Ватиканский музей – один из самых труднодоступных в мире. Сложнее попасть, пожалуй, только в галерею Уфицци. Если в музей Метрополитен в Нью-Йорке, Лувр и Мюзе д’Орсе в Париже, Прадо и галерею Тиссен-Борнемитца в Мадриде можно попасть без подготовки, отстояв удобоваримую очередь, а у московского Пушкинского и питерского Эрмитажа есть шанс встретить добрых помощников, который за дополнительную плату проведут вас внутрь, то с Ватиканским музеем такие подвиги не проходят. Если без подготовки, то 3-4 часа томительного топтания в очереди не миновать.
Только один единственный раз мы решили пойти в Ватиканский музей, не имея купленных билетов. Мы знали, что попасть туда не так-то просто, но даже не представляли себе, насколько непросто. Приятель, побывавший в Риме незадолго до нас, рассказывал, что прямо перед входом в музей вертится публика, подобная той, которую можно встретить у наших музеев и театров: втридорога предлагающая либо билеты, либо возможность пройти без очереди. Поэтому мы с легким сердцем отправились ко входу в музей, однако никакие чудо-помощники не предлагали нам своих услуг. Зато мы своими глазами увидели очередь в музей, похожую на гигантскую змею, тянущуюся вдоль стены Ватикана и скрывающуюся за поворотом. Не видя иного способа проникнуть внутрь, чем встать в конец очереди, мы долго брели вдоль нее – и не нашли ее конца. За поворотом обнаружилась такая же длиннющая змея, скрывающаяся за очередным поворотом. Наши шансы проникнуть в музей стремились к нулю. В отчаянии мы бросились назад, во второй раз пытаясь отыскать торговцев безочередным входом. Увы, либо нам откровенно не везло, либо мы пришли к музею в неудачное время, но у входа по-прежнему не было никого, кто предложил бы подобные услуги. Наше разочарование трудно передать словами. Там, за этой стеной, скрывается драгоценная Сикстинская капелла, вершина гения Микеланджело, а мы топчемся здесь, в нескольких десятках метров, но без малейших шансов преодолеть это расстояние.
Я стояла, понурив голову, и уныло ковыряла ногой асфальт, судорожно пытаясь придумать какой-то default option на то утро. И вдруг почувствовала, как Андрей тихонько тянет меня за рукав, увлекая в самое начало очереди, поближе ко входу в Ватикан. Съежившись, краснея и стараясь сделаться как можно меньше (Андрею ростом 190 см это удавалось особенно хорошо), мы тихонько проплыли вместе с группой воспитанных и смирных иностранцев прямо к билетным кассам. Возможно, они бросали на нас негодующие взгляды. Не знаю – я, практически, закрыла глаза. С тех пор мы всегда покупаем билеты заранее.
Честно признаюсь, чувство стыда преследовало нас ровно до тех пор, пока мы не вышли через стеклянную галерею во внутренний двор Ватикана. Когда же нашим глазам открылся этот исполненный покоя пейзаж, с идеально подстриженными лужайками, лесенками и фонтанами персикового цвета, изумрудной зеленью пиний, кипарисов и лавра, последние укоры совести растаяли в прозрачном воздухе, освободив место для бурной радости оттого, что мы все-таки видим этот идиллию. Карьера католического священника всегда казалась мне на редкость непривлекательной, но, представив себе, как кардиналы в красных сутанах мирно прогуливаются по этим лужайкам, я впервые подумала, что могу ошибаться.
В тот раз мы несколько хаотично метались по музеям, но уже на второй раз выработали свою систему. У нас сложилось мнение, что лучше всего начинать с Пинакотеки: там довольно мало народу, а по сравнению с Сикстинской капеллой, вообще безлюдно. Есть возможность настроиться на волну восприятия живописи без толпы и спешки. Кроме того, если прийти сюда после осмотра всего остального, то уже не хватит сил что-либо понять и почувствовать. А здесь есть, что понимать и что чувствовать.
Раннее Возрождение, еще не до конца выдавившее из себя иконописно-графическую манеру, скорее всего, не привлечет особенного внимания. Хотя Джотто, все-таки, лучше не пропускать: великий гений, опередивший свое время на пару веков. Иное дело – Кватроченто, 15-й век. В Пинакотеке есть работы нежнейших по стилю Беато Анжелико и Филиппо Липи, двух монахов, от всех картин которых почему-то исходит концентрированная духовность. А от «Музицирующих ангелов « Мелоццо да Форли просто невозможно оторваться. Это такие же ангелы, как и упитанные жизнерадостные младенчики семейства делла Роббиа: они полны жизни и никак не связаны с христианской аскезой.
Самое главное, что есть в Пинакотеке – это несколько работ Рафаэля. Все они сосредоточены в одном зале, из-за чего глаза сразу разбегаются, в попытках охватить все и немедленно. Очень неверная тактика. Как мы поняли, нужно постоять перед каждой картиной, отстранившись от всех остальных. И тогда хотя бы одна из картин обязательно достучится до сознания. Андрея поразило «Преображение», а меня – удивительная «Мадонна ди Фолиньо». Что-то в ней есть такое, в этой мадонне, что, глядя на нее, понимаешь: совсем скоро появится величайшее произведении живописи, «Сикстинская мадонна». И чувствуешь это даже не по самой мадонне, а по ангелочку, с комфортом устроившемуся у нее в ногах.
Неохотно расставшись с Рафаэлем, переходишь в следующий зал, и здесь тебя ждет разительный контраст с гармонией рафаэлевских полотен: странное, недописанное полотно Леонардо – «Святой Иероним». Это еще практически графика, но почему-то очень леонардовская.
И еще в Пинакотеке есть Караваджо с его «Положением во гроб». Эта картина не позволит себя игнорировать: вы увидите ее, даже если будете идти по музею строевым шагом. Мрачная, трагическая, очень барочная: человек появляется из ниоткуда и уходит в никуда.
Расставшись с Пинакотекой, вступаешь, собственно, в Музеи Ватикана. Египетскую часть лучше пропустить, потому что коллекция музеев настолько богатая, что на все попросту не хватит сил. Лучше сразу перейти к античности с ее невероятными скульптурами.
В Ватикане очень много интересной скульптуры. Всегда останавливает внимание Аполлон Бельведерский, действительно, безупречно красивый. А знаменитый Лаокоон производит сокрушительное впечатление. И сама история Лаокоона, почерпнутая из греческой мифологии, и ее мраморное воплощение вызывают эмоции, которые скульптура очень редко способна пробудить. Боль, сострадание, чувство острой несправедливости от происходящего – и все это при взгляде на мраморную статую.
Насладившись античностью, можно двигаться дальше, к святая святых музея: станцам Рафаэля и Сикстинской капелле Микеланджело. Не будь в Ватикане Сикстинской капеллы – не было бы у стен Ватикана громадных анакондоподобных очередей.
Но сначала – станцы Рафаэля. Если честно, то я больше люблю его картины, чем фрески: с картин льется концентрированная красота, а в ватиканских фресках я каждый раз теряюсь. Каждый раз собираюсь внимательно все рассмотреть – но запоминается, в результате, только одна, «Афинская школа». Зато она просто врезается в память. Этому итальянцу эпохи Чинквеченто загадочным образом удалось передать дух древних Афин. Ассоциации, по крайней мере, возникают те же самые, что и при прогулке по античным участкам Афин. Большое удовольствие доставляет разглядывание лиц философов – и узнавание лиц художников: самого Рафаэля и Микеланджело в образе Гераклита.
И, наконец, Сикстинская капелла. Как бы вы ни устали от музея, вы забудете об усталости, как только окажетесь в капелле. На фоне прекрасных сивилл и суровых пророков, колоссальных образов Бога в окружении атлетичных ангелов забывается все увиденное до этого момента. Ничто не сравнится с потолком Сикстинской капеллы. Говорят, что когда реставраторы в начале 90-х расчистили роспись от налипшей за шесть веков грязи, то были поражены: Микеланджело, учитывая расстояние от пола до потолка, использовал художественные приемы импрессионистов: для создания темных оттенков вместо черного использовал фиолетовый, а для высветления – не белый, а желтый.
Есть на потолке и элементы творческого хулиганства: например, обтянутая бордовым балахоном попа какого-то небожителя в на фреске «Сотворение Солнца, луны и растений».
В этом зале на стенах есть многое другое: Боттичелли и Гирландайо, Перуджино и Синьорелли. Бесполезно. Несчастные фрески обречены на невидимость: невозможно видеть что-либо, кроме плафона. За исключением еще одной громадной микеланджеловской фрески в торце – «Страшного суда».
25 лет между росписью потолка и «Страшным судом» оказались для художника очень долгим путем, от ренессансной веры в могущество Человека до какого-то хаоса, когда нельзя предвидеть, куда идет этот мир. Это все еще Микеланджело, но «Страшный суд» так же далек от росписи потолка, как бесконечно далека его последняя «Пьета» от той, что стоит в соборе Святого Петра.
После Сикстинской капеллы мозг больше не воспринимает никакой живописи, поэтому с музеем нужно расставаться. Если встать спиной к «Страшному суду», то в дальнем ПРАВОМ (а не левом, куда уходит большинство) углу есть дверь, которая выведет вас прямо в начало очереди, ожидающей подъема на купол собора Святого Петра. И вы с полным римским правом можете насладиться видами Рима с неимоверной высоты собора, не отстояв предварительно в очереди пару-тройку часов. Кстати, самый захватывающий вид сверху открывается не на город, а внутрь самого собора.
