Маленький кусочек настоящей планеты.
Древние мохнатые горы. А мех на них состоит из громадных лиственниц, арьегард которых подобрался ближе к фотографу.
Мохнатые жители. Когда пузо волосатое — очень удобно ложиться им на снег. А пока снега нет — это просто красиво.
Синие зубы безопасных гор.
Кажется такие шоколадные блондинки жили здесь всегда, когда человеков еще и в проекте не было.
Рыболовля — занятие дюже увлекательное, чуть не пропустили возврат в цивилизацию.
Хариус. Предназначен для питания упорных путешественников.
Конская тропа. Когда лиственница смыкается в густой лес, она начинает походить на корабельные сосны — идеально ровные громадные стволы.
Пыль покрывает все при движении по автострадам местного значения вблизи стольного града Рэнчинлхумбэ, с населением почти тысяча человек, но совершенно не беспокоит путешественников, она здесь и должна быть, это настоящая планета, здесь не моют тротуары с мылом.
ЦПКиО. Нежная травка, вековые деревья, тропинка вьется в парковом ансамбле. Хотя не, до ближайшей юрты километров двадцать, здесь только за ягодой ездят, только на лошадях, только по осени.
Heavy traffic. Два наездника в кадре, один заметен, а один почти нет.
"Но когда приходит время вставать, мы сидим. Мы ждем."
Какая мерзость, снимать закаты. Дурнейший тон фотографа.
Ловля саранчи в золотых полях очень фотогенична, но расстановка этой шуршащей армии на заднем сиденье движущегося автомобиля приводит к панике в рядах путешественников, противоборствующие стороны летают в салоне и бьются в стекла, не желающие летать подбрасываются и приземляются на спинку кресла водителя, вызывая низкочастотное рычание гомосапиенсов, несомненно по ошибке попавших на поле битвы.
Точками включают осень, и жирная желтая гуашь притягивает к себе объектив.
Тончайшая перемычка в озере покрытая лиственницами в один ряд против всяких законов гидрологии и министерств лесных хозяйств.
По неизвестным мне причинам черепа здесь вешают на деревья, подвязывая их синими ленточками. Этот еще не дождался своей ленточки. Хотя похож на череп "чужого", может ему и не положено висеть на дереве?
Автострада, из Улан-Батора к гордости монгольского флота — линкору "Сухэбатор" на побережье Хубсугула.
Бакен. Очень монгольский бакен. Солнечная батарея, аккумулятор, бодро моргает лампой среди дня. Но на мели, у самого берега, потому что никому он не нужен тут. Капитан "Сухэбатора" не может иметь сомнений в акватории, ведь теплоход заперт в озере с 30-х годов прошлого века, с самой его, теплохода, постройки. Реверанс в сторону "цивилизации".
Мурэн, крупный торгово-промышленный центр. Влез в кадр почти весь. Очень монгольские дороги — вокруг идеального асфальта вьется сетка грунтовок, разбегаясь по привычным маршрутам.
Юрта. 3000 тугриков за ночь, = 65 рублей однака. Растопка печи и корзинка дров включены. Спится восхитительно.
Традиционные забеги по прибрежной линии. Штурман на капоте переводит пилота в режим "авто": не надо думать, вперед ничего не видно, крути себе руль на первой пониженной в соответствии с нехитрым языком жестов того кто может видеть сквозь воду.
Неопределенный объект на самом берегу в лиственницах в центре кадра это автомобиль, как центр композиции нашего лагеря.
Хубсугул — чистый кусочек Байкала, геологически это его часть, собственно.
Таскать за собой sup в такие поездки — бесперспективняк, но пусть и ненужная возможность ходить по воде восхитительна сама по себе.
Жирно-цветная фактура на западном берегу.
Западный берег Хубсугула местами когнитивно диссонирует наблюдателя — абсолютно курортный экстерьер при полном отсутствии населения, и, собственно, курортов. Редкие группки сенозаготовителей не могут вернуть шаблон на место.
Лесисто-болотистая композиция на озерном мысу.
Место зимнего проживания скота, рядом кучи сушеных лепешек, этим же скотом и произведенных. Крыша, собственно, тоже из этих лепешек. Подозреваю что шикарный вид на озеро за спиной фотографа не сильно развлекает живность.
"Я старый солдат, и не знаю слов любви, но когда я встретил Вас, о донна Роза!"
Сий достойный муж лихо подкатывает к нам на мотоцикле, поверх руля которого лежит задушенный заяц. Элегантным движением руки он ставит мотоцикл на сигнализацию, нажав кнопку на пульте извлеченном из кармана, во всяком случае мотоцикл мигает сигналами поворота, после чего небрежно бросает зайца рядом на землю. Налили горячий "цай", посидели у костра, обсудили кто едет откуда и куда. Хотя русский он знал не лучше чем мы монгольский, общению это помешать не могло. Вариантов горячих напитков в заведениях два — "цай" и липтон. Вот и охотник с ужасом отказывается от неведомой черной травы класса пуэр, и радуется неуставному цаю, без молока и без соли, не жирному, но зато с кусковым сахаром.
Потомок восхищен тушкой зайца, он его и гладит и держит за лапку и позирует ухватив за уши. Перед уходом монгол с небольшим поклоном вручает онемевшему дитю цивилизации этот охотничий трофей и поворачивается уходить к мотоциклу, на что старшие экспедиционеры разом прорезавшимися голосами начинают наперебой вопить "Э? Этож как?! Погоди! Не! Назад забери! Мы не умеем!", и трофей возвращается на руль мотоцикла.
Ежеутренний моцион — телефонная жабка лопает вкусняшки, возвращение в зону комфорта городского ребенка.
Высота два километра. Болото. Сияет солнце. Жарко.
Строительство цепочки из удлинителей в полсотни метров требует кислорода, но на двух километрах его уже заметно меньше, а хлюпающее болото, кажется, дополнительно пережигает его в тепло и ватную тишину.
Перевал "Нуцгэн Өлийн даваа", 2281м. Автомобильных следов уже давно нет, конная тропа то выныривает из густой травы, то опять исчезает, разбегаясь неуловимыми путями, но километровка генштаба упорно продолжает утверждать что мы идем по "полевым и лесным дорогам, усл. ном. 111". Уже в Москве становится понятно, что мы спутали обозначение с "караванными путями и вьючными тропами, усл. ном. 113", оба варианта обозначаются прерывистой линией с чуть различным разреживанием черточек, и то, что в равнинной местности почти идентично, в Монголии, где конно-мотоциклетная тропа зачастую набита больше автомобильной колеи — имеет решающее значение.
Горная система "Улан тайга". "Цай" который мы пили, кстати, называется "Их тайга", выдвинули предположение что он из сена собранного в заграничной тайге.
В ажиотаже проскочив перевал "Нуцгэн Өлийн даваа" ломимся в краснеющих лучах солнца вперед, случайно замечаем что нужный нам перевал "Өлийн даваа" остался в стороне от нашего маршрута, а туда ведет только конская тропа, явно неодолимая в лоб для нашего автомобильчика. Ложимся спать. Утром смотрим сверху, взойдя на хребет: набрать 100 метров высоты на уклоне, где человек зачастую не может идти вверх соскальзывая по осыпающемуся грунту, не представлется возможным без допополнительной подготовки.
На горизонте Хубсугул, на переднем плане односторонние кедры — господствующие ветра не дают шанса вырасти даже кедровым колючкам на подверенной стороне.
Cowboy people, на вершине перевала-неберучки.
Плюмаж из перьев у лысой горы.
Отображенный хайвей имеет почти стратегическое назначение — это один из трех условно доступных въездов в котловину. В рамках его преодоления мы успели размотать лебедку где-то на верховых болотах, так напугав идущего следом за нами монгола на буханке зрелищем жирной черной ямы, из которой мы только что извлекли автомобиль, что он лязгая раздаткой умотал назад искать объездные пути.
Стражи котловины.
"Играл, не угадал ни одного слова." Г-н оберштурман рядом с важным межевым знаком. Впрочем встречаются еще кое-где выцветшие плакаты с многословными просьбами не сорить по-английски и по-монгольски.
Парнокопытные лопают траву на высоте полтора килОметра, горы, торчащие из облаков — под три килОметра: небо затесалось где-то в промежутке, в непонимании от чего отталкиваться и где вешать облака.
Снег засыпает вершины хребтов, а солнце пылает над равниной.
Очертания лесов среди пастбищ не изменились со времен составления карт генштаба СССР, все там же пасут овец, все там же растут лиственницы. Никто не рубит квадратами лес и не строит ЦБК.
Долина на окраине котловины. Здесь никого нет, никто не пасет скот, никто не ставит юрты, это место никому не нужно. Тишина.
Обратите внимание на парочку справа. "Смотри, смотри! Мальчик девочку ест! — Да нееет же, он ее целует... Хотя погоди, все-таки ест!!?"
Чертовски, однако, элегантные животные.
Скелеты деревьев.
Непривычны евровзгляду мохнопузые парнокопытные все же, так и тянет опортретить.
Мелкий пушок на равнине обманчив, когда спускаешься туда, обнаруживаешь жесткие колючие кусты выше человеческого роста, сквозь которые невозможно идти прямо, приходится нырять, кружить, пробивать и выискивать проходы, и уже через пять минут перестаешь понимать направление движения, без солнца можно блуждать часами.
Среди смородины, в махровых скалах у порогов реки "Шаргын Гол", под камнями укладывают себе кроватки из сена с цветами мыши. Выглядит крайне няшно.
Смородиновые кусты в саду бонсаи.
Eye of the beholder.
Дорога к горячим источникам, по совместительству — выезд из котловины.
Перевал "Утраг-Даба", 2344 м. Подступает ночь. (это же не закат, правда?)
OMG! Закат??
Прибор ночного видения выручает ночью же, в складках местности с неявными признаками колеи, включенный рабочий и ближний свет помогают видеть исключительно локальные препятствия, стратегический вектор движения же отчетлив только в мониторе устройства с вертолета Апач.
Граждане кучкуют сено на фоне горы "Мунку-Сардык". Чтобы я так жил, да. Приходишь на работу, а вокруг такой экстерьер, и как оргазм утром начался так вечером только закончился.
Пограничник Талда, душевный человек, едет в Мурэн на побывку. Три раза с ним пересеклись за поездку, в третий уже чуть не со слезами расставались.
Ззззакат, над озером. (ох, шейм он ми)
House of smoking clouds.
А еще можно лежать на траве у костра и смотреть в небо. И оно на полтора километра ближе и потому очччень яркое.
В последний вечер, сидя у костра, подумали что на карте можно поставить точку, Париж-Лондон-Брюссель-Берлин-Вена, а можно — запятую.
И здесь — точно запятая, придется вернуться.
