В Пакистане стоит посмотреть на тибетскую его составляющую. Наскальная живопись, петроглифы – проступления древнего времени в нынешнем мире. Они всегда завораживают. А уж когда вдобавок и друг на друга наслаиваются, это такая машина времени, что Уэллсу и не снилось. Окружающее пространство – пустыня – куда лучше музейной тишины. В пакистанском Кашмире древность видна во всей ее первобытности и дикости.
Правда, на этот раз машина времени оказалась слишком лихой. Продолжая аллегорию, я стал во временной петле не только зрителем, но и участником, причем помимо своей воли. Первоначально ход времени замедлился при взгляде на наскальные рисунки, другой раз часы встали, когда приступ непонятной болезни скрутил меня с неимоверной силой, и счет жизни пошел на минуты, хотя происходящее длилось то секунды, то тянулось часами.
Кашмирец на фоне петроглифов, временной разброс которых несколько тысяч лет
О самой болезни и о петроглифах будут отдельные рассказы, слишком большие это темы. Поэтому пока просто то, что было.
Долина Инда, вернее часть ее, что проходит по территории Гилгит-Балтистана (север Кашмира), одно из самых засушливых и пустынных мест на планете. Гималаи, если смотреть с востока, идут довольно близко к океану – сначала Ассамские (Бутанские) Гималаи, затем Непальские Гималаи, затем Кумаонские (Индийские), а затем гряда отгибается к северу, уходя от моря все дальше, и становится Кашмирскими или Пенджабскими Гималаями.
Здесь уже и климат суше, и муссон значительно слабее, а горы не дают муссонным дождям пройти на север. Из-за этого районы сразу к северу от Гималаев находятся почти в полной изоляции от осадков. Это так называемая область дождевой тени. И если с южной стороны хребта обилие зелени вплоть до тропических джунглей, где жара влажная и удушливая, то с севера огромные пустые пространства, как высокогорные – Тибетское нагорье, так и межгорные долины и ущелья, лежащие на разной высоте. Жара здесь сухая, звенящая, жизнь во всех отношениях беднее и строже, да и потерять ее, видимо, проще.
2. Гималаи – граница двух миров. Фото из Википедии
Возможно, войско Александра Македонского сразу отказалось бы продвигаться дальше на восток, пойди полководец севернее Гималаев. Единственный нормальный путь здесь вдоль Инда, по которому тысячелетиями ходили люди, ибо вода близко.
***
Мы отправились фотографировать петроглифы недалеко от города Чилас. "Недалеко от города" для нас звучит легко и приятно. В средней полосе за городом деревни, леса, озера. В долине Инда между населенными пунктами жизни нет в принципе – не выживет там никто, кроме сколопендр каких-нибудь. Зелень у воды хоть и яркая, но сухая, и то, как она цепляется за жизнь, вызывает уважение.
По раскаленной дороге (вот уж точно дорога жизни!) изредка проезжают перегретые машины, блестя на солнце так, что больно глазам. В ряде деревень родники скудны, течет вода тонкой струйкой по скалам, и потому обжигающе горяча она – чтобы напиться, надо ждать, пока остынет. У источника всегда очередь. Но если есть тень и хотя бы такая вода, то это уже рай. Так что название Шангри-Ла выглядит насмешкой, но нисколько не грешит против истины.
3.
Жара стояла чудовищная – другого слова, пожалуй, и не подберешь. Было сильно за 50. Боюсь наврать, градусника с собой не брали. Жар, изливаемый солнцем, многократно усиливается стенами ущелий, окрестные горы собирают и накапливают его, и чувствуешь себя, будто на противне в духовке. В такой жаре приходилось ехать уже не первый день.
Мы быстро завтракаем, садимся в машину и выезжаем. Признаки жизни заканчиваются сразу за городской чертой. Если бы не дорога, можно с уверенностью сказать, что люди здесь никогда не жили, а если и жили, то плохо и недолго. Через некоторое время попадаются первые петроглифы на придорожных скалах. Мы выбираемся, фотографируем и лезем выше в скалы – рисунков здесь должно быть множество.
На самом деле мне было не по себе уже давно. Просто на такой жаре чувствуешь себя совсем по-другому, и на симптоматику меньше обращаешь внимание, ведь, возможно, так и должно быть. Я просто чувствовал сильную усталость.
Как передать жару? Невозможно, пожалуй... В Исламабаде, в магазине, наш проводник купил себе новые шлепанцы на толстой подошве. Здесь они расплавились и потекли, едва он отошел по песку недалеко от машины. Ванины сандалии держали, но подошва была тонкая, и потому он странно запрыгал, когда зачерпнул песок. Я на свои сандалии Ecco просто молился.
Выше по склону удалось разглядеть целое скопище петроглифов. Ваня попросил сфотографировать его рядом с одним рисунком. Он хотел улыбнуться, но выражение лица на фото несколько иное.
4. Иван коснулся камня и попросту обжег руку
На камнях – что там яичницу – кусок мяса приготовить недолго. Мы поливались водой – майки, головные уборы, однако в этом сухом климате вода испарялась моментально. Я впервые увидел отсутствие марева – воздух у земли, видимо, был почти той же температуры, что и камни. Это очень отчетливо врезалось в память, но вспомнилось уже впоследствии, а пока мысль промелькнула и тут же исчезла – мы отдались полностью азарту первооткрывателей в поисках петроглифов, ведь не исключено, что какой-нибудь рисунок прошел мимо немногочисленных исследовательских экспедиций.
Здесь стоило стать лагерем или на худой конец пожить в Чиласе сколько-то дней, выезжая к рисункам и ловя свет. Мы наверняка пропустили много изображений. Вырезаны они неглубоко, многие видны только при определенном освещении. Но солнце не попросишь посветить как надо, поэтому приходилось периодически заниматься вот этим:
5. Фото Ивана Дементиевского
У Вани был опыт съемки петроглифов, кажется, в Армении, он знал, что полив их водой, можно порою добиться большей четкости рельефа. Водой мы, правда, не поливали рисунки, а обтирали, ибо ее и так было маловато.
Поснимав некоторое время, спустились назад к машине, дальше вверх лезть совсем невмоготу было – жарко. Последнее фото перед приступом болезни. В общем, видно, что уже я сам не свой. Примерно через минут сорок-пятьдесят все и начнется.
6. Фото Ивана Дементиевского
Дальнейшие поиски петроглифов велись на другом берегу Инда. По шаткому скрипящему деревянному мосту – кое-где доски уже совсем рассохлись и выпали – мы осторожно переехали реку и спросили про рисунки у местного моджахеда, который живет здесь и присматривает за мостом. (Присмотр, судя по всему, состоит в том, чтобы доложить властям, когда мост обрушится. Ему, действительно, недолго осталось.) Кашмирец сел в машину, и некоторое время мы ехали от реки, к стене ущелья, преодолевая сделанные водой и ветром дюны серого песка, промоины, россыпи камней. Джип здесь – спасение, легковушка застряла бы сразу.
Серый мир: серый песок, серо-коричневые камни, серые мутные воды Инда внизу. Именно так должен выглядеть Ахерон. Тут места жизни просто нет. Мелькнула мысль бросить монетку, но поостерегся – слишком уж напрашивалась аналогия с грошом во рту в гости к Харону. По словам проводника, вода в Инде ледяная, он течет с гор и принимает в себя горные реки. Возможно, так, но верилось в это с трудом в такой жаре. Мы забегали, подгоняемые все тем же азартом, и фотографировали, фотографировали. Приходилось карабкаться на скалы, поскольку порою видимые снизу глазом петроглифы были недосягаемы для техники.
***
Я фотографировал Ваню возле потрясающего скопища рисунков, как вдруг повело голову. Не сильно, но неприятно. Будто с карусели слез. Прошу Ваню подождать, иду к машине и пью воду. Поливаю голову. Адское пекло! Пожалуй, только в Термезе в начале 90-х пришлось в подобной жаре побывать.
В машине никого, водитель, видимо, решил поискать тень... Стоило поискать водителя. В конце концов я нахожу его под большим скальным валуном, треснутым посередине. Если спрятаться в тени, то из трещины тянет легкий ветерок – хоть какое-то облегчение. Да и песок не раскаленный, а просто горячий. Английский водитель знает плохо, поэтому
мы только улыбаемся друг другу да время от времени поговариваем "it's very hot".
Вскоре возвращается Ваня. Он снимал петроглифы на скалах метрах в двухстах, туда уже мне идти не хотелось. Пора уезжать, мы забираемся в раскаленное чрево машины и тут же опускаем окна. И так и едем потихоньку по пескам, камням, вновь через деревянный мост через реку. Довольно долго трясемся, прежде чем выехать на асфальт.
Дальше путь лежит на восток. В месте, где дорога ближе всего обрывом спускается к Инду, Иван просит остановить машину. Он выходит и бросает монетку в реку. Прошу бросить и за меня. Выходить не хочется, потому что странная пустота наваливается вдруг на меня. Вновь всплывает слово "Харон".
7. Иван на фоне петроглифов. На скале изображен эпизод жертвоприношения. Временной разброс рисунков – опять же – несколько тысяч лет
Внезапно в руках и ногах почти одновременно возникает ощущение онемения и небольшого покалывания, как будто отсидел чуть-чуть. Начались эти ощущения с пальцев и стали быстро распространяться вверх к локтям и коленям. Пока пытаюсь понять, что происходит, руки сами собой cворачиваются и скручиваются внутрь, к телу. Со стороны, наверное, похоже на марионетку в огне. "Ребята, – говорю я по-английски, – что-то мне плохо, давайте развернемся и поедем назад в город, там ведь есть госпиталь".
Пока наш проводник Хамид пытается уяснить, в чем дело, и я пытаюсь ему и Ване объяснить, что дело-то, похоже, хреново, судороги усиливаются. Мышцы-сгибатели кистей и предплечий сократились и застыли в положении, будто что-то хочу руками сильно-сильно прижать к груди. С ногами то же самое с той лишь разницей, что их судорогой прижало к сидению, и дальше они одеревенели, их я почти перестал чувствовать и даже как-то плюнул на них, потому что все внимание переключил на руки.
Никогда ничего подобного раньше испытывать не доводилось, эти судороги не имели ничего общего с обычными, какие бывают от переутомления. Ближе всего сравнение с постоянным током, который пускают через конечности, и ток этот становится все сильней. Только эти судороги не били, а стабильно усиливались. "Только бы не отключиться, только бы не отключиться, только бы это все не пошло на дыхалку, только бы зрение не отказало", – повторял я про себя как некую мантру.
Ваня спросил, чем он может помочь. Получалось, что ничем, я сам не понимал, что происходит. Но бездействовать было, полагаю, невозможно, и Ваня стал давить мне на болевые точки у основания больших пальцев, пытаясь таким образом снять судороги. Безрезультатно – я нажатий этих даже не ощущал. Горячий воздух с хрипом врывался в легкие, и состояние стабильно ухудшалось. Вскоре онемел подбородок, и эти покалывания с пустотой принялись расходиться по лицу, захватили нижнюю губу, после чего речь стала нечленораздельной.
– Ваня, п…ц, губы, я перестаю чувствовать губы!
Хотелось забиться в припадке паники, но судороги надежно держали – лучше любой смирительной рубашки.
Иван бросил руки и стал давить на болевые точки на мочках ушей. "Странно, – говорил он вслух, – это похоже на эффект от холотропного дыхания, я видел такое раньше". Как выяснилось потом, он был отчасти прав. С каждым мгновением внимание мое все больше переключалось на мое внутреннее состояние, сужалось, периферия переставала существовать, я будто оказался заперт в собственном теле. Никакие волевые усилия судороги не снимали, сигналы из мозга в конечности обрывались где-то на уроне плеч и бедер. Оставалось только смириться с участью пассивного наблюдателя.
Сквозь этот чертов ток, а сводило меня уже совсем не по-человечески, я где-то далеко, слегка, ощущал тупую, не к месту, и потому приятную боль в мочках ушей. Ваня говорил потом, что давил на них так, что онемели пальцы, правую мочку он продавил в кровь. Но это отчасти помогло – губы и подбородок перестали неметь столь интенсивно. Потом онемение остановилось, потом стало понемногу отпускать челюсть. Я смутно различал, что мы мчимся по дороге, и водитель отчаянно сигналит, обгоняя медлительные пакистанские грузовики. Пот тек по телу ручьями.
Интересно, что время для каждого из нас текло по-своему. Уже потом мы с Ваней, водителем и проводником пытались сопоставить временные промежутки. По моим внутренним часам мы ехали до госпиталя минуты три-четыре, Ваня, пытавшийся меня реанимировать, говорил о пяти-семи минутах. На самом же деле дорога заняла около двадцати минут с учетом помех.
То, что город был недалеко, и то, что скрутило меня не в песках, а на дороге, спасло мне жизнь.
***
Итак, мы ехали к госпиталю, расположенному в местности, где мусульманские обычаи крайне строги, где, например, женщин на улице нет вообще (помнится, наш проводник, рассказывая об окрестностях, непонимающе качал головой и произносил формулу "женщины всю жизнь дома, а у мужчин длинные бороды").
Да и миролюбием народ здешний отличается не сильно. В 2005 году в Чиласе исламисты расстреляли автобус с пассажирами, а в 2001, когда президент Пакистана Первез Мушарраф объявил талибам бойкот и начал военную кампанию против них, несколько сотен вооруженных человек захватили город и перекрыли многострадальное Каракорумское шоссе. Недельку где-то их убеждали открыть его, ну и в конце концов все разошлись по домам.
Совсем свежее – в январе этого года кто-то заложил бомбы возле чиласских школ для девочек. Бомб было три, грохнули они хорошо, к счастью, никого в это время в помещениях не было. Школы здорово повредило, да еще досталось стоящей неподалеку мечети.
В общем, теперь появилась возможность на себе испытать, как относятся местные к иностранцам. И заодно проверить работу пакистанской медицины. С ней, судя по описаниям, тоже не очень радужно все. Например, случается, что уже использованные иглы для шприцев по-новой запаковывают и продают. Говорили также, что во многих аптеках, особенно в маленьких городах, работают не профессиональные медики, а обычные продавцы, у которых есть деньги, чтоб открыть такой бизнес, но нет знаний, и потому, попросив лекарство от кашля, можно получить таблетки от головной боли. Ну, а уж про врачей больниц информации вообще никакой, поскольку туристы, посещающие страну, видимо, всеми силами в госпитали стараются не попадать.
Очевидно, что скрюченного на переднем сиденье меня вопросы мира в Чиласе и квалификация кашмирского медперсонала мало беспокоили в тот момент. Наконец госпиталь. Тыкаемся в один ворота – заперто, доезжаем до других, и машина останавливается…
***
Зрелище бредущей с трудом русской парочки по коридору пакистанской больницы произвело фурор. Ваня пытался связать по-английски хотя бы два слова, мол, куда нам идти, а я созерцал пол, ибо голова моя болталась. Коридор тут же наполнился кашмирцами всех возрастов и с бородами всех длин и мастей. Причем это был не только персонал больницы, но и больные, которые, коротая время, похоже, все до единого обладают правом свободного перемещения по госпиталю и ходят друг к другу в гости.
Мы добрели до пустого приемного покоя, где меня уложили на видавшие виды кушетку (слабо это помню все) и перво-наперво стали мерить давление, затем на тачанке прикатили здоровый газовый баллон вроде тех, которыми при сварке пользуются, и в ноздри воткнули две резиновые трубки. Дали кислород.
8. Газовый баллон и замер давления. Я красный, потому что мы обгорели двумя днями ранее. Фото Ивана Дементиевского
Вставляло не очень, впопыхах забыли эти трубки закрепить (их надо закрепить со стороны затылка), и они все время из носа выпадали. Впрочем, помочь кислород не мог (это стало понятно только по возвращении домой), нужна была капельница…
Иглу я даже не почувствовал, лишь смутно различал стойку с гроздью висящих на ней разнокалиберных пакетов с жидкостями. Ваня потом говорил, что надписи на жидкостях на английском и урду были для него нечитабельны, но он проследил, что игла была стерильной, по крайней мере, достали ее из запечатанной упаковки. Рядом стоял агрегат по измерению давления. Это был именно агрегат, который перевозят на колесах. Никогда таких штук видеть не доводилось.
Когда я поступил в распоряжение врачей, у Вани началась реакция. Как он сам выразился, стало трясти. Но теперь оставалось только ждать и уповать на медицину. Чтобы как-то отвлечься, Иван сделал пофотографировал врачей, меня.
Госпиталь построен добротно. Большое центральное здание, несколько второстепенных построек, фундаментальные стены, просторные палаты. В приемном покое по стене даже, как в советских учреждениях, идет полоска мрамора. Впрочем, чему удивляться, госпиталь этот единственный на много километров вокруг. Но каково здесь быть врачом, страшно даже представить. Если саму больницу с некоторыми оговорками можно считать воплощением цивилизации, то за стенами ее, чем дальше, тем сильнее проступает средневековье.
Даже в самом госпитале, как уже говорилось выше, больные ходят свободно, все двери на распашку. Под моей кушеткой стоял огромный таз с мусором, скопившимся от предыдущих больных. Простые кашмирские крестьяне не имеют почти никакого представления о медицине, о гигиене, вообще о здоровье. По сути, доктор здесь как господь бог: он образован, он умеет лечить, а историй он мог бы рассказать таких, что булгаковские "Записки юного врача", полагаю, покажутся легким чтивом.
Если у парня, например, проблема с легкими, можно сделать снимок, можно выписать ему кучу лекарств, можно даже объяснить, как и когда их принимать. В лучшем случае пациент будет делать все правильно из уважения, скорее даже из боязни к врачу. Но вот понимать он не будет ничего.
9.
Отпускало меня медленно. Пакистанские врачи ставят капельницу в кисть, а не в сгиб локтя (проверено на себе дважды), поэтому физраствор, наверное, шел по вене постепенно. Донимало огромное количество мух, которые с радостью набросились на мои окровавленные уши. Отгонять их я был не в состоянии, одна рука была занята капельницей, а вторая едва отошла и работала плохо. Когда наконец получилось связно излагать мысли по-английски, попросил полить немного рот водой – он пересох совершенно – и погонять мух.
Отходняк – это хорошо! В конечности вернулась чувствительность, но после столь длительного спазма руки тряслись, как у алкоголика, и слабость страшная. Тем не менее, я уже был в состоянии отвечать на вопросы, и все вместе мы пытались понять, что же происходит.
10. Отпускает… Фото Ивана Дементиевского
Врачи консультировались друг с другом, в итоге сошлись на том, что это обезвоживание плюс тепловой удар. Диагноз был верен отчасти, но врачей трудно винить – полагаю, местные вообще не знают, что такое обезвоживание, и уж тем более про солнечные и тепловые удары тут мало кто слышал.
11. Консилиум. Даже со справочником на всякий случай сверялись. Фото Ивана Дементиевского
После трех часов на кушетке капельница опустела. Мы отвлекались на разговоры, и я волновался, как бы вместо физраствора в вену не пошел воздух. С собой надавали таблеток и жидкость для пополнения крови минералами с запахом жвачки (как бы для детей), но с совершенно отвратительных вкусом. Теперь главное было не подставляться снова под солнце…
***
К вечеру я оклемался настолько, что с аппетитом поужинал в гостинице. Утром следующего дня мы вновь отправились в госпиталь на контрольный замер давления/температуры. Те же неизменные кашмирцы в пуштунках, сидящие на корточках у входа…
12.
…тот же светлый коридор с гуляющими по нему больными, та же комната приемного покоя. Но на этот раз она была не пуста. Тяжелый запах застарелого гноя стоял в теплом воздухе, сгущаясь к дальней стене комнаты. Там, за черной ширмой сидела с ребенком женщина в черном одеянии. Ребенок кричал.
За ширмой был и врач, который пытался чем-то помочь. Но судя по запаху, рана (возможно, это была рана) у ребенка было сильно запущенной. Мы быстренько откочевали в коридор, откуда нас провели в каморку врача. Он в больнице и работает, и живет. Дядька просто замечательный, причем чувствовалось, что и как врач он хорош.
Температура и давление оказались в норме, доктор выдал дополнительные таблетки с рекомендациями. Мы же, решив отблагодарить его, сказали, что приедем днем с сюрпризом: сфотографируем желающих и прямо на месте распечатаем им фотографии.
13. Контрольный замер давления с помощью суперагрегата. Фото Ивана Дементиевского
Идея взять с собой принтер принадлежала Ивану. Это очень хороший способ вступать в контакт с местным населением: сфотографировал и не просто показал на дисплее изображение, а отдал фото на память. Почти полароид. Конечно, в невеселой ситуации мы решили принтер применить, однако получилось все не то чтобы весело, а очень весело.
14. – Ваня, ну что ты такой пасмурный? Ведь все позади.
15. Действительно, чего грустить-то? :)
Картриджи у принтера оказались старые, настройки сбиты, а на тест-драйв времени не оставалось. Сначала прошла небольшая фотосессия, а затем, пока я на пару с дежурным врачом развлекал публику, в кабинет, как сельди в бочку, набились и медперсонал, и больные, а Ваня колдовал в углу над принтером.
Машинка оказалась упорной – нарушая порядок цветовой раскладки RGB, первым вылезло фото зеленого цвета. Оно пошло по рукам, сопровождаемое раскатами хохота.
16.
17.
Дежурный врач, посмотрев на себя, тоже засмеялся, махнул рукой и произнес фразу на урду, которая даже не требовала перевода: "Черте что, зеленый бен Ладен получился". В общем, да, на террориста он смахивал вполне.
18. Дежурный врач. Рядом "Журнал учета взрослых больных госпиталя в Чиласе". Фото Ивана Дементиевского
Несмотря на то, что с цветом фото вышел конфуз, было видно, что сама идея принтера имеет смысл. Мы пообещали врачу привезти нормальные фото на обратном пути, когда наладим механизм, и вскоре откланялись. Нас ждала долгая дорога на север Кашмира.
***
Окончательный диагноз звучал как "тепловой удар и сильное обезвоживание". Однако это было не все. Обезвоживание запустило механизм болезни, распознать которую удалось только в Москве. Поскольку мы так и не поняли до конца, что со мной произошло, напрашивается вывод, что приступ болезни мог повториться. Вернее неизбежно должен был повториться. Это и случилось примерно в 70 километрах от границы с Афганистаном, куда мы добрались через день. И на этот раз ситуация была похуже, чем в первый раз.
19. Медперсонал и больные. Все вместе
Продолжение следует…
