В тени Храма

Есть города, с которыми в контакт вступаешь постепенно, как бы незаметно для самого себя. Таков, например, Мюнхен. Выходишь из здания главного вокзала, неспеша движешься к Мариенплац и даже не догадываешься, что уже растворен-поглощен городом.
Иное дело – Кёльн. Он принимает-оторгает сразу, в первые мгновения встречи. Главный вокзал выплевывает вас наружу, и вот вы уже стоите лицом к лицу с Храмом, который, в сущности, и есть Кельн. Несознающие этого, плавно скользя, протекают мимо – их пощадило Знание.
Там дальше – через мост позелевшими императорами увенчанный – иной берег, иной город, иной храм.. Там – на правом берегу – тоже Кельн, но иной, к настоящему Кельну никакого отношения по сути не имеющий. Собрали в кулак несколько прилегающих поселков, связали сетью удобных дорог и повелели впредь именоваться Кельном. И прилепили к Городу. Так для количества. До кучи.
И возвели храм. Храм современного человека. Где легко растворится, соединиться со всеми. То есть - стать никем. Имя ему – Кельн-арена. Здесь проходят многолюдные концерты сиюминутных звезд и страстные хоккейные матчи. Здесь учишься творить ярких и легко сокрушаемых кумиров...
Но на левом исконном берегу – все иначе. Здесь стоит подлинный Город, который основали поселенцы римские. И над всем Городом возвышается Собор, укрывая его своей тенью. Ибо ничто не может противостоять ему. Все остальные храмы, даже весьма своеобразная Маурициус-кирхе кажутся как бы составными частями его. От него тянутся во все концы Города невидимые нити, стягивая все в единый узел, наполняя Кельн лишь ему свойственной особой нервической энергией.
Собор стоит у самого вокзала, снисходительно разглядывая рассыпанных очередным поездом туристов с их видеокамерами, тщетными неуклюжими попытками запечатлеть вечность и неутолимой жаждой сувениров. В его взоре нет ни суровости венского собрата, чей взгляд обжигающ и жесток, ни доброжелательности страсбургского. Храм ка бы заранее прощает нам нашу суетливость, наши сувенирные лавчонки, цепко прилипшие к подножию его, нашу тягу к внешнему и нежелание заглянуть в сущее. И потому он способен понять любого, но признает далеко не каждого. Самое большее, что вы можете доджаться от него, это холодное, как бы издалека, прикосновение. Не огорчайтесь: это высший знак милости. Теперь Город покажется вам уютным и близким. Ибо вы посвящены Кельну.
Слева от Храма расположились музеи. Их отчаянно-надменные лики – лишь беспомощная попытка изобразить самостоятельность пред лицом того, кто является сутью Города. Напрасный труд! Наполненные древними римско-германскими реликвиями и картинами недавних классиков, они смешно пыжаться в его тени подобно детям тщетно пытающимся казаться взрослыми.
От музеев – через небольшую площадь, переулками – попадаешь в царство изгнанных из Храма. В Кельне оно именуется очаровательно просто – Ноймаркт. Это лабиринт торговли. По связанным в узелок улочкам, кажется, можно бродить вечно, переходя из одного модного магазина в другой. И приехавшие на экскурсию школьницы, торопливо отметившись у положенных по плану достопримечательностей, не медля устремляются сюда, чтобы провести здесь все свободное время до отъезда домой. В сущности все это есть и в их родном городе, но не вместе и не в таких размерах. В этом и заключается коварная приманка.
Есть у Ноймаркта и свои живые достопримечательности. Например, эта девушка, исполняющая красивую печальную мелодию на стаканах, наполненных водой. Пальцы в загадочной, лишь ей ведомой последовательности соприкасаются со стеклом, и рождается звук... Для желающих остановить это мгновение уже приготовлены диски с записью. Оставь монету мимо проходящий...
Или эта пестро одетая женщина (то ли вчерашняя студентка, то ли ровестница Храма), провозглашающая на «кёльше» грядущую кончину мира. Ее скорбные глаза укоризнено всматриваются в спешащих мимо нас, сытых, озабоченных однодневными проблемами, не имеющих времени остановиться и задуматься. На встречных деланно-безразличных лицах (чтобы не воображала о себе невесть что!) заметно желание поскорей добраться до дома и приобщиться к иному «кёльшу».
Поясню разницу: «кёльш» это и название местного диалекта, весьма своебразного, не всегда понятного даже немцам, а также имя местного сорта пива. От раздраженных возгласов проповедницы до бокала пенного светлого напитка (темного «кёльша» не существует в природе) – дистанция огромного размера.
Пешеходная улица лениво перетекает в площадь, давшую имя этому району. Перед Рождеством на ней размещают праздничный базар. И преисполненные светлых чувств посетители Ноймаркта устремляются к нему, чтобы в очередной раз поглазеть на праздничные сувенирчики, отведать великолепно исполненных грибов под сказочным соусом, затем, перейдя к другой стойке, запить сие чудо кружечкой горячего пряного глювайна. Сладкого Рождества...
Но сейчас весна и площадь пуста. Перед тем, как покинуть ее, поднимаю голову к небу и вижу острые купола Храма. Он смотрит издалека и снисходит к нашим слабостям, таким жалким и понятным. Что поделать, мы не умеем иначе, мы всего лишь люди. И его густая темная тень покрывает все...
Пересекаю площадь и змеино извивающейся улицей ускользаю прочь из торгового рая. Из-за поворота неспешно выплывает Маурициус-кирхе. Приветливо киваю ей, и она отвечает взглядом, немного загадочным, но дружелюбным. Сейчас церковь укутана в строительные леса, и я не могу зайти к ней пообщаться. Значит, как-нибудь в другой раз. Иногда важна не сама встреча, но знание, что она неприменно состоится.
Дальше вдоль трамвайной линии мимо университета и Южного вокзала. Здесь властвуют иные ароматы: молодой энергии и «mixery» – бездарной смеси из колы и горчайшего пива. Новое поколение выбирает...
Сразу за университетом и начинается тот Кельн, к коему я стремился, едва вышел из вагона. Старый темный, словно временем прокопченный город, помнящий многое и охотно свидетельствующий умеющему слушать. Замедляю шаг и прислушиваюсь к его неторопливой речи... На одной из перекрестков Зюльца оставливаюсь и вновь поднимаю глаза к небу. Отсюда не видны остроконечные купола, но я знаю: Храм все видит и тень его на моих плечах. И я устремляюсь на его зов.
Неторопливо совершив обратный путь, приближаюсь к Собору. Ловлю на себе его ироничный взгляд и смущаюсь в ответ. Ему распахнута вся суетливая душа моя и ничего невозможно сокрыть. Терпеливо пропустив мимо очередную группку туристов, вхожу. Пока они рассыпаются по Храму, поспешно извлекая из своих сумок камеры и фотоаппараты, удаляюсь в свой любимый угол. Собор велик, в нем есть место каждой душе. Только многие ли догадываются об этом? И пока они щелкают своей техникой, тщетно пытаясь запечатлеть во всем величии красоту Собора, я стою у простой колонны, приложив к ней руки. Пальцы ощущают холодок времени, и я разговариваю с Храмом. Собеседнику моему семь с половиной веков...
Разговор обрывается на полуслове, он никогда не окончателен. Просто наступает тишина и я чувствую, как озябли руки. Выхожу и быстрыми шагами, не оглядываясь, удаляюсь к вокзалу. Мы не любим долгих прощаний. К чему они, если оба мы твердо знаем: встреча будет?..