Если верить красивой песне про Париж весной, посещать это город лучше всего именно в указанной сезон, в чем я как-то убедился и сам. Весной там действительно здорово, хотя, если честно, города в тот приезд я почти не видел, только Трокадеро, Эйфелеву башню и еще Лувр из окошка катера, что курсируют по Сене. Потому что в Париж я привез группу второклассников, победивших в литературном конкурсе, объявленном мэрией Парижа, и мне было не до архитектурных красот.
Впрочем, к архитектурным красотам детишки тоже остались равнодушны, не тот возраст. Во всех исторических местах они играли в веревочку, на торжественном приеме у Жака Ширака в ратуше Отель-де-Виль их интересовало только мороженое, а единственное, что произвело на них впечатление, были витрины с огромными мягкими игрушками, которых у нас в ту пору не было и в помине.
Так вот о весне. Конечно, весной даже самый захолустный городишко выглядит вполне презентабельно, а что говорить о красивейшей Праге, Златой Праге, которая в средние века оспаривала с Парижем звание столицы Европы.
Конечно, при словах «весна» и «Прага» в голову прежде всего приходит скоротечная «Пражская весна» 1968 года, реформы Дубчека, социализм с человеческим лицом, а затем «Операция «Дунай», танки на улицах и массовая эмиграция интеллигенции. Которая была заметна даже у нас, хотя бы потому, что с экранов намертво пропали замечательные комедии киностудии «Баррандов», которые я очень любил.
Кстати, много позже, уже совсем в другие времена, на каком-то курорте я познакомился с композитором, который писал музыку для этих фильмов. Он тоже поначалу уехал, потом вернулся, но киностудия, как он посетовал, была уже не та, и снимались там в основном третьесортные агитки про шпионов.
Может именно из-за этого послевкусия вторая «Пражская весна», под названием «Бархатная революция», случилась осенью. Осенью 89-ого года, в конце которого страну возглавил писатель и диссидент Вацлав Гавел.
Нам повезло побывать в Праге через год, тоже под Новый год, и, если бы меня тогда попросили написать репортаж об этой поездке, я бы озаглавил его «Осень надежды» или как-то так. Потому что все парламентские скандалы уже закончились, коммунисту Гусаку дали пинка под зад, Гавел стал президентом, страна наслаждалась свободой, свобода была как долгожданная игрушка для ребенка, и это волшебное чувство — по воздуху или как-то еще, передалось и нам.
Ощущение было новое и совершенно невероятное. За границей я бывал и раньше, но такого не видел, потому что свобода в тех странах была всегда. Или давно. Она не представляла особой ценности, и это было даже как-то скучно. А нам это не было знакомо вообще — заканчивался 90-й год, реформы были только на словах, деньги дешевели каждый день, а по телевизору как обычно врали про стабильность и клятвенно обещали, что повышения цен с нового года не будет. Как бы не так!.. У меня на руках уже были билеты в Прагу, причем билет «обратно» стоил в несколько раз дороже, чем билет «туда».
К слову, в Праге с нового года цены тоже повышались, но об этом было объявлено официально, и никто из жителей не бросился в магазины скупать товары по старым ценам. Мы жили на Градчанах, на улице Гашека, и когда пани Яна, хозяйка квартиры, узнала, что дед моей жены был знаком с самим Гашеком, прониклась к нам необыкновенной симпатией. А насчет повышения цен она флегматично заметила: «Вот еще, не побегу я ни в какие магазины, завтра спокойно пойду и куплю все новое и свежее».
Пожалуй, это новое и свежее, было символом того времени. В Прагу нас пригласила французская экуменическая община Taizé, то есть не только нас, а еще несколько сотен молодых и не очень людей со всего света. Нас расселили по квартирам и общежитиям, в центре Праги был разбит огромный палаточный лагерь, где всем участникам бесплатно раздавали продукты (куда за этими халявными продуктами втихаря бегал и весь наш позорный дипломатический корпус) и, собственно, ничего от нас не требовали. Ходите, гуляйте, наслаждайтесь жизнью!.. Что мы с удовольствием и делали.
Прага была великолепна и без сожаления расставалась с своим прошлым! На Карловом мосту торговали матрёшками, солдатскими шапками и виниловыми пластинками с коммунистическими песнями, все было фантастически дешево, итальянские туристки в роскошных шубах в товарных количествах скупали смешных стеклянных зверушек и фарфоровую посуду (мы тоже купили пару чашек, и они до сих пор целы), еда и пиво были великолепны, а в новогоднюю ночь выпал легкий снежок и старинный город с башнями и шпилями стал похож на диснеевскую иллюстрацию к доброй сказке. Таким мы его и запомнили, потому что теперь, увы, это другой город.
Перед отлетом на родину в группе соотечественников, как водится, поползли мрачные слухи о кошмарном повышении цен на родине, о том, что границы вот-вот закроют и прочих ужасах, что во многом оказалось правдой. Потому что через месяц Горбачев подписал исторический указ об обмене 50-и 100-рублёвых банкнот, что нужно было сделать всего за три дня, а меняли при этом не больше тысячи. В сберкассах выстраивались огромные очереди, многие погорели и остались без денег, а впереди маячили и другие реформы Павлова, а с ними и прочие прелести развитого социализма. Тем летом у нас на даче завелся отвратительный жирный паук, которого мы звали исключительно Валентином Сергеевичем, уж очень был похож.
В общем, я отлично помню, как все мы мрачно ждали посадки в пражском аэропорту, и вдруг подбегает к нам служащий и радостно спрашивает: «Вам в Рим? Тогда скорее, посадка закачивается». И всей нашей компании просто страшно захотелось в Рим, но нам, увы, нужно было совсем в другую сторону.
А хорошие фильмы на «Баррандове» так и не появились. Может потому, что президентство Гавела оказалось слишком уж коротким, а может для искусства нужна не столько свобода, сколько ее предчувствие, та самая пражская весна, которая, как и первая любовь, случается только раз в жизни. И, кстати, написать тогда репортаж о пражской осени меня тоже никто не попросил.