспоминаниях.
Десять дней назад меня пробудили новые звуки. Их рождается так много, что раздолбанный кондиционер не в состоянии их перекричать. Звуки спровоцированы глубинами оживающих высоток, вздрагивая многочисленными лопастями вентиляторов сплит-систем, свидетельствуя о деятельном стремлении людей, появившихся в этих глубинах под зеркальной поверхностью стен, освежить оставшийся воздух старого года прохладой нового. В незакрытых ещё чешуёй стекла коробках новостроек – подосиновиками оранжевые каски строителей. И лифты строителей оранжевы, и позванивают на ходу.
Солнце начинает проскальзывать в прорехи облаков, сразу же попадая в лёгкую дымку новых паров, взлетающих навстречу из луж ушедшего ненастья. Высушивая лужи, солнце помогает невесть откуда появившимся рабочим проталкивать в люки водостоков порезанный на кусочки прошлый год вместе со вчерашними слезами обиженного города.
Жестяные рёбра рольставней уползают в потолки, открывая витрины, распираемые сочно раскрашенными нарядами и фруктами бразильского лета. Электрический свет начинает пульсировать в неоновых трубках, в жилах воскресающего делового квартала, затекает в дальние залы маркетов и ресторанов, сверкает в неубранной ещё сказке Рождества и Нового года, отражаясь улыбками смуглых бразильских девушек за прилавками и вне. Ещё лежат на углах улиц горки мешков с прошлогодним мусором, но и они блестят лакированными боками, отражая мягкие лучи солнцасквозьдымку, а не разогнанную по дальним подворотням, свёрнутую до поры серость затянувшегося праздника.
Среди палок блестящих небоскрёбов откуда-то возникли и раскрасились бурными тропическими красками осколки городской застройки прошлых веков. Заструились в небо сосульки готических соборов среди барства разлапистых пальм. Наполнились запахами парфюма и фаст фуда, наполнились вполне и не вполне успешными людьми вчерашние владения бомжей, наполнились автобусы, с неимоверной скоростью носящиеся по улицам и набережным пульсирующего Рио. Автобус мимо антикварной Синемании вылетает на набережную Фламенко, всю усаженную немыслимо-расточительно цветущими деревьями. Мимо Ботафого, мимо Сахарной головы, мимо Копакабаны, протыкая по тоннелям несколько горбатых мохнатых холмов, он закладывает вираж в квартале Ипанема, мимо которого проехать невозможно.
Ипанема не знает бомжей и мусора. Улицы её, параллельные пляжу или ведущие к нему, укрыты кронами деревьев, к стволам которых прилепились бесстыдные орхидеи. Под орхидеями разгуливает малоодетое, занесённое сюда со всего света временное население и столь же беспечное население местное. Смуглых бразильцев, пожалуй, даже больше. Глядя на расслабленную походку мулатки, нисколько не удивляешься, когда она вдруг начинает грациозно пританцовывать в волне музыки пролетающего мимо автомобиля. Так органично выплеснулась при малейшей возможности жаркая энергия ритма, заключённая в этом загорелом теле, отчаянно выпирающем ягодицами и крепким бюстом из короткого яркого платья. Часто эти выпуклости настолько определённы, что и на то и на другое, кажется, можно уверенно поставить стакан с капириньей, если бы не их необыкновенная подвижность, нисколько не зависящая от полноты их обладательниц, вполне, видимо, устраивающей их стройных, увлечённых футболом мужчин.
Футболу отдана бо’льшая часть территории пляжей. Кстати про футбол: сверкая зубами и глазами вдоль Копакабаны гуляют приветливые трансвеститы. Груди их чуть прикрыты перламутровой вуалью, задницы в коротких леопардовых шортиках. Не знаю, как вам, а я - пас!!!
