Из-за нескольких коротких визитов, связанных с работой, Париж сложился у меня в голове какой-то мозаикой, не создавшей цельную картину. И, чтобы исправить впечатление, мы отправились туда на целую неделю. Цельное впечатление, наконец, сложилось, но оно оказалось хуже, чем мозаичное. Поэтому вспоминать мне приятнее именно свое лоскутное одеяльце.
В первый раз солнечный майский город промелькнул перед моими глазами, когда я летела в Ниццу транзитом через Париж. Благодаря удачному расписанию самолетов, я выкроила себе целый день в Париже и вдохновенно бродила по нему, благополучно опоздав на самолет (к счастью, они летают в Ниццу каждый час, поэтому проблем с продолжением путешествия у меня не возникло). Майский Париж сиял солнечными бликами, пестрел свечками цветущих каштанов и благоухал запахами весенней листвы и цветов. Я шагала бульварам и набережным с неподобающей для прогулок поспешностью, оправдываемой лишь краткостью моего пребывания в Париже, и пыталась впитать в себя архитектурное совершенство города. Перед моими глазами промелькнул светлый и прекрасный парк Тюильри, ренессансная ритмика Лувра и первый в истории готический собор, самый узнаваемый в мире – Notre Dame de Paris. Я рысью промчалась по средневековому Латинскому кварталу и воспетым импрессионистами бульварам.
Топая по весенним Елисейским Полям, я, наконец, добралась до Триумфальной Арки с непревзойденной «Марсельезой» Рюда и от восторга лишилась дара речи. Если отвлечься от революционного террора и кошмарной фигуры Робеспьера, то патетика Великой Французской Революции и последующего Наполеоновского периода обладают для меня большим романтическим потенциалом. Я иногда пою своим детям «Марсельезу» вместо колыбельной. Ни Мишук, ни Ксюшенец ни разу не высказывали протестов по этому поводу. Неудивительно, поэтому, что знаменитый барельеф Рюда надолго приковал к себе мое внимание.
А тонкий силуэт Эйфелевой башни вызвал во мне сладкий восторженный трепет. Как будто Парижу не хватало индивидуальности, как будто его нельзя было узнать по Нотр Даму, Лувру, Гранд Опера, Сакре Кёр, набережным Сены, живописным бульварам и Елисейским Полям с их триумфальной аркой! Для того, чтобы придать восхитительному городу непревзойденную уникальность, уже в двадцатом веке потребовалось построить эту башню, ставшую главным символом Парижа.
Мой второй визит в Париж оказался более продолжительным, но был полностью лишен самостоятельности. Вместо улиц и набережных мне приходилось часами рассматривать произведения авиационного искусства, представленные на авиасалоне в Ле Бурже. Это было, по своему, познавательно, однако в Париже я, безусловно, могла бы найти себе более интересные занятия. Впрочем, за неимением возможности выбирать я неплохо проводила время в Ле Бурже, созерцая демонстрационные полеты шедевров авиационной техники. Тогда мне впервые довелось своими глазами увидеть, какая громкая слава окружает наши истребители. Услышав объявление о демонстрационном полете Су-37, пресыщенные зрелищами европейцы бросали недоеденные гамбургеры и выплескивались из кафе на аэродром, чтобы полюбоваться возможностями загадочного русского самолета. Истребитель взлетал с диким ревом, заглушая все другие шумы большого аэродрома, а зрители замирали, задрав головы, щурясь от солнца и совсем позабыв о заботливо прихваченной из кафе кока-коле.
Самыми яркими воспоминаниями о второй поездке в Париж стали улочки Монмартра, лестница, ведущая к белоснежному Sacre Coeur с его яйцеобразным куполом, площадь Трокадеро у подножия Эйфелевой башни и высотный район La Defence, который и посещать-то было не обязательно, но который, тем не менее, запомнился.
Монмартр поразил меня своей живописностью, суетой и оживленностью улиц, обилием художников, стоящих у мольбертов и трогательно выписывающих окружающие урбанистские пейзажи. Монмартр был как раз таким, каким его и представляешь, еще ни разу не увидев вживую: улочки, площади, жизнерадостная суета, все вокруг продают цветы и картины. И вереницы бесчисленных ресторанчиков и баров. Очень творческая обстановка. Не удивительно, что целая плеяда блестящих художников, от Ван Гога до Модильяни, выбрала этот богемный уголок в качестве пристанища для своих талантов.
Больше всего мне приглянулась широкая, светлая, озаренная солнцем бесконечная лестница, ведущая к знаменитой «Сахарной Голове» - Собору Sacre Coeur. Широкие пролеты лестницы чередовались с просторными площадками, на которых толпились туристы и отдыхала парижская молодежь. На одной из площадок я стала зрителем импровизированного уличного концерта. Темноволосая коренастая девушка, устроившись на краю площадки, под аккомпанемент магнитофона очень красивым, низким и сильным, «рОковым» голосом пела песни на английском языке. Многие из этих песен требовали немалого певческого мастерства. Большинство из них было мне мало знакомо, но, наконец, девушка добралась до песни, которую я хорошо знаю. Это была выдающаяся по экспрессии «Summer Sun» Texas, которую я обожаю, сама не зная почему. Я не любитель громкой музыки, но для этой песни раз и навсегда сделано исключение: когда я слышу ее в машине, то включаю динамики на такую мощность, что машина начинает вибрировать. А здесь я услышала ее в живом – и превосходном - исполнении, на светлой площадке высоко над Парижем. «Iiiii’m over… you», - экспрессивно выводила девушка, на последнем слове драматично проваливаясь на пол-октавы. Я поймала себя на том, что счастливо повизгиваю в самые эффектные моменты песни.
Впрочем, далеко не мне одной пришелся по душе эмоциональный уличный концерт. Это было совершенно очевидно по огромной толпе, собравшейся на площадке и лестнице рядом с ней. Зрители подпевали, раскачивались в такт музыке и явно получали от происходящего немалое удовольствие. Я тоже не спешила отправиться преодолевать пролеты, оставшиеся на пути к Сахарной Голове. Это было так здорово – смешаться с юной жизнерадостной толпой на светлом открытом пространстве, видеть Париж под собой, Sacre Coeur над собой и слушать чудесные песни, исполняемые темноволосой загорелой девушкой с невероятно красивым голосом.
Собор Сакре Кёр поразил меня своими размерами и капризными, нарочитыми формами. Глядя на него, становилось понятно, почему многие парижане пришли в ужас, когда поняли, что именно будет возвышаться над Монмартром. А впрочем, Париж способен переварить и не такие строения, загадочным образом облагородив их и превратив в еще одну свою изюминку. Вот и Сахарная Голова, несмотря на капризный вид, украсила собой Монмартр и сформировала в небе изящный, и очень парижский, силуэт.
