Время года – зима.
На границах спокойствие.
Сны переполнены…
Иосиф Бродский

«Господи, – сказал Баклаков. – Нет никаких пределов
и нет никаких границ. Идет нормальная вечная жизнь».
Олег Куваев. «Территория»

Сносных эпиграфов рассыпано по страницам прочитанных книг – глаза разбегаются!

Ни в метель,
Ни в пургу
Не пробраться Врагу!
День и ночь начеку
Пограничники!
Даниил Хармс. Песенка про пограничника

Глаза разбегаются, как соотечественники-россияне, которых при нынешнем президенте уехало из страны от полутора до двух миллионов. Именно этим современная Россия принципиально лучше СССР: можно уехать.

Фото: автор тщетно пытается схорониться от пограничников под заметенной елкой.

Граница между «прочитанным» и «прожитым» внутри моей головы совершенно размыта. Романтично воображаю западную Карелию «Диким Западом» из романов-вестернов Луиса Ламура. Фронтиром, где вдоль Государственной границы сохранились лоскуты-резервации малонарушенной природы. Тут, в Национальных парках «Ладожские шхеры», «Калевальский» и «Паанаярви», в заповеднике «Костомукшский» – самое правильное место для сохранения души.

На фото: просека советско-финской границы до 1940 г. НП "Паанаярви", озеро Куроярви.

Литература не равна жизни. Книгу Карацюпы, «дедушки всех пограничников», перечитываю в задумчивости:
«Дело шло ко Второй мировой войне, и на границе становилось все неспокойнее. <…> К каким только приемам и «изобретениям» ни прибегали засылаемые к нам тайные агенты, диверсанты: <…> однажды, в туманную ночь, перелетели границу на воздушном шаре, который затем, опустившись на нашу землю, в буквальном смысле слова растворился, поскольку был сделан из специального вещества».
Постой-постой, Никита Федорович! Если газета разлагается месяц, а то и все три… Если веревка из хлопка гниет на земле больше года... Если современная мяконькая туалетная бумажка – и та распадается два-четыре дня… Невозможно в XXI веке, когда одноразовым пластиком забиты Мировой океан и континенты, поверить в растворившийся воздушный шар «из специального вещества».
Это фантастическое признание вышибли из замордованного человека палачи НКВД. Как говорил персонаж, чьим прототипом братья Стругацкие взяли Берию:
«…я содержу опытных, хорошо оплачиваемых специалистов, которые с помощью мясокрутки святого Мики, поножей господа бога, перчаток великомученицы Паты или, скажем, сиденья... э-э-э... виноват, кресла Тоца-воителя могут доказать все, что угодно. Что бог есть и бога нет. Что люди ходят на руках и люди ходят на боках».
«В книге этой только факты. Может быть, они помогут кому-то непредвзято взглянуть на наше время и понять нас. Мы были искренними. Мы были преданы делу – тяжелому, трудному, которое граничит с подвигом» – пишет Карацюпа, служивший в 1933-37 проводником и инструктором служебных собак на пограничной заставе. Задержавший 338 нарушителей границы. Лично уничтоживший около 130 шпионов и диверсантов. Трижды раненый. Награжденный орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды и медалями.

На мне орденов не заработать. Однако, говорил же чуть подправленный Троцкий в другое время и по другому поводу: «Расстрелять нет повода, а терпеть невозможно»*.

Государственная граница больше не накрыта броневым колпаком «железного занавеса». Теперь это называется «оперативный способ охраны государственной границы» и на практике выглядит так:
Я еще до точки старта не доехал, а первый пограничник уже первый раз вежливо и на «Вы» проверил мой паспорт.
После пары встреч все пограничники Карелии были осведомлены: бредет сквозь заснеженное пространство и стылое время подозрительного обличья мужичина, и желает странного.
Помните метафору «рабочий бентос»? В моей голове объективная реальность преобразилась в сказку: самозанятый плотник-работяга, – незаметный представитель придонной фауны, – по дну огромной, глубокой лохани «Россия» подполз к самой кромке, и сделался виден «государеву оку» сквозь мелкую воду. Это объясняет пристальное внимание профессионалов. А ну как оно, это неведомое глубинное беспозвоночное, тайком метнется за край, за святые ненарушимые рубежи?
Но умысла совершить преступление под названием «бегство через границу» я не имел, и путешествовал в разумном удалении от широкой полосы, отделяющей свое от чужого. И пристального внимания к себе не ожидал никаким каком. А оно было, внимание!
– Есть ли родственники в разведках иностранных государств?
– Если и есть – кто в этом признается?
– ТАМ (многозначительный взгляд вверх-вбок) проверят. Если соврали – накажут.
Хохочу в ответ. Ибо угрозы себе не вижу, а радость поговорить с любознательным, пусть и по долгу службы, собеседником, есть.
Мы не в СССР. Это из социализма всегда бегут.
Нынче можно уехать – эта возможность и есть подлинный залог спокойствия границ.

У вечернего костра принимаюсь рассуждать:
Наверное, пограничник на дальних рубежах – достойный способ служить родине. Их немного осталось, достойных. В наше поганое время здесь меньше шансов сгнить. Ибо меж государевых людей всюду воровство, мздоимство и непрофессионализм.
Ну, кем работать, чем заниматься в современной России заурядному мужчине? Больше не нужны работники – столяры и плотники:

Сработать мебель мудрено:
сначала
мы
берём бревно
и пилим доски
длинные и плоские…

Кем: водитель-грузчик-охранник? Податься в позорную Росгвардию, к товарищу вору-генералу-дуэлянту Золотову? Устроиться полицаем в МВД и подкидывать наркоту непричастному? Мордовать заключенных в колониях системы ФСИН? В Госдуму, лепить подлые законы? Мошенничать в фонде капремонта, стать продажным судьей, воровать на госзаказах? Не о космосе ж мечтать? В нынешнее время слово «космонавт» означает совсем не то, что прежде.
А родился я в тот самый год, когда «Луноход-1» на своих восьми колесах выкатился в Море дождей. Его автономный источник энергии работал на полонии-210, а теперь этим полонием людей травят**. Душегуб-отравитель заседает депутатом в Государственной думе. А луноходов моя страна больше не делает.
«Это дно!» – (ужасается в моем лице «рабочий бентос», обитатель социального дна).

Прошло мое детство за Полярным кругом. Прямиком в это стылое детство я сейчас и бреду.
Там, в Заполярье, ребенок-простак в мороз хотя бы однажды прилипал языком к железу. Отдирать было больно, и этот опыт, «сын ошибок трудных», запоминался накрепко. Особой смышлености дите училось на чужих ошибках. Туповатым недостаточно было одного раза. Сам я ловился трижды: залипал на здоровенный навесной замок на двери сарайки, примерзал к стойке наглухо заметенных качелей (вот такенная железная труба!) и до кучи – к полозу санок. Да я прямо сейчас разговариваю с пограничниками неаккуратно, норовя вызвать раздражение военных и прилипнуть языком к руинам «железного занавеса». Это ж готовая нехитрая метафора: моя страна бесчеловечна, как груда промороженного металла. От мала до велика, от первого лица и до последнего голодранца – все мы в группе риска. Можно прилипнуть языком за пост в Интернете, кончиком пальца – за перепост. А кое-кто намертво приморозился задом к «железному трону» власти.
Опасный вокруг климат…

По утрам, когда есть связь, вначале звоню пограничнику, и лишь потом – жене. Дожили. Поднимать заставы в ружье – странный открылся во мне атавизм.
Но что мне сделается, персонажу советской патриотической «Песни о Родине», – слова Лебедева-Кумача, музыка Исаака Дунаевского, – написанной для фильма «Цирк»?
«Человек пpоходит, как хозяин, необъятной Pодины своей». Проходит, и точка. Проходит, вместе со своей страной делая вид, будто живет в правовом государстве. Проходит, стараясь не вспоминать формулу неизвестного автора: «Уровень демократии измеряется расстоянием, которое может пройти гражданин, не предъявляя удостоверение личности».

Фото: вершина горы Нуорунен. Финляндия, возможно, где-то в той стороне.

Фото: вершина горы Нуорунен. Финляндия, вероятно, вон там.

Опять эксплуатирую служебную необходимость выслушивать одичавшего путника, густо воняющего дымом и потом. По-плотницки притесываю под себя народную присказку: «Снегоступами топ да топ, а заграницу не убёг». Хвалюсь женой, подобно Ставру Годиновичу:
– Вытащит меня из любой передряги – да она без спичек и зажигалки костер разжигает тремя способами!
Очередной пограничник переводит цепкий взгляд следопыта с моего лица бдительным рикошетом о фото в паспорте на безымянный палец.

Без кольца.
Бинго.
Спалился, мазурик.

Ну-у, сейча-ас начнется, – как в книжке Александра Авдеенко «Над Тисой»: – Террорист?
Парашютист испуганно и протестующе замотал головой:
– Нет, нет! – Помолчав, он добавил: – Только диверсант.
– Только… – Зубавин усмехнулся одними глазами. – Это тоже немало. Один шел?
– Один. Пан майор, я все расскажу. Я имел задание…

– Мы были молодыми и нищими… – торопливо перебиваю фабулу старой советской книжки, упреждаю незаданный вопрос – там, в паспорте, имеется доказательство (листает, изучает четырнадцатую страницу) – …и расписались без колец. Да так никогда ими и не разжились. Обручальное кольцо вот здесь, постукиваю пальцем в свой лоб. Доверительно признаюсь: один лишь раз (сады цветут – зачеркнуто) попользовался отсутствием кольца!
И вываливаю байку:
На борту научного судна дело было. С Иркутскими лимнологами весь Байкал обошли!
В первый вечер знакомимся в кают-компании. «Вы тоже из Москвы?», – интересуются. «Нет, из Карелии я», – отвечаю. И понимаю по глазам сибиряков, что не представляют они, где она, эта самая Карелия. Ну, что для них Запад, который за Уралом? Москва, Санкт-Петербург да река Волга. Калининград еще, возможно – родина Иммануила Канта.
Тут-то и не оплошал я. Распрямился из-за стола во все свои метр-девяносто два. Грудь-плечи расправил, живот втянул, сделал горестное лицо: «Вы на меня не смотрите, я нетипичный карел – низкорослый, невзрачный коротыш. Родственники прозвали меня крошка-Сережка. Во! – Верчу ладонью с растопыренными пальцами. – Не женат! Ни одна замуж не позарилась. Притворно печалюсь: ну кто меня, хилого коротышку, полюбит!?! Сибиряки-сибирячки переглядываются: если вот этот – коротышка… То каковы остальные карелы? Что за народ-богатырь!?!
А тот самый – из эпоса «Калевала». Рядом с Вяйнямейненом, Илмариненом, Лемменкяйненом я – будто Каштанка супротив человека; словно плотник супротив столяра. Малыш-коротыш и есть.
Кто такие мы все, как не карлики на плечах великанов?..

Улыбается глазами. Как написал бы Луис Ламур, «проницательными голубыми глазами, от которых не ускользало ничего». Возвращает паспорт:
– С семьей приезжайте в следующий раз!
Очень хочется верить, что похожа счастливая его жизнь на песню «Катюша»: боец на дальнем пограничье землю бережет родную, а любовь Катюша бережет.

По крепкому насту пересекаю озеро. Впереди маячит село, и лед все чаще продырявлен рыбачьими лунками. Вляпываюсь в воду, выдавленную из замаскированной настом дырки: ботинки наполнились свежей ледяной водой, на снегоступы налипло по пуду сырого снежного студня.
Пробивается телефонный звонок: «Сергей Михайлович, вы где?»
«Где-где – везде! В зыбучей звезде!!! Зыбучие вы, щука, рыболовы!» – злобно ору во все горло, закончив доклад пограничнику. Успокаиваюсь, когда вода в ботинках немного согревается и частично выхлюпывается наружу. Принимаюсь праздно фантазировать:
– Пытался ли кто рыбачить в самой-пресамой пограничной реке – той, которая между живыми и мертвыми? Ведь сколько рыбаков мрет!
Пишут, течет река Туонела где-то тут, недалеко, на Севере, в Похъёле. Воды ее, отделяющие землю мертвых от земли живых, – быстрый поток мечей и копий. Кто возвращался с достоверным рассказом? Может, сейчас это поток автоматов Калашникова – с давних былинных пор столько мечей и копий утекло!
Какая в том потоке рыба?
Не может такого быть, чтобы в Стиксе, Лете, Ахероне, Коците и э… Флегетоне да не водилось ни одной рыбки! Не прямиком ли в Лету осыпаются вымершие виды? Охраняют тех рыб крепче, чем пограничная служба ФСБ охраняет запасы анадромных рыб…
Харон, должно быть, давно сладил блесну из смертного обола – монеты изо рта покойника в оплату переправы – удит в редкую тихую минуту давно вымершую в биосистеме живых рыбину: плакодерму или анаспиду. Дергает на ушицу диптерусов.
Если второго июля шестьдесят первого старик Харон перевозил через Стикс Хемингуэя, всяко рассказал писателю про местную рыбалку.
Должно быть, Хемингуэй давно написал повесть о Хароне «Старик и Стикс». Ждет оказии переправить издателю: «Все у Харона было старое, кроме глаз, а глаза были цветом похожи на Стикс, веселые глаза человека, который не сдается». Или так:
– Послушай, рыба! – сказал ей старик Харон. – Ведь тебе все равно умирать, хоть твой вид давно вымер. Зачем же тебе надо, чтобы и я тоже умер, хотя я давно уже не жилец?
Запутываюсь в этих парадоксах и затыкаюсь.
Продолжаю медленно брести один посреди зимы, по большущему озеру. Не фантазирую больше странное, а предельно серьезно бормочу строчки Варлама Шаламова:

Меня застрелят на границе,
Границе совести моей,
И кровь моя зальет страницы,
Что так тревожили друзей.

* «Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно». – Сказал о «философском пароходе» Лев Троцкий.

**Существенное уточнение: главным образом изотоп полония использовали в атомных бомбах. «Мы боремся за мир!» – пафосно провозглашала советская империя. «До последнего человека», заканчивали шепотом лозунг проницательные реалисты из советских граждан.
Правильно, что Советский Союз кончился.
Никакой ностальгии.