В горах Кашмира люди живут в каменном веке, но обладают колоссальной житейской мудростью. Они пашут землю деревянным плугом либо возделывают вручную, как их прадеды, но при этом носят автоматы Калашникова и сотовые телефоны (позвонить можно, если забраться на гору повыше, кое-где ловится сигнал). Из взрослых мало кто умеет читать и писать, а встретившись на дороге и вступив в спор под скупой тенью чахлого деревца, горцы трясут бородами и нет-нет да разряжают оружие в воздух в подтверждение своей правоты.
Вырезанный высоко в скале Будда – он на 100-200 лет старше ислама – взирает на мир бесстрастно. Мир изменился. Торопливо проходят у ног Просветленного закутанные в чадру женщины, смотрящие исподтишка, и бородатые мужчины с жесткими и наивными лицами – то глядят яростно, то хитро улыбаются, то готовы поделиться последним куском лепешки. Унаследовав эпоху и местность окраины тибетского царства, горцы редко выходят за пределы своего кишлака, долины. Широта души и узость мышления: или ты гость в каждом доме, или нож в спину. Пророка никто никогда не видел, потому и наскальным идолам лица долой!
Жара, от которой хочется напиться заваренного вкрутую зеленого чая до одури, до седьмого пота, учит степенности. То же и серая пыль, что тяжело и плотно покрывает землю, но уж если поднял – берегись, вся на одежде. А впрочем, какая разница – уже неделю без воды, и перспективы помыться – туманны. Горизонт непостоянен и расплывчат в дрожащем мареве. Где-то там долина Инда, но как бы ни манили эти слова, и долина безжизненная, и воды Инда мутные, мертвые. Здесь будет город-сад? Поэт застрелился бы, не сходя с места.
Приземленные серые коробки мечетей (самый большой дом в кишлаке, как правило) и назидательно поднятый перст муллы вместо минарета – куда их здесь ставить, горы все равно выше. Да и трясет частенько, велик Аллах!
В лавках ближе к Ваханскому коридору, соединявшему три империи (слепая кишка Афганистана), висят ковры ручной работы. Афганцы не знают мира десятки лет не по своей вине, и новые поколения их рождаются с оружием в руках, потому вместо густой арабской вязи и причудливых узоров на коврах вытканы танки и автоматы.
На расстоянии выстрела (тут же и пушка), но сотен лет друг от друга высятся на неприступных скалах тибетская крепость дзонг и более поздний дворец-форт мусульманских правителей, который в конце XIX века захватили англичане, потому что боялись, что это сделают русские. Здесь же в долине живут мусульмане-исмаилиты, считающие себя потомками Македонского, – он проходил тут с войском за 300 лет до нашей эры.
Среди них встречаются не только светлокожие, но и рыжеволосые. Женщины не заш(т)орены. Потемневший от времени урюк в лавках и загорелые лица стариков имеют много общего. Тонкий стан у тополиных рощ. Воздух ясен.
Жизнь у подножий горной цитадели... Чем ближе к небу, тем беднее люди. Вверх по склону замирает не только жизнь, но и время. Рай? Лишь в передышках долин, где плоскости не громоздятся одна на другую, кому-то удается жить как у Христа за пазухой. Точнее – у Магомета. Где еще люди строят дома, замешивая раствор для стен на абрикосовом соке? Где еще вода в реках непрозрачная, цвета перламутра – смотрится красиво, но пить страшно?
Читаю в книге. Неолит в Пакистане: найденные жилища датируются 2400 – 2200 гг. до нашей эры. Жилища имели вид полуземлянок с обмазанными глиной стенами и полами. Прошло четыре тысячи лет. Что-то изменилось с тех пор?
1. Вид на деревню Верхняя Лойба
Правильно сказал один мудрый человек: здесь эпохи не исчезают, оставив после себя, стены городищ и сломанные наконечники копий, здесь время наслаивается само на себя, и древность с современностью сосуществуют на равных. Замки и крепости актуальны по-прежнему, и горы… ну, эти вообще всё видели, всё помнят. Если хочется оказаться между небом и землей, вне времени, сюда стоит приехать, и какая разница, что трудно, что тут обезвоживание на перевале, там понос в деревне… Кстати о последнем…
***
Ночь прошла довольно весело – ворочаться от холода приходилось осторожно, так как палатка стоит на куче камней, и они под ребра дают. Утром напоминают, что ты полное ничтожество, ибо что человек против этого?
2. Вид из палатки
Ботинки не высохли, все спокойно надевают их мокрыми на сухие носки. Я так не могу – лезу в рюкзак на поиски сандалий. Пусть на леднике в них опаснее, но главное, что ноги дышат и что идти комфортно. Раскидываем вещи по окружающим камням на просушку.
3. Переобулся. Ботинки пытаются высохнуть
Перевал надо как-то отметить. К счастью, вчера мы нашли нашу банку сгущенки – немного помяло ее в полете по склону, но от этого она должна быть только вкуснее. Разливаем по чашкам Russian milk with sugar. Пакистанские друзья с удовольствием уплетают сгущенку с чаем, а у нас проблемы – после вчерашнего кусок в горло не лезет. Ксюша нехотя скребет ложкой по дну банки и отдает ее мне.
4. Трагедия: сгущенка есть, аппетита нет
Солнце на этой высоте подобно батарее: то, что на свету, нагревается моментально, то, что в тени, замерзает. Пока скатываем палатку и пакуем вещи, смотрю назад. Вчера мы отмахали пол ледника, моренный горб скрывает его начало. Теперь будем топать по морене, покуда не ступим наконец на твердую землю.
5. Вид на перевал. Отсюда он смотрится не так страшно
Морены – убийцы коленей. Физически чувствуешь, как срабатываются суставы. В паре мест приходится здорово карабкаться: еле видная тропка, появившаяся в нижней части морены, внезапно обрывается огромными провалами – ледник недавно двигался. Обойти эти мини-ущелья невозможно, разве что на склон горы лезть. Приходится форсировать с вылетающими из-под ног камнями, балансированием на ненадежной осыпи и прочими удовольствиями. Жарко. Появляется первая трава.
Зазевавшись, распарываю палец на ноге о незаметный в траве кусок скалы. Порез глубокий, но по опыту, даже несмотря на грязь (мы не мылись уже семь дней), он быстро затянется – так всегда в экстремальных условиях. Странно другое – крови немного. Неужели обезвоживание такое сильное? Заливаю порез зеленкой, заклеиваю пластырем, надеваю носок, чтобы пыль не попадала столь интенсивно.
Наконец морена позади, дальше крутые склоны и первые деревья. Как ни странно, это березы, и как ни странно, огромные. Они растут в небольшом овраге, который защищает их от сильных ветров. На березах золотая осень. Садимся отдохнуть, и проводник говорит:
– Давайте, когда спустимся в деревню, где будут люди, устроим небольшой праздник?
– Какой?
– Мясо поедим. Козу зарежем, на углях пожарим.
Идея нам с Ксюшей нравится, но сколько стоит коза?
– Это, – говорит Самандар, – пусть вас не беспокоит, хлопоты я беру на себя.
– Нет-нет, Самандар, – говорим мы, – мы это берем на себя. Ты нас с перевала спустил живыми, мы хоть все стадо купим.
Самандар отказывается, но мы настаиваем. Мы знаем, что в Кашмире горцы едят мясо только по праздникам, потому что это роскошь, в крайнем случае гостю подадут курицу, мясо же большинству просто не по карману.
Постепенно, распаленный предстоящей встречей с жареной козой, начинаю жутко хотеть есть. Проходим покинутую деревню Верхняя Лойба (см. фото номер 1), люди сюда со стадами приходят только летом, когда внизу невозможно терпеть жару.
Несколько раз перебираемся по камням через речку, наконец попадается мостик.
6.
– Самандар, а молоко парное в деревне можно будет купить?
– Сколько угодно. Вечером пастухи пригонят коз с пастбищ, будет молоко. И покупать ничего не надо, вы гости.
Идем по тропе гуськом. Мой вчерашний спаситель, бородатый дядька затягивает печальную заунывную песню. Ею он возвращает меня в совершенно первобытное состояние. Здесь столетиями так же ходили его предки и пели те же песни, простые по мелодике, но с восточными переливами. Остро осознаю отличие от него в этот момент – у меня слишком много знаний, я слишком цивилизован, и почему-то сейчас эта разница не в мою пользу.
***
В деревню приходим к вечеру. Она расположена на склоне холма сверху вниз, перепад метров сто пятьдесят. Отломав доску от самодельного забора, проникаем на огороженное поле, на котором что-то растет, ставим палатки. В пролом вскоре по одному начинают заходить мужчины и дети.
Мужчины, как на подбор, все бородаты, степенны, разительно отличаются от жителей долины – держатся с достоинством, хотя видно, что им интересно: окидывают нас дружелюбными взглядами и подсаживаются к носильщикам удовлетворять любопытство. Дети, одетые кто во что, тут же окружают палатку и следят за нами, переговариваясь между собой. Каждая появляющаяся из рюкзака вещь громко обсуждается. Но к нам дети не пристают. Однако, несмотря на это, взрослые их гоняют.
7. Мальчики обуты, девочки часто босые
Самандар договаривается о козе. Один из мужчин отправляется наверх и вскоре приводит две козы на выбор. Это молодые, но уже хорошо выросшие, взрослые животные. Какую же выбрать? Мы в смущении: цивилизованность шепчет, что нельзя же просто так отправить на убой! Однако этот голос цивилизованности быстро затихает. И не потому, что мы хотим мяса, а потому, что здесь это норма, это нормально и естественно – убить козу, освежевать, зажарить и съесть. Значит, это нормально и для нас.
Наконец коза выбрана, называется цена. В пересчете получается около сорока долларов.
– Самандар, – спрашиваю я, – ее как, резать?
Сидящий рядом Абдул достает из кармана складной нож и дает мне. Открываю лезвие, оно старое, заржавленное и зазубренное. В задумчивости пробую сталь пальцем. Интересно, сколько козьих горл оно перерезало? Вопросительно делаю резкий жест ножом, Абдул кивает головой и улыбается.
– Нет, Абдул, давай я дам тебе острый нож, нечего животину мучить.
Достаю из рюкзака "ремингтон", который как нитку перерезает двужильный провод. Абдул с удовольствием берет его. Козу уводят на край поля, туда же, перекрикиваясь, убегает детвора. Прислушиваюсь к голосу совести в себе. Он молчит совершенно.
Вскоре коза возвращается в виде шкуры, мяса и внутренностей. Абдул вручает мне несколько окровавленный нож, говорит, что мыть не надо, он понадобится еще. В земле давно уже выкопано углубление, в котором горит на угли костер, мы сидим вокруг и греемся, потому что с заходом солнца стремительно похолодало.
8. Справа налево: Ксюша, Самандар, Абдул, Рахим, дядька, помогший мне на осыпи, и носильщик, имя которого мы не запомнили
Приходит хозяин козы вместе с детворой, расстилается тент, на который складываются останки. В проломе забора появляется мужчина с большой заржавленной банкой из-под китайской краски. Судя по виду, ей лет двадцать. В банке больше литра парного козьего молока. Банку дают нам. Видя состояние сосуда, Ксюша говорит, что она не камикадзе и пить не будет. Я тоже в ауте, но решаю попробовать. Очевидно, что эту посудину не всучили нам специально, она ежедневно используется для молока.
Отпиваю. Вкус восхитительный. А, черт с ним! Выхлебываю полбанки разом. Слышу закадровый голос "мне-то оставь!". Ксюша отбирает банку, но я уже чувствую счастье – парное молоко потрясающее. И пусть потом будет плохо. Благодарим, возвращаем банку и просим повторить, если можно. Дядька кивает и уходит.
При свете фонарей и костра в три ножа на двух площадках идет разделка мяса. Мы подбрасываем дрова в огонь. Судя по одобрительным возгласам, коза хороша и шашлык удастся – у всех возбужденно поблескивают глаза. Наверху деревня полностью погрузилась во мрак и тишину, электричество тут знают только в фонариках, и пара фонарных светляков движется от хибары к хибаре. Потом появляется третий светляк, он спускается вниз, к нам. Наверняка молоко. Небо усыпано звездами, Млечный путь как на ладони.
– Самандар, а что люди здесь делают по вечерам?
– Спят, – отвечает Самандар, искусно орудуя ножом. – Завтра рано-рано мужчины идут пасти коз, рубить дрова, строить. Женщины работают по дому, шьют, работают в поле. Дети по мере возможности помогают.
– А где здесь ближайшая школа?
– В двух днях пути отсюда на той стороне большого ущелья. Ее построил Райнхольд Месснер.
– А ближайшая больница?
– До нее дня четыре – пешком до Каракорумского шоссе, потом на машине.
9. Разделка мяса
Шашлык восхитителен! На угли одна за другой отправляются новые порции на костях. В стоящий рядом котелок складываются на обжарку куски мяса. Самандар обильно посыпает готовые куски перцем и солью. Запиваем мясо молоком. Наедаемся до отвала, чую, что добром это не кончится – созерцать небо придется долго. Разговариваем о жизни. Мы спрашиваем о местных обычаях и традициях, Самандар – о наших. Много интересных вещей удалось узнать…
10.
Ночью просыпаюсь, живот урчит, как мотор. Вылезаю из спальника, беру гламурную розовую туалетную бумагу и выбираюсь на склон ущелья. Он очень крут, порос лесом, но еще вечером я заприметил спиленное дерево, пень которого нависает над обрывом метра в четыре высотой, и можно посидеть с комфортом, свесив пятую точку в обрыв.
Млечный путь потрясающ! За ночь я созерцал его еще трижды.
Утром окончательно обезвоженный вкрадчиво спрашиваю Ксюшу, выбравшуюся первой из палатки:
– Ксюша, мы же в Пакистане?
– Ну? (голос недоуменный)
– Давай представим, что мы пакистанская пара. Жена должна всегда угождать мужу и слушаться его, не так ли?
– Ну? (голос уже не сулит ничего хорошего)
– Давай ты разведешь костер, вскипятишь воды и принесешь мне чай?
И как вы думаете, что ответила Ксюша?
11. А вот это ты видал?
Продолжение следует…
