Я рассказала вам только о первом поколении потомков генерала Раевского, да и то не обо всех, упустив младшего сына Николая (1801-1843гг), а ведь именно он был основным хозяином земель в Партенитской долине. А тем временем почти половина пути проделана, я уже дошла до телевышки на мысе Тепелер. Все это время дорога шла в гору, а теперь мне предстоит спускаться вниз, на длинную-предлинную набережную, тянущуюся вдоль пляжей нескольких нынешних санаторий и домов отдыха.

Николай Николаевич был, по отзывам современников, фигурой весьма колоритной. Высокий, статный красавец, открытый и иногда резковатый, но, в то же время, чувствительный добряк. Отец характеризовал его в юности так: «Николай будет, может быть, легкомыслен, наделает много глупостей и ошибок; но он способен на порыв, на дружбу, на жертву, на великодушие. Часто одно слово искупает сто грехов». Ребенком Николай в составе гусарского полка прошел всю Отечественную войну до самого Парижа вместе с отцом и братом. В 1817 году произошла первая краткая встреча и знакомство Раевского-среднего с Пушкиным, тогда еще лицеистом, а с 1820 года они подружились на всю жизнь. Известно, что в Крыму товарищи чуть ли не ежедневно совершали конные прогулки, так что, скорее всего, они спускались и в Партенитскую долину, и, возможно, даже доезжали до мыса Плака. Экскурсоводы, приводя группы в Карасан, уверяют туристов, что Пушкин бывал здесь, однако документальных свидетельств этого не обнаружено. Земли эти тогда принадлежали Бороздиным, самого Карасана тогда еще в помине не было. Теоретически гулять здесь с другом Николаем Раевский поэт вполне мог, ведь до Гурзуфа рукой подать. Тем более, что в Кучук-Ламбате тогда гостили юные племянницы друзей и соседей Раевских – Мария и Екатерина Бороздины, молодые люди вполне могли навестить девиц. Их кузине Аннушке исполнился тогда, в 1820 году всего только годик. Не знал тогда Николай, что этот младенец в кружевах и бантиках – его будущая жена.

В 1826-1827 г Николай Николаевич Раевский-средний учавствовал в Персидской войне, возглавив Нижегородский полк. Тогда же он за доблесть получил орден святой Анны. В 1828 году началась новая война – Турецкая. Под руководством гениального Паскевича-Эриванского Раевский со своим полком участвует в победном штурме Карса и Ахальцыха. Именно в этот период Николая в Арзруме навещает Пушкин. Сам Паскевич-Эриванский предлагает место тогда уже прославленному поэту в своем шатре, однако тот предпочитает разделить более скромное жилье со своим другом. Тогда Николай Николаевич уже был в чине генерал-майора.

В 1829 году на семью свалилось сразу несколько несчастий. Брата Николая, Александра, губернатор Одессы Воронцов выслал из города, предъявив ему несколько опасных политических обвинений. Истинная причина этого была проста – Александр был страстно и безнадежно влюблен в супругу Воронцова. Генералу Раевскому пришлось хлопотать за сына. В том же году, не вынеся множества несчастий, постигших его детей, генерал умер. Произошло это 16 сентября, а 19 сентября самого Николая обвинили в связях с декабристами, высланными на Кавказ, и заключили под стражу.

Разбирательство длилось долгих два года, в результате Николаю пришлось сдать полк. Правда, в скором времени его оправдали, вернули награды и сделали командиром конно-егерьской дивизии, однако на его военной карьере уже был поставлен крест. В 1833г он вернулся в Петербург, хотя большую часть времени жил в Усть-Руднице при фарфоровой фабрике, которую создал когда-то его прадед Ломоносов. Николай не шутейно увлекся производством фарфоровой посуды, а его зять Орлов тем временем развлекался производством хрусталя в своем подмосковном имении Милятино.

В 1837г случилось несчастье – погиб друг-Пушкин. В том же году негласная опала Раевского закончилась, его отправили на Юг, командовать Черноморской береговой линией. Он основал форт «Раевский» (сейчас кубанская станица Раевская), участвовал в основании таких городов как Туапсе, Новороссийск, Геленджик, Анапа, Сочи, Адлер... (Еще, к слову, он был инициатором создания Сухумского ботанического сада). Большую часть времени ему приходится проводить в Керчи. В воспоминаниях современники писали, что Николай был беспощаден к нерасторопным и ленивым подчиненным офицерам, распекал их на все лады, мог быть резок до крайности, однако он сразу преображался, когда обращался к простым солдатом. Человечность, отмеченная еще у юноши-Николая его отцом, была присуща ему на протяжении всей жизни. По воспоминаниям других очевидцев, Николай не был простаком и рубахой-парнем, иногда он вел себя, как достаточно осторожный и хитрый человек, умный и честолюбивый, но очень обаятельный. Открытость и эмоциональность, свойственная Раевскому-среднему в молодости, под влиянием множества ударов судьбы сменилась на зрелую сдержанность. Окружающие называли генерала за глаза «самовар-паша». Фигура его представлялась действительно колоритной: исполинский рост, могучее телосложение, буйные черные волосы. Носил длинный шарф и иногда - синие очки, рубаху до верху не застегивал, обнажая верх волосатой груди – красавец! С годами он, правда, заметно располнел.
Николаю уже было далеко за тридцать, а семьей он пока еще не обзавелся. В возрасте 37 лет он, наконец, делает предложение своей юной соседке по крымскому имению, 19-летней фрейлине Анне Михайловне Бороздиной, дочери генерала Михаила Михайловича Бороздина (когда она была ребенком, Пушкин называл ее «Анькой-рыжей»). Руку и сердце Николай предложил своей невесте на мостике Бахчисарайского дворца. Разве после такого романтического сватовства она могла отказать?! Через год после свадьбы, в 1839г она рожает ему сына Николая, а в 1841- Михаила. Так Николай Раевский-средний стал единственным продолжателем рода Раевских по мужской линии. За женой Николаю достались земли рядом с Кучук-Ламбатом, на которых Раевский в последствии и построил Карасан. Строительство началось в 1841г. Все это время семья жила в Керчи. Именно в это время Николай вступает в активную переписку с директорами ботанических садов, получает от них семена и саженцы редких пород. Его полностью поглощает садоводство. Как я уже говорила, в тот период времени Крым охватил садоводческий бум. Самый первый сад – Никитский, был разбит еще в 1812г, почти одновременно с ним заложили парк в имении Бороздиных Кучук-Ламбат. На месте Карасана парк был разбит еще до Раевского. Его закладывал дядя Анны Михайловны, Андрей Михайлович Бороздин – эти земли принадлежали изначально ему, позже он уступил их брату. Возможно, семья Бороздиных, давно занимающаяся садоводством, и дала толчок новому увлечению генерала. Усадьбу закончили быстро – в 1843г. Николая Николаевича уже невозможно было остановить. Он скупил земли в Партените и там тоже приказал разбить сады. Долина покрылась виноградниками, яблоневыми и грушевыми деревьями, персиками, грецким орехом и маслинами. Из своего имения в Воронежской области он приказал выписать 20 молодых крепостных для помощи профессиональным садовникам. Само имение было относительно небольшим. В описаниях 1865г говорится, что к барскому дому примыкают «два двора, имеется здесь шесть жителей и малая мечеть». Планов у Николая еще было много, но им не суждено было сбыться. В августе 1843 года Николай Николаевич заболевает опасной формой рожистого воспаления и умирает в возрасте 42 лет в своем имении Красненьком под Воронежем. Там же он и погребен. Двадцатидвухлетняя Анна Михайловна становиться вдовой с двумя сыновьями на руках, одному из которых едва исполнилось 4 года, а второму – два. Вдове и прежде приходилось самостоятельно вести дела, супруг ее покойный при жизни был человеком в быту не практичным, да и сад его занимал всецело. Анна Михайловна продолжала вести хозяйство, не сетуя на судьбу. Помогали ей во многом добрые соседи Княжевичи и губернатор Феодосии Казначеев. Анна Раевская-Бороздина, будучи женщиной небедной, активно занималась благотворительностью. Жертвовались ею средства на нужды армии. Кроме того, Анна Михайловна выделила 2000 рублей для утверждения стипендии (так называемая Ломоносовская стипендия Раевского), для обучения в Университете четырех крестьянских детей из Архангельской губернии. Еще она продала свой дом в Севастополе за символическую стоимость под детский приют.

В детстве и юности Анна Михайловна в отцовском доме получила подобающее тому времени строгое воспитание и блистательное образование. Ее не девичьи математические способности хвалил сам академик Остроградский. После смерти мужа Анна несколько лет провела, путешествуя по Италии с сыновьями, а вернувшись домой, она вдруг увлеклась… археологией! Да как серьезно! Эта дама участвовала в раскопках под руководством академика Бера, нередко сама была инициатором исследований. Она собрала внушительную коллекцию артефактов, которую завещала Дашковскому музею. Так же ее интересовала этнография. Она описала быт нескольких народностей Ижоры и Финляндии и собрала интересную коллекцию предметов их быта и образцов национальной одежды. Эта коллекция со временем тоже поступила в распоряжение Дашковского музея. В течение многих лет А.М. Раевская была активным сотрудником Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии и членом-корреспондентом Московского археологического общества. К ней с огромным уважением относились коллеги-мужчины, признавая ее научныйавторитет. Вот такое удивительное время! Вот такие замечательные женщины!

Вдова больше замуж не выходила, всецело посвятив себя детям. Он дала им хорошее образование, выхлопотала места… Старший сын Николай (1839-1876гг) еще в университете очень увлекся «славянской идеей» и вступил в Славянское общество. Это был крепкий рослый мужчина, красавец и умница, дисциплинированный и целеустремленный. Считается, что с него Толстой «срисовал» своего Вронского (как я понимаю, это случилось еще до того, как Николай отпустил дурацкие бакенбарды, которые можно видеть на его известном портрете). Поступив в армию, он во время возникновения Балканского союза в 1867г был отправлен председателем Славянского общества Аксаковым на Балканы, где в то время готовилось восстание против Турции. Николай посетил Боснию, Сербию, Бухарест и Константинополь, участвуя в подготовке восстания. Позже судьба закинула его в Туркестан, где он за храбрость в бою получил орден Владимира 4-й степени. Интересно, что во время пребывания в Туркестане Николай между делом занимался изучением хлобкоробства, собирал семена разных сортов – видимо, отцовское увлечение передалось ему по наследству. После Средней Азии он вернулся в Россию и был послан служить в Одесский округ. В мирных условиях идеи освобождения балканских славян, к сожалению, не оставляли Николая (дались они ему!). Когда началась Сербско-Турецкая война, Раевский немедленно уволился из рядов русской армии и завербовался в армию сербскую. Разрешения отбыть и проездных документов ему пришлось ждать несколько месяцев, но это не остановила упрямца, одержимого благородным порывом. Прибыв в Сербию, переполненный красивыми мечтами и идеями Николай столкнулся с суровой действительностью. Он был страшно разочарован малодушием и трусостью солдат, пьянством и разбродом в войсках. К тому же Николай довольно скоро вступил в конфликт со своим начальником генералом Черновым. Он писал об этом в своем последнем письме. А вскоре его матери пришло другое письмо, а вернее телеграмма от генерала Чернова, в которой сообщалось, что на 15 день своего пребывания в Сербии ее сын погиб у села Горнего Адровца. Турецкая пуля пробила ему висок и вылетела с другой стороны головы. Николай погиб мгновенно. Было ему всего 37 лет. Скорбная мать отправилась за телом сына в Белград. Здесь она узнала, что Николай перед самой смертью был помолвлен с сербской девушкой, дочерью священника. Похоронила Анна Михайловна Николая Николаевича Раевского-младшего (чаще так называют его отца) в Крестовоздвиженской церкви в имении Разумовке (в нынешней Кировоградской области). Нам сегодняшним, саркастичным и прагматичным, смерть Николая кажется нелепой и бессмысленной, но его жертвенный поступок был вполне в духе эпохи. Горячие идеи равенства, братства, спасения соседних народов от различного рода врагов теснились во многих буйных российских головах. У многих это не шло далее красивой болтовни. Николай в следовании своей идее зашел слишком далеко.

Теперь единственным наследником рода Раевских остался Михаил. Он продолжил дело отца и занялся садоводством уже профессионально. Михаил окончил курс Естественных наук в Московском Университете, особенно налегая на ботанику и садоводство. Женат был на Марии Григорьевне Гагариной, которая родила ему четверых детей. Михаил 20 лет прослужил в армии, дослужившись до генеральского чина, участвовал в Русско-Турецкой войне 1877-78гг, был награжден. Затем вышел в отставку и работал в министерстве государственных имуществ. Все это время он изучал работы известных ученых, сам писал статьи, переписывался с другими садоводами. В 1883г возрасте он возглавил Департамент земледелия, а затем стал президентом Императорского общества садоводства. Любимому делу Михаил Николаевич посвятил всю жизнь, немало усилий приложив для распространения в России сельскохозяйственного образования. В 1878 г он получил серебряную медаль на специальном конкурсе за выращенную в Крыму коллекцию из 60 редких видов роз. Уже после его смерти дети получили за отцовскую коллекцию плодов специальный диплом на международной выставке. Михаил написал известные работы: "О плодоводстве в Крыму" и "Плодовая школа и сад". Писал Михаил Николаевич и стихи, которые даже издавались. Вот, например, посвящение крымским скалам:
Сокрыта в них цветущая страна,
Пестреющая горными цветами,
Где светел день, где вечная весна,
И воздух свеж над летними лугами;
Где дремлет лес, весь солнцем залитой,
Равнины горные полны благоуханий,
Где царствует везде торжественный покой,
И радость светлая, и блеск, и ликование!

Миленько так, но бывали в Крыму поэты и посильнее…
Я тем временем энергично шагаю по набережной по направлению к мысу Плака, в зелени которого виднеется красная крыша игрушечного домика – санаторий «Утес», бывшее имение Бороздиных-Гагариных. Я туда обязательно дойду, но вначале мне нужно найти Карасан. Название это, кстати, придумал Николай Николаевич Раевский-средний, так называлась местность в Персии, где ему довелось побывать. Я спрашиваю у продавщицы пляжного киоска, где мне найти имение Раевских, с тоской предвидя, что она этого, скорее всего не знает. К удивлению моему, девушка указала мне дорогу. Я, оказывается, почти у цели. Нужно только свернуть налево прямо от того места, где я остановилась, и подняться круто вверх сразу у вот этого новенького здания небольшой гостиницы на берегу. Обогнув гостиницу, я сразу окунаюсь во влажную тень парка. Поверьте мне – он изумительный! Я влюбилась в это место с первого взгляда, с первого вздоха, когда ощутила аромат хвои и еще чего-то, такого приятного и волнующего… Раевские хорошо знали что делали. Их детище, этот чудесный парк понравился мне больше, чем привычные аллеи Никиты, огромный парк Военного санатория в Партените, диковатые заросли Симеиза и продуманная гармония Алупкинского парка. Парк организован довольно компактно на 18 га, здесь собрано более 220 видов растений. Большинство из них – естественно, экзоты, высаженные целыми рощами. Какое же здесь удивительное сочетание рельефа и растений, размеров и форм, света и тени. Здешний парк, несомненно, очень «крымский», но в то же время так не похож на все остальные. Я, пожалуй, лучше приведу несколько фото, пустое это дело – описывать парк. А еще лучше – побывайте там сами, непременно побывайте! Особенно меня впечатлила роща огромных пиний, высаженных в кружок прямо перед дворцом. Возле входа во дворец растет гигантский ливанский кедр, которому более 200 лет. Есть здесь и атласские кедры, и алеппская сосна, и аризонский кипарис. Растут и лузитанский кипарис, и крупноплодный. Встречаются пальмы, мушмула, абелия, фейхоа, олеандры и даже редкостный болотный кедр. А цветов-то! Как же это описать-то?...

Сам дворец тоже очень милый. Он построен в 1887г. Удачное сочетание камня и дерева, множество изящных архитектурных деталей, некоторые мавританские черты – все это делает летний дворец-беседку своеобразным и запоминающимся памятником архитектуры. Стиль дворца называют мавританским, но я бы не стала так утверждать. Некоторые черты, а вернее элементы декора, действительно присутствуют, однако все-таки стиль я бы назвала эклектичным. Намного больше мавританских влияний прослеживается, к примеру, в линиях Дюльберского дворца или дворца бухарского эмира (говорю, почти как эксперт – осенью я побывала в Марокко). Правда, здание несколько изменилось, и сейчас выглядит иначе, чем при Раевских. Я обнаружила в холле красивый узорчатый камин из белого мрамора. Над ним висят портреты Раевских – Николая Николаевича-среднего и Михаила Николаевича. Больше от прежнего декора не осталось ничего. Прошлась по широкому балкону-террасе, откуда открывается вид на рощу пиний, между которыми проглядывает море. Во время рокового ялтинского землетрясения в 20-х годах дом сильно пострадал, а на адекватный ремонт средств не было. Судя по ранним фотографиям «марокканского» во дворце ранее было больше. Даже то, как выглядит ажурный двухэтажный домик с цоколем и мезонином сейчас, вызывает восхищение. Дворец и окружающий парк композиционно представляют собой единое целое, в котором природа гармонично переплелась с творениями рук человеческих. А еще здесь множество клумб, ваз, скамей, есть фонтаны (кажется, вполне современные). Один из них, скорее всего, привлекает внимание туристов, хоть он и слегка китчевый: в гроте установлена «античная» девушка, омываемая струями воды. Хотя парк сейчас почти безлюдный – все на пляже, чтобы сделать снимок фонтана, мне пришлось подождать, пока молодое семейство вдоволь нафотографируется на фоне сонных струй и кувшинок. Читала, что у Раевских вокруг усадьбы было множество оранжерей, которые после революции разобрали, а сам дом был обвит дикими розами и вьюнками.

Относительная сохранность усадьбы объясняется тем, что сразу после революции, еще в 1921 году имение национализировали и сделали здесь дом отдыха учителей.
Очень, очень не хочется отсюда уходить; погулять бы подольше по тенистым дорожкам и романтичным террасам парка, но надо двигаться дальше – нужно еще дойти до Утеса и вернуться обратно, а это путь немалый. Нужно успеть к ужину, чтобы покормить сынульку. Он еще не совсем здоров, аппетита нет, приходится «пичкать» силком.
Я решила не спускаться опять на набережную, а попытаться пройти к «Утесу» по верху, через парк.

Вскоре я оказываюсь у проходной санатория. Спрашиваю охранника, можно ли этой дорогой пройти к «Утесу». Возле будки крутится жалкое существо – полуоборванный алкаш, совсем молодой еще парень. Услышав мой вопрос, алкаш просиял и предложил проводить меня, обнажив при этом абсолютно голые десны (зубов у него во рту от силы штук восемь, да и те прячутся где-то далеко за щеками): «Мне как раф туда нувно!» Парень страшно худой, сутулый, грязный; все лицо покрыто ссадинами, в движениях характерная суетность рабов Зеленого Змия – несчастное создание.
Отправляемся в путь. Шаркая рядом со мной рваными шлепанцами, мой спутник без конца тараторит, не комплексуя по поводу своей специфической дикции (половину звуков он не выговаривает). «...А я подгатфа ("подраться"?) люблю! (Словно не видно по его зубам и лицу!). Мы тут фяфто дегёмся. Вот, недавно ф мувыками из Кагабаха подгалифь, мне вфью могду гавбили!» - сообщает он с некоторой даже гордостью. Я кошусь на него с опаской – дорога малолюдная, на некоторых участках мы остаемся с моим люмпеном совершенно одни. Жутковато немного. На всякий случай покрепче прижимаю к груди болтающийся на шее фотоаппарат. Он, не обращая внимания на мои манипуляции, продолжает меня развлекать: «А Вы тетку в фонтане видели? Ее мой дядька пгивёф, он водитель. Я ему даве её ггувить («грузить»?) помогал. Это фовфем недавно было, пагу лет навад, а экфкурфоводы тугифтам вгут, что она фтагинная, вгоде как ее фтавили, когда уфадьбу фтгоили. Дать бы по могде, фтобы не бгехали!». Парень, по всей видимости, немного слабоумный от рождения. Наконец, к моему облегчению, мы выходим к домику под красной крышей – бывшей усадьбе Гагариных. «А пятегку дадите? - с надеждой спрашивает мой провожатый, - я ве Ваф пговел...». Лезу в кошелек. К досаде моей, «пятерки» там не оказывается, самая мелкая купюра – десять гривен. Ладно уж, жаль дурачка, хоть и пропьет, скорее всего. После получения двойного тарифа пиободренный оборванец и не думает оставляь меня в покое: «А хотите, я Вам двогеф покаву?». Отказываюсь, однако навязчивый экскурсовод неотступно следуют за мной, гнусавя что-то мало разборчивое. Новый приятель раздражает меня все больше – мало, что он испортил мое восторженное впечатление после осмотра красот Карасана, теперь и здесь я не могу от него избавиться. Стараясь не обращать внимания на убогого, приступаю к осмотру.

Поселок Кучук-Ламбат («малый маяк») находится у основания мыса Плака. «Плака» - на греческом значит «платформа», «плоский камень», «плита». Есть еще один редко применяемый перевод: «пирог». Каменистый мыс, выложенный слоями пород, действительно напоминает кусок слоеного пирога. Это такой же лакколит, как и Аю-Даг и Кучук-Аю. На мысе никогда не делись фундаментальные раскопки, однако к ним давно пора приступить. Сама я не дошла до крайней оконечности мыса, однако читала, что практически вся его поверхность покрыта разрушенными фундаментами стен, почти сравнявшихся с землей. Сложены эти укрепления были из местного диабаза. Кое-где фрагменты кладки возвышаются до полуметра и хорошо заметны. Правда, мыс довольно густо порос лесом из можжевельников, сосен и кипарисов, и увидеть следы жизни можно по большей мере на полянах. Там же обнаруживается множество осколков керамики. Как пишет об этом месте А.В. Иванов в своей книге «Крепости и замки ЮБК»: «Местами в размывах почвы фрагментов керамики и кухонных остатков больше, чем собственно земли». Эх, если бы я не спешила на ужин!... В той же книге говорится, что есть сведения о найденных в 1970г при строительных работах остатках крепостных ворот где-то на перешейке между мысом и сушей. Автор пишет, что северо-западный склон мыса (обращенный к Партениту) был довольно густо застроен, здания располагались террасами. Обнаруживаемые материалы датируются 10-13 веком. Предполагают, что поселение существовало до 13 века, а затем было разрушено во время набега Батыевых орд. Возродился, скорее всего, только храм на вершине мыса, а новое поселение возникло уже западнее, ближе к Партениту. Оно и называлось Кучук-Ламбат, а ныне поселок носит другое имя – Кипарисное. Слово «Ламбат» - татарская интерпретация более старого греческого «Лампад», «Лампада» - фонарь или маяк. Еще древнегреческие историки упоминали о существовании в Тавриде поселения Лампад, возможно, это наш «фонарик» и есть. В старинных лоциях указывалось, что здесь расположена пригодная для мореплавания и швартовки кораблей бухта.

При строительстве оранжереи в имении Гагариных в конце 19 века были обнаружены грандиозные находки – капители двух античных колонн и высеченная из камня купель-крещальня, покрытая хитроумным орнаментом. Капители позднее были утеряны, а купель я видела в Алуштинском музее. Ее датируют 15 веком. Богатая вещь! Думаю, исследователей ожидает еще множество сюрпризов, связанных с древней историей этой местности, нас же интересуют времена менее отдаленные. Научные исследования проводились толко под водой – акваархеологи обнаружили у подножия мыса следы двух кораблекрушений – 7 и 10 веков.

После победы в войне с турками Екатерина Вторая пожаловала земли возле мыса австрийскому принцу Шарлю Жозефу де Линю, фельдмаршалу, соратнику Потемкина. Тогда же императрицей были розданы подданным 350 десятин земли – 10% всей земли полуострова. Де Линь, по всей видимости, был большим оригиналом. Он задумал устроить здесь плантаторское хозяйство. Для этого он хотел наловить в окрестностях Лондона беглых «арапов» и привести их сюда. Возможно, воплотись в жизнь этот безумный прожект, моим сегодняшним провожатым был бы беззубый мулат, однако принцу-фантазеру организовать здесь рабовладельческую фазенду не дали, особенно хлопотал об этом российский посол в Англии Воронцов-младший. В последствии де Линь потерял интерес к своим крымским землям и продал их обратно в казну. Следующим хозяином земель стал губернатор Тавриды с1807 по1816 г Михаил Михайлович Бороздин (1766-1838гг), один из первых жителей российского Крыма. Ему принадлежали имения в Алуште, Бушуе, Саблах, Джалмане и другие крымские земли. В начале 19 века Бороздин начал активно обустраивать ламбатское имение, выписав для его строительства крепостных их Курской губернии (потомки их живут в округе до сих пор). Был выстроен новый господский дом в стиле ампир. Андрей Михайлович – выпускник Гарварда, человек умнейший и образованнейший, получивший диплом врача. Вспоминали, что в Ламбате была огромная библиотека, он выписывал более десяти заграничных журналов, держал превосходного повара и богатейший подвал французских вин. В его имениях всегда было много гостей, среди них – иностранцев, преимущественно французов; Кучук Ламбат называли «будуаром всего Крыма». В 1825 году здесь побывал Александр Сергеевич Грибоедов, а в 1837 – Жуковский. Был Бороздин очень энергичным новатором и экспериментатором, ставил интересные хозяйственные опыты (к примеру – переселение 90 семейств своих крепостных из средней полосы России в окрестности своего имения Саблы), но, как говорили очевидцы: «практичностью он не отличался и едва не разорился на своих предприятиях". Андрей Бороздин одним из первых стал проводить успешные опыты по акклиматизации растений, вместе с садоводом Либо создал второй в Крыму после Никитского ботанический сад, где было собрано более 200 видов растений из Средиземноморья, Японии, Северной и Южной Америки. Посажены были виноградник, тутовая, оливковая, ореховая рощи. Либо умело использовал природный ландшафт, искусно вписав в него свои насаждения.

Было у Бороздина две дочери – Екатерина и Мария (кузины Анны Раевской, будущей жены Николая Раевского-среднего – дочери брата Михаила, Андрея). То ли все девушки в округе Аю-Дага случайно вышли замуж за декабристов, то ли все женихи того времени были декабристами, промахнуться было не возможно, но мужья обеих барышень-Бороздиных были осуждены после декабрьских событий. Екатерина была замужем за Владимиром Лихаревым, отправленным в Сибирь, куда супруга за ним не последовала. У Марии же случилась история драматичная и почти криминальная. Она без благословения родителей в 1825г вышла замуж за Иосифа Поджио (брата Александра Поджио, с которым у графини Волконской в ссылке были интересные отношения). Родители были категорически против этого брака – Иосиф был итальянец (отец его приехал в Россию из Пьемонта), католик, вдовец с четырьмя детьми на руках – его первая жена умерла, рожая четвертого ребенка. Мария проигнорировала родительский запрет, за что те перестали выделять ей деньги. Видимо, ее и Иосифа связывала настоящая любовь, не смотря на стеснение в средствах, семья жила очень счастливо, хоть и недолго; дети приняли мачеху, она относилась к ним как к родным. Когда заканчивался срок первой беременности Марии, Иосиф был заключен под стражу. Бороздины прекрасно знали, какая беда постигла Раевских из соседнего Гурзуфа – их юная дочь Мария бросила новорожденного сына и поехала за мужем в Сибирь; подобной судьбы своей дочери Бороздины не желали. Андрей Михайлович, в то время уже всесильный сенатор, написал личное письмо государю с просьбой заключить зятя в крепость. Почти восемь лет Иосиф Поджио провел в одиночной камере в Шлиссельбургской крепости. Мария Андреевна сбилась с ног, разыскивая мужа: оббивала пороги, писала прошения и запросы, но так и не знала, где он и какова его судьба. Все это время дети Поджио оставались при ней. Наконец, Бороздин сказал дочери, что муж ее в «одиночке», он болен цингой, потерял все зубы и почти ослеп. В ближайшее время его ждет безумие или смерть, и только она, Мария, может его спасти. Для этого она должна подать на развод и выйти замуж вторично. Мария согласилась, а Поджио то час же отправили в ссылку, где его ждали брат и товарищи. Радость свидания с ними не отвлекла Иосифа от тоски по жене. Он долго не мог прийти в себя, узнав, что его любимая Мария стала женой князя Александра Ивановича Гагарина, адъютанта графа Воронцова.

В 1838г Андрей Бороздин умер в возрасте 73 лет, оставив своей семье большие долги, которые взялась оплатить Мария – папенька все-таки, хоть и жестокий. Бороздина по его завещанию похоронили на мысе Плака в родовой усыпальнице (сейчас от нее остались только следы, на месте погребений установлена беседка со столиком). Его имущество разделили между дочерьми (супруга покойного умерла намного раньше). Марии Андреевне Гагариной достались:
- 3 части дома в Симферополе;
- 48 душ дворовых;
- 2 господских каменных дома со службами в Кучук-Ламбате;
- земли, лес и сады в Кучук-Ламбате, Биюк-Ламбате и Алуште.
Биюк-Ламбат – в переводе «большой маяк» или «большой фонарь». Эти земли располагаются к востоку от мыса Плака, где расположено сейчас селение... «Малый Маяк».

В Биюк-Ламбате Мария получила только часть земель, а само имение полагалось ее сестре Екатерине. Мария Андреевна передала бразды правления ламбатским имением своему мужу, Александру Ивановичу. Александр Иванович, для уплаты долгов тестя продает часть Кучук ламбатского имения. Сделал он это зря - новый сосед возводит на границе усадеб каменную стену и долгое время регулярно устраивает скандалы с Гагариными. Начальник Гагарина Михаил Воронцов вскоре назначается губернатором в Тифлис, Александр Иванович с семьей следует за ним. Так уж случилось, что больше Мария Андреевна в Ламбате не бывала. Муж ее получил чин губернатора Кутаиси, Гагарины практически безвыездно жили на Кавказе. Здесь Александр Иванович познакомился со многими грузинскими аристократами, с некоторыми подружился. В 1849 году умерла Мария Андреевна. Гагарину в наследство достался Кучук-Ламбат и другие земли покойной жены. Четыре года он оставался одиноким, а затем женился на грузинской княжне Тассо – Анастасии Давидовны Орбелиани. Она уже не была молоденькой девочкой, Анастасии 27 лет, но она была хороша тихой мерцающей красотой, притягивала к себе изящной прелестью. Прожили они вместе совсем недолго, всего 4 года. В 1857г губернатор Кутаиси Александр Иванович Гагарин был убит сванетским князем Константином Дадешкилиани прямо в своем кабинете. Во время пустяковой, казалось бы, ссоры, Константин вдруг выхватил нож и со словами «Надоели вы мне со своими подачками, со своим царем!» вонзил его в сердце Гагарина. Убийцу приговорили к смертной казни, однако это мало успокоило безутешную Тассо. Несколько недель она ни с кем не разговаривала и не выходила из своей комнаты, а затем вдруг приняла решение – навсегда покинуть Кавказ, отнявший у нее любимого мужа, и ехать в те места, которые он так любил – в Кучук-Ламбат.

Княгиня Гагарина с тех пор никогда не покидала ламбатской усадьбы. Она пережила мужа почти на пятьдесят лет и больше никогда не вышла замуж. Ей неловко было жить в доме, в котором Гагарин жил со своей первой женой, денег на новое большое здание не хватает, и Анастасия приказывает построить для себя совсем небольшой одноэтажный домик в парке. Кучук-ламбатский парк стал ее последней страстью, как и для большинства людей, живших здесь некоторое время. Она построила длинную лестницу, ведущую на набережную, обходные дорожки, чтобы местные жители не вытаптывали драгоценные насаждения, приказала заложить Александро-Невскую церковь, в которой завещала себя похоронить, когда придет время. В преклонном возрасте княгиня приглашает пожить к себе уже немолодую племянницу Елену Яковлевну Тархан-Моурави, та навсегда остается у тетушки, которая уже нуждается в помощи и уходе. В семидесятилетнем возрасте старуха вдруг затевает грандиозное строительство, которое длиться пять лет - с 1902 по 1907г. Для осуществления ее плана – постройки компактного элегантного дворца, приглашен модный и талантливый ялтинский архитектор Николай Краснов. Этот удивительный мастер, создавший Александро-Невскую церковь и Дворец бухарского эмира в Ялте, Юсуповский дворец и дивный Дюльбер в Кореизе, Царский ливадийский дворец и множество других сказочно красивых и удобных усадьб, требует отдельного рассказа, о нем я расскажу позже. Средствами помог зять Елены Яковлевны, промышленник. Для дворца используют самые дорогие иностранные материалы – черепицу из Германии, венецианские стекла без перекладин, итальянский мрамор, охровая плитка из Франции…

Княгиня не дожила до конца строительства. Она умерла в 1907г, когда закончили каменную кладку трехэтажного дворца. Облицовывали здание уже при Елене Моурави, которой Гагарина оставила все свое состояние (не очень, кстати, большое). Елена Яковлевна была последней хозяйкой усадьбы. В 1921 г Кучук-Ламбат национализировали, и Елене позволили доживать свой век в двух комнатках при дворце. Дожила она его в 1922г, подарив перед смертью дому отдыха богатую библиотеку Бороздиных-Гагариных со множеством редкостных книг. К несчастью, коллекция эта пропала во время Великой Отечественной войны. Зато остался дворец – симпатичный пряничный домик, в котором должна была жить юная сказочная принцесса, а не скорбные пожилые вдовы. Его вид сохранился практически неизменным; и не скажешь, что усадьбе сто лет – можно подумать, что у какого-нибудь олигарха вдруг завелся вкус (небывалый случай!) и он решил выстроить «трехэтажный дворец в стиле модерн с чертами романтизма и элементами древнегерманской готики». Причем строительство закончено пару лет назад. Вот перед этим дворцом я сейчас и стою, рассматривая герб Гагариных с надписью: «В древности сила!» над входом. Мечта зубопротезиста - мой навязчивый провожатый после долгих уговоров и убеждений, что дальше я могу, а главное хочу погулять одна, отправился тратить мои деньги, а я пошла бродить вокруг усадьбы.
Обошла домик вокруг. Все фасады у него разные, каждый симпатичный по-своему. Мне понравился тот, в котором видны входы в какие-то хозяйственные помещения – он полностью увит плюющем, что придает ему очень романтичный вид. Зашла я и внутрь.

Сохранилась красивая лестница и остатки лепнины. Роскошная люстра, похоже, более поздней работы. Все интерьеры за годы существования дворца были утеряны. Очень жаль. Сейчас в здании находится библиотека, биллиардная и администрация санатория. Парк действительно недурен, но, на мой взгляд, в нем нет ничего необыкновенного, мне больше понравился волшебный Карасан. Нашла я и Александро-Невскую дворовую церковь, она находится в двух шагах от дворца на холме. Прямо возле нее построили ресторан. Церковь крохотная, очень необычной архитектуры – тоже творение Краснова.

Обратно я решила возвращаться через набережную. Рассмотрела Птичьи скалы, птицы рассмотрели меня. Обратный путь в санаторий не показался мне таким длинным и трудным, как дорога на мыс Плака. Андрюшу покормить я успела.