Нарбон — город древний и легендарный. Он уже настолько стар, что ухитрился достичь своего расцвета еще до нашей эры. Во времена императора Октавиана Августа здесь проживало около 35 тысяч человек, вовсю чеканилась своя монета, а в его роскошную бухту захаживали такие купцы, о коих в иных «Марселях» пока еще слыхом не слыхивали. Да что там Марсель, в те годы, когда Нарбон уже вовсю цвел миндалем и пах «римским полукислым» небольшая, деревенька под названием Лютеция на берегу Сены была лишь впервые упомянута в летописи Юлием Цезарем.
Словом, начал город за здравие, которое, впрочем, что ни век, грозило завершиться унылым заупокоем. В середине II века страшный пожар превратил Нарбон в безжизненное пепелище; затем варвары принялись наведываться в него, как на «Зенит-Арену» в дни игр любимой команды: викинги, сарацины, пираты, — да каких только лютых гадов не доводилось встречать здесь вплоть до конца IX века.
Ну а затем гости из ближнего зарубежья в лице тулузских графов решили, что не дело столь лакомому кусочку ходить по чужим недобрым рукам, да и прибрали Нарбон к своим. Хотя, в этом начинании достойное сопротивление им оказали местные епископы, которым вовсе не хотелось терять практически свой ломоть хлеба с таким толстым и столь сытным куском масла. В результате святоши и сеньоры подели «мир» надвое, зажив дружно, счастливо и с пожеланиями скорейшей смерти друг другу.
Более или менее спокойно в Нарбоне стало лишь с обретением им статуса самостоятельного виконтства, но то было лишь временное затишье. В начале XII века в стенах местного замка родилась девочка, которую родители назвали Эрменгардой, и то ли от чрезмерной любви, то ли по средневековой недальновидности, оставили ей столь богатое наследство, что в округе вмиг закружилась не одна дурная голова. После того, как малышка осиротела, женихи всех мастей и карманов принялись слетаться в Нарбон, будто коршуны на маленького и такого аппетитного на вид мыша, однако все их предложения до поры до времени оставались без ответа.
На 12-летие Эрменгарды в город пожаловал тот, кому отказывать было не принято даже в самых героических снах. Лично граф Тулузы Альфонс I, для верности подстраховавшийся преданной армией, предложил барышне руку, сердце и небольшую позолоченную клетку, в которой ей предстояло провести остаток своих дней. От такого щедрого предложения Эрменгарда для приличия лишилась чувств, а затем, подлатав босоножки, рванула в сторону Барселоны под могучее крыло своих испанских родственников.
Остатки старой римской дороги меня лично исключительно впечатлили. Переть вот по таким бульникам 1111 км, а именно столько от Нарбоны до Рима, — это на одних сандалиях разоришься!
Матерый барселонский граф, недолго думая, выдал «уже вполне созревшую» девицу замуж за одного из вассалов своего вассала и протрубил в походный рог призыв к началу войны. Тулузу по тем временам все боялись как огня, но не примкнуть к союзу Барселоны, Безье и Каркассона было бы верхом глупости, потому как вместе они представляли из себя едва ли не единственный силу, которая могла победить общего и столь ненавистного врага.
В результате коалиция одержала вверх, Альфонс I был пленен, а Эрменгарда вздохнула наконец спокойно, примерив статус замужней дамы. Барселонский хрен был вовсе не слаще тулузской редьки, но малолетняя Эрменгарда, неожиданно для многих, а может быть и для себя самой, вдруг научилась вертеть сим овощем как только пожелает. О ее муже история сохранила лишь ничего не значащее имя, а вот сама виконтесса вошла в летописи, как женщина славная, умная, на многое способная и еще больше сделавшая.
Начала она с того, что приучила мужа выполнять команду «Рядом», затем погнала прочь из Нарбона протулузского епископа, посадив на трон своего родственника, и на этом завершила первый этап восхождения к безграничной власти. Через несколько лет Эрменгарда мягко намекнула барселонцам, что, как любая южная женщина, она и сама с усами, а закончила тем, что принялась править в городе и виконтстве самостоятельно.
Вот тут-то на Нарбон и сошла благодать. В образе девушки исключительно тонкой и чувственной (так во всяком случае утверждали все те, кому она давала деньги) Эрменгарда окружила себя поэтами, музыкантами и живописцами. Она больше не хотела воевать, она хотела лишь того, чтобы городская гавань была наполнена кораблями, чтобы за нее неистово молились в поднятом ею с колен знаменитом аббатстве Фонфруад, которое она щедро кормила свежеотчеканенными монетами и чтобы песни о ней никогда не утихали в ее замке.
Одним из самых известных представителей легкого стихотворно-песенного жанра был Пейре Рожье, пригретый Эрмегардой в недалекой близости от себя. Во французском тексте о нем я не понял одного предложения и попытался воспользоваться услугами програмного переводчика. Вот, что сообщил мне всезнающий компьютер: “За оказанную честь, трубадур сделал своей даме сердца хорошо”. Это тот редкий случай, когда к прямому переводу нельзя прибавать ни единого слова. Все в самую точку!
Городской рынок — это тоже очень хорошо, а посему я счел эту фотографию здесь уместной
Однако разговоры о том, что поэт в Нарбоне гораздо больше, чем просто поэт, вынудили виконтессу отослать воздыхателя подальше от замка и от себя нестойкой. Место Пьера заняли другие служители музы, которые ежедневно восхваляли красоту и ум госпожи, а еженощно делали “хорошо” ее придворным дамам, более честь Эрменгарды не марая.
С уходом из жизни могущественной виконтессы, а случилось это печальное событие где-то в 1197 году, епископская власть в городе снова начала пускать корни и укрепляться. Для Нарбона это означало, что он вступает в эпоху великого строительства церквей и соборов. Готика уже вовсю шагала по стране, и ее пламенем был охвачен практически каждый уголок Франции, а посему старенький, горелый и ломанный собор святого Павла примерил на себя свежее, новомодное кружевное платье и с 1224 года принялся принимать население, что называется, без отгулов и выходных.
Однако, одного храма Божьего, пусть даже обладающего мощами первого епископа Нарбоны и саркофагами III-IV веков, городу показалось мало. В середине XIII столетия на самой окраине мегаполиса начали строить нечто монументальное и величественное. Ну как строить? Заложили первый камень и пошли думать, что бы к нему еще приделать, дабы получилось красиво. Размышляли еще лет десять, а потом, так и не согласовав поэтажные планы и сметы на строительство, с Божьей помощью взялись за дело.
До 1332 года все вроде бы шло хорошо. Взмывая сводами ввысь, собор пронзал облака и не было со стороны Небожителя никаких претензий по поводу причиненного беспокойства и аннексии принадлежащих ему вотчин. А вот сеньоры Нарбоны напротив, были крайне раздосадованы тем фактом, что собор, раздаваясь вширь, добрался до крепостной стены и начал отщипывать от нее самые нестойкие камни. При нормальных отношениях между городскими хозяевами подобные вопросы решались одним отпущением грехов или парой звонких монет, но в Нарбоне религиозная коса нашла на господский камень и, жалобно взвизгнув, приказала долго жить.
Местные виконты не отдали святошам ни пяди родной стены, а потому собор так и остался более похожим на огрызок, нежели на храм Божий. Хотя, нужно признать, что и этот недодел выглядит весьма впечатляюще, а местами даже грандиозно. В XIX веке начинающий гений Виолле-ле-Дюк собирался совершить в Нарбоне одну из первых проб своего архитектурного пера, но городу тривиально не хватило денег на то, чтобы закончить свой шестивековой долгострой, и Реставратор Всея Франции вплотную занялся Парижем.
Однако истинная причина ссоры «Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем» была конечно же намного глубже, чем простая грызня церковной и светской властей. Дело в том, что в XIV веке река-кормилица Од, предательски вильнув хвостом своего русла, ушла из Нарбона, унося с собой прежнее благосостояние и возможность сорить деньгами направо и налево.
Кое-как епископам удалось завершить лишь свое в высшей степени простенькое жилье, без которого им и вовсе негде было бы преклонить голову и вкусить скромных даров, ежедневно посылаемых Господом. Да и то пришлось ограничивать себя практически во всем. Вместо грандиозной задумки на пол-мира свет увидели лишь Старый дворец в романском стиле, два донжона и Новый дворец, а все остальные мечты проклятая нищета зарыла где-то неподалеку.
Согласитесь, жалкое зрелище ☺
Таким образом, к XIV веку город обрел все свои главные достопримечательности и впал в глубокую спячку, которая оборвалась лишь в самом конце века семнадцатого. Осознав преимущества и попробовав на зуб прибыли от законченного в 1681 году канала дю Миди, Людовик XIV лучом своего солнечного благословения дает разрешение на специальную ветку водной артерии с конечным пунктом в Нарбоне.
Не мудрствуя лукаво, 32-х километровый канал запустили в старое русло давно пересохшей реки, снабдили для верности 13-ю шлюзами и вдохнули в уже заросший паутиной город новую жизнь. По иронии судьбы эта новая жизнь протекала под самым старым мостом Нарбона, на котором когда-то кипела бойкая продажа всего и вся, и который за ненадобностью превратился в подпорку для убогих лачуг и лавок.
Воды канала Робин принесли Нарбону вкус уже давно позабытой радости. Заботливые власти объявили в городе программу по сносу старого и ветхого жилья, торговля снова вернулась туда, где и должна была звенеть появившимися вновь у горожан монетами, а на место всего убогого и устаревшего встали прекрасные, радующие глаз и удобные в использовании новоделы.
Таким, собственно, Нарбон и дошел до наших дней. Сегодня это очень милый, провинциальный город, в котором полным-полно столь неполезных для здоровья ресторанов и где громадина архиепископского дворца вполне может посоперничать роскошью с дворцом авиньонским.
Небо над ним подпирают уже все повидавшие на своем веку соборы, а улицы без помощи всяких рек и каналов утонули в разноцветном цветочном безумии. Словом, — посмотрите! Я, например, ни секунды не жалею о том, что свернул сюда со своей деревенско-замковой дороги и провел здесь наполненный дворцами и фаршированными улитками день. Чего и вам желаю.
Нарбон или Нарбонн (Narbonne)
Мой рейтинг – 7,5/10
