Мы опять ездили на корриду, вы знаете. Закрыли сезон и гештальт — увидели наконец лучшего матадора Испании (а значит, и мира), присутствовали при событии, которое составляет квинтэссенцию корриды — индульто. Это значит, что бык и матадор были так прекрасны, что быку даровали жизнь, а матадору — триумф.
Все это происходило во Франции, в идиллическом Провансе, бывшей Нарбоннской Галиии. Может быть, посторонним людям это и неприятно, но коррида здесь имеет корни не менее глубокие, чем в соседней Испании. Арль, Ним, Дакс, Безье — во многих городах есть арены, на корриду ходят семьями, включая женщин и детей, праздники собирают толпы народа со всего мира. Веселится и ликует весь народ...
Ним — красивый город. Наверное. Во всяком случае, когда уже к полуночи мы уходили из старого города к себе в отель на окраине, из темноты, такой южной, отливающей синевой и масляным светом фонарей темноты, на нас наваливались то огромные платаны, то могучие мраморные колоннады. Фонтаны, кованые решетки, закрытые ставни. Жаль, но красоты этого самого римского за пределами Рима города мы не видели. Мы приехали на ферию.
Ним с его 140 тысячами жителей в обычное время — город довольно сонный. Улицы пустеют, стоит вечером выпасть из праздничного круга Арены. Но в дни ярмарки город живет 24 часа в сутки. Тишина возвращается в старый город только в будни.
Уже на второй день мы привыкли к веселой толкотне вокруг Арены — большого, римских времен колизея. Сегодня он дважды в год используется для корриды во время больших ферий, в остальное время — для концертов и других вегетарианских развлечений. В палатках, разбитых вдоль улиц, отходящих от Арены, торговали тематической экипировкой — соломенными шляпами от солнца, белыми и красными нашейными платками, которые положено носить в дни ферии, и тому подобными бессмысленными, но жизненно необходимыми вещами.
Грохотали бродячие оркестры, без остановок выдували пасодобли. Все кафе открыли двери на площадь, где бесконечно выпивали, пританцовывали, перекрикивались сотни людей. Большинство носили красный нашейный платок — символ ярмарки.
Шляпы от солнца — самый ходовой товар на ярмарке.
В такой красоте нимуазцы (нимейцы? нимчане?) ходят на корриду. Эх, а я даже цветка себе не раздобыла.
Нормальный распорядок дня — насильственно, под будильник проснуться, надеть лучшее платье, специально привезенное ради ферии, дойти через весь город до арены, нырнуть в ярмарочные ряды, где продается всякая специализированная чепуха. Другие ряды — это палатки с едой — сытной, тяжелой, вкусной, на раз — перехватил — и остаток дня веселись.
Мерять шляпы кожаные и соломеные, платки, перебирать плакаты и книги про матадоров, где-нибудь выпить, застревать каблуком в брусчатке, ходить туда-сюда по улице, демонстрируя себя миру, где-нибудь выпить, зажав в руке заветный билет, шляпу, программку и бутылку воды, пойти на дневную корриду как на работу, потом найти место в харчевне под навесом, попросить заполошного гарсона принести что-нибудь выпить... Танцевать, аплодировать, болтать, смотреть на часы, чтобы успеть на вечернюю корриду... Что-нибудь выпить... На ферии в Арле пьют в основном местное легкое необременительное розе, оно веселит и скрашивает изощренное однообразие праздника.
У Мезон Карре весь день куролесили фольклорные группы
Это танцоры на ходулях — echassiers
Самодеятельные артисты
Почему-то особенно запомнилось отношение к инвалидам. В Арле, например, на арене была сделана широкая галерея, куда могли заехать коляски, и откуда вместе с нами смотрели корриду человек десять со своими помощниками.
В Ниме инвалидная коляска пыталась проехать от Арены сквозь разгоряченную толпу. Народ пил, танцевал, перекрикивался — никто не замечал проблемы этого человека. Тогда трубач одного из оркестров, наяривавших на площади, остановил музыку, поднес трубу к губам и сыграл сигнал "внимание". Люди встрепенулись, огляделись, разом расступились — и человек проехал по своим делам. Толпа вскоре сомкнулась, и танцы продолжились.
Индульто — это прощение
Арена в Ниме большая, поэтому 15 тысяч человек, которые она вмещает, незаметно и без особой толкотни растеклись по трибунам. Свободных билетов в продаже не было задолго до начала ферии. Импрессарио Арены Симон Касас, в прошлом неудачливый тореро, а ныне гений менеджмента, искусно разжег огонь в афисьонадос: билеты нам с стоили треть месячной зарплаты.
В полдень трибуны арены накрылись рядами соломенных шляп
Хосе Томас выступает редко. Есть матадоры, которые чёсом гастролируют по стране, по деревенским аренам и городским, собирая трофеи, которые им щедро дарит непритязательная публика. Они же занимают первые места в рейтингах, — берут числом, что называется. Хосе Томас за весь год выступал дважды, соло с шестью быками в Ниме должно было стать третьим и последним в сезоне выступлением. А может, и в карьере. Никто не знает, что он решит завтра. Никто не знает его намерений. Важно только то, что здесь и сейчас.
Так что в полдень на арену должен был выйти матадор, чьего выступления я прежде никогда не видела — ни на видео, ни по телевидению. Строго говоря, трансляции корриды на телевидении — это эрзац-зрелище. Экран не передает ни нервно-приподнятой атмосферы арены, ни ее шума и запахов, ни особой вибрации, когда воздух над ареной отравлен ожиданием драмы. А главное, на экране не чувствуешь физическую угрозу, исходящую от быка, — и создается обманчивое впечатление полного контроля матадора над ситуацией.
Что касается Хосе Томаса, он отказался от участия в телетрансляциях с 2000 года. Чем, конечно, поднял градус своей загадочности. Еще выше градус дискуссии вокруг его фигуры поднялся, когда он вернул королевскую золотую медаль — одну из 17, когда-либо врученных матадором — потому что счел, что следующий лауреат, некий Франсиско Ривера Ордоньес, получил награду из соображений непотизма. В мире тавромахии, пронизанном сложными родовыми и клановыми связями, этот шаг вызвал нешуточные вибрации.
Десять лет назад Томас в расцвете сил ушел и из корриды, и из общественной жизни, не объясняя мотивов. Снова появился в Барселоне пять лет спустя, в 2007 году, а два года назад в Мексике получил страшную рану, от которой во времена прежних поколений матадоров не было спасения — бык разорвал ему рогом артерию на ноге. Он едва не умер, но в эпоху переливания крови и санитарной авиации был спасен медиками. В общем, это матадор, которого считают то ли юродивым, то ли гением. Я придерживаюсь последнего мнения. 15 тысяч человек со всего мира, купивших абонемент на нимскую пласу, скорее всего, тоже так считали.
Арена в Ниме похожа на разрезанную пополам дыню торпеду. На «галерке», на самых дешевых местах сидят обычно самые отвязанные афисьонадос — и местные, французы, и из множества испанских провинций, включая принявшую анти-корридные законы Каталонию, латиноамериканцы (а на местах для почетных гостей был замечен нобелевский лауреат Варгас Льоса, роман которого «Тетушка Хулия и писака» был настольной книгой моей юности). Иногда с трибун «заряжают» что-нибудь духоподъемное.
В адрес Томаса несется что-то совсем уж патетическое: Torero de verdad! И даже «Спасибо матери, что тебя родила».
Несмотря на очевидное мужество, в том, что он делает, нет ни показного куража, ни демонстративного презрения к смерти. Когда он борется, он излучает серьезность, и даже отчасти печаль. Ритм движения его мулеты как хронометр, отмеряет движения быка. Музыка опасности звучит фоном. Иногда Томаса называют гипнотизером, имея в виду то, как он неизменно привлекает к себе внимание публики. Когда он работает на пласе, кажется, что гипнотизирует он быка. Например, когда он исполняет estatuario, сохраняя полную неподвижность в центре смерча, которой является траектория движения массивного быка. Кажется в такие моменты, что матадора с быком связывает невидимая нить, которую обрывает только удар шпагой-эстоком.
В искусстве тореро существует и ремесло, и техника безопасности. Не случайно эту науку изучают с детских лет. Существуют и разнообразные уловки, которые позволяют матадору демонстрировать выигрышные фигуры в «слепой зоне» быка, не подвергая себя особому риску. Стиль Томаса отличает какое-то неподдельное равнодушие к опасности. Кажется, что в нем очень немного витальной силы, он не расплескивает вокруг себя нервную энергию, хотя он работает как никто близко к быку («сантиметром ближе — смерть, сантиметром дальше — позор»). Некоторые эстеты от тавромахии называют этот стиль tremendismo, провокацией против канонов искусства. Другие сравнивают с кипением барокко против спокойных линий классицизма. Я считаю Томаса платоническим искателем абсолюта.
При этом он показывает совершенно выдающееся знание быка, и терпение по отношению к нему. При этом Хосе Томас очень авторитарный тореро. Он не приспосабливается к быку, он заставляет его следовать за собой.
Удивительно, кстати, насколько непредсказуемо бывает поведение быка. Четвертый бык корриды матиналь на ферии в Ниме по кличке Неблагодарный, вылетел на арену таким заряженным, что пронесся по песку и перемахнул через ограждение ровно под президентской трибуной. Как же бросились врассыпную все, кто обычно околачивается за барьером — оруженосцы, менеджеры, сам Симон Касас — главный распорядитель всего действия. Олимпийские игры по прыжкам через барьер. Бык пробежал по кастельону несколько десятков метров, пока кто-то расторопный не открыл ему ворота на арену.
Спокойным и сконцентрированным в эти минуты оставался только Томас, и казалось, что это спокойствие ничем невозможно нарушить. Вообще маэстро производит очень особенное впечатление. Тщедушный, тонкокостный, с малоподвижным, некрасивым лицом, которое перерезает тонкий рот, отстраненный взгляд. Меньше всего он похож на традиционных матадоров-гладиаторов — крутозадых, бровастых, набриолиненных.
С Неблагодарным он проделал умопомрачительную серию пасов. Характер быка напоминал холодный огонь — ровная ярость, неотрывное следование за раздражителем — мулетой. Это то, что называется manejable — управляемость, и высоко ценится. И когда прозвучала труба, отмеряя начало третьей терции, и приближения момента истины, и матадор изготовил эсток для нападения, публика в несколько тысяч глоток закричала: Noooo... Тема индульто зазвучала над пласой. Такой выдающийся день должен был завершиться на патетической ноте. В корриде это — "прощение", дарование быку жизни.
К слову сказать, главный цвет корриды — не красный цвет мулеты. Главный цвет — оранжевый, цвет платка, которым президент корриды подает сигнал сохранить жизнь быку. Томас обернулся на президента. Тот как хороший актер держал паузу, подогревая энтузиазм толпы, и утверждая собственную роль в действе. А потом поспешно, будто устыдившись своей нерешительности, выкинул оранжевый платок.
Индульто — это нечастое событие. Я видела несколько десятков коррид, и только одно "прощение". В Ниме нас постигла редкая удача — быка помилуют во время выступления великого маэстро. И поскольку коррида — это очень регламентированное действо, есть свой закон и у индульто. Сам матадор не может, не имеет право отпустить быка. Недостаточно и требования публики. Индульто — это сложная наука, которая оценивает поведение быка — прячется ли он или атакует, насколько у него «мощный двигатель», быстро ли он сгорает, как он нападает на лошадь, как он держит голову, как преследует бандерильеро. Все эти решения должен принять президент.
Томас повернулся лицом к быку и послал ему воздушный поцелуй. Отбросил эсток на песок. Теперь он должен рукой коснуться того места на загривке быка, куда обычно входит убийственная шпага.
И наконец, серией пассов подвести быка к воротом ториля, откуда он полчаса назад вышел на песок.
Там быку залечат раны от бандерилий и пики, заводчик-ганадеро отвезет его обратно в поместье, выпустит на волю, обеспечит холей, негой и коровами до окончания жизни быка-производителя.
А на арене в Ниме укрепят табличку: Хосе Томас, 16 сентября 2012 года, индульто и пуэрта гранде. Это тоже история римского амфитеатра.
У нимского амфитеатра стоит памятник Кристиану Монкукийолю, тореро по прозвищу Нименьо II. С ним связано одно из самых трагических событий в мире корриды. Выступая на арене в Арле в 1989 году, он был поднят на рога и подброшен в воздух Коробейником, быком по кличке Panolero. Это был миура — бык самой мощной и злобной породы. Нет, Нименьо не получил удара рогом, его погубило падение — но упал головой вниз, и раздавил 3 и 4 позвонки... Два года он страдал параличом ног, мучительная реабилитация, после которой матадор убил себя сам, не выдержав жизни в инвалидном кресле.
Нименьо был из тех матадоров, кого здесь, на юго-западе Франции, называли на испанский манер «ториста». Есть два слова, два понятия, обычно используются для рекламы корриды и разделяют ее поклонников: «toristas» и «toreristas». Это термины отражают то, чем промоутеры привлекают публику при бронировании абонементов за месяцы до события. То, кто является главным в корриде — бык или тореро.
Корриды для "toristas" сосредоточены на быке. Торо. Огромном, тяжелом, из ганадерий Miura, Victorino и т.д. Матадоры, которые выходят против таких быков — специалисты по игре по-крупному. Гладиаторы, наделенные особым даром. Холодная кровь. Гранитная твердость. Мощная, тренированная физика. Стоическая работа безо всяких украшений. Мгновенная реакция и ледяная решимость с испытании с мечом.
Корриды для "toreristas" демонстрируют таланты тореро, которых можно назвать «художниками» от корриды. Красота. Форма. Эмоции, но не душных страх гладиаторского боя. Свобода для творчества и разнообразия. Красота, связанная с эмоциями, а не дерьмом и кровью. Ставка на жизнь, а не на смерть. Ставка на господство над быком, на его управляемость. Этого никогда не случается с «toristas" — с miura можно сражаться, но над ними невозможно доминировать. В отличие от художников от тавромахии — их главное умение — это умение простого солдата, смотреть смерти в глаза, и найти силы для выживания.
Это я к чему? Это я к тому, что только в Ниме мы были на трех корридах, и у меня остались картинки, которые я не могу в себе удержать:
Первый вечер — мано о мано Моранте де ла Пуэбла и Хосе Мари Мансанарес. Второй вечер — Хулиан Лопес Эль Хули против местного парня Себастьяна кастеллы. Мано а мано, "рука к руке" — это коррида для двух матадоров. Чаще-то на арену выходят трое — против шести быков. Реже бывает мано а мано: двое против шести, по три на каждого. И совсем редко — соло, в одиночку — против шести. Мано а мано всегда содержит дополнительную интригу. Ну там, Мадрид против Севильи, опыт против молодости, или какие-нибудь принципиальные соперники сходятся... Тогда это происходит вот так:
