Второй день пребывания в Ижевске был снова посвящен знакомству с укладом жизни удмуртов, но уже за городом, в архитектурно-этнографическом музее «Лудорвай», запомнившемся встречей с Зимой, чертом и другими обитателями этого удивительного деревенского заповедника.

Недостаток информации сперва привел нас на центральную автостанцию, где, к удивлению, выяснилось, что автобусы в сторону Лудорвая отправляются с другого, Южного автовокзала, куда следовало доехать трамваем. Время немного поджимало, и мы бросились на остановку. К счастью, долго ждать не пришлось, и первый подошедший трамвай доставил нас куда-то на окраину как раз вовремя, почти к отходу пригородного автобуса на Вавож. Предупредив водителя остановиться в Лудорвае, не представляя, где выходить и сколько туда ехать, мы сгрудились кучкой на задних сидениях в конце салона, стараясь хоть немного согреться.

День выдался на редкость морозным, располагавший скорее оставаться дома в тепле, нежели к прогулкам на воздухе. Незаметно пролетели полчаса, как автобус остановился у какой-то развилки. «Лудорвай, кому в Лудорвай», - донеслись до нас слова водителя, и мы поспешно вывалились на трассу. Мороз здесь уже вовсю поработал, укрыв деревья толстым слоем серебристого инея, и, не щадя, принялся за нас, пощипывая щеки.

Припорошенная снегом дорога вела в деревню, с виду безжизненную и вымершую, на улице – никого, кто бы мог подсказать, где находится музей, и никаких указателей и пометок. Только злые собаки, гремя за заборами цепями, заливались в лае хриплыми голосами, обнадёживая, что кого-нибудь всё-таки встретим. Сразу вспомнился небольшой чешский городок Ийчин, где указатели встречались на каждом шагу, и чуть ли не каждое дерево помечалось разноцветными полосками, обозначающими выход на тропу на Праховские скалы.

Местные жители, попавшиеся на глаза лишь на подходе к магазину, самому бойкому месту, внесли некоторую ясность. Оказалось, что музей находится не близко, в трех километрах от деревни за другой трассой «Казань-Пермь», куда и поспешили, пройдя через всю деревню почти бегом, не столько спасаясь от мороза, сколько стараясь поспеть к началу экскурсии, о которой была договоренность заранее. Дорога показалась длинной и бесконечной…

…На бегу я поглядывала по сторонам, пытаясь уловить различия с русской деревней. Даже беглый взгляд на дома убеждал, что хозяйства здесь крепкие, впрочем, развалюшек тоже хватало. В общем-то, похожие друг на друга одноэтажные деревянные срубы, черневшие вдоль дороги, всё же немного отличались оконными ставнями и наличниками, разукрашенными цветочными мотивами. Кто побогаче, облицевал фундамент дома цветной плиточкой.

Кстати, деревня существовала до 17-го и считалась зажиточной. Уже в 1859 году в Лудорвае, входившей в состав Вятской губернии, насчитывалось 58 дворов, где проживало 518 человек, и работали 4 мельницы. Приход новой власти, разумеется, обрадовал не всех жителей, и деревня разделилась на два противоборствующих лагеря. Одни гоняли балду, призывая к всеобщему равенству, другие, кого принято было называть «кулаками», упорно трудились, занимаясь хозяйством.

Когда своим бездельем сельские лоботрясы допекли кенеш, своего рода деревенский «парламент», управлявший удмуртской общиной, решение было однозначным – подвергнуть не чинивших даже изгороди у дома старому, как мир, наказанию - публичной порке черемуховыми прутьями. Мудрое решение! Одни на полусогнутых покорно следовали на сход, подвергаясь унизительной экзекуции, другие уклонялись от порки, пытаясь обойти выставленные на этот случай у околицы засады и по-тихому, огородами, покинуть деревню. Таким полагалась двойная порция вичек, к ним добавились и спорщики, не пожелавшие подписывать «приговор» о «добровольной» порке.

На беду, случилось это в 1928 году, когда НЭП уже подходил к концу, а идея объединить индивидуальные хозяйства в одно целое уже созрела в недрах большевистской партии. Весть об избиении бедноты в Лудорвае и соседних деревнях донеслась до известных органов, и закипела работа, завершившаяся прогремевшим на всю Удмуртию «Лудорвайским делом» о кулацкой расправе над бедняками, выступавшими по версии следствия за коллективизацию и пытавшимися бороться с кулацким засильем в деревне. Кто бы сомневался! Кстати, именно это дело ускорило создание так называемых колхозов в Удмуртии, где коллективизация наступила на 1,5 года раньше, чем по всей стране.

Но сейчас деревня известна не столько этими фактами, сколько расположенным по соседству одноименным этнографическим музеем под открытым небом, куда со всей республики были перевезены утварь и деревянные дома зажиточных удмуртов, когда-то называвшихся вотяками. Видать, тоже, раскулаченных.

Мы буквально влетели в ворота и поспешили на экскурсию, которая начинается с визитной карточки музея - самой настоящей ветряной мельницы, возвышающейся на пригорке на 11 метров, отмечающей в этом году свой столетний юбилей. Её перевезли сюда из деревни Чем-Куюк Малмыжского уезда Вятской губернии 20 лет назад, разобрав по бревнышку и собрав заново.
Несмотря на свой преклонный возраст, мельница вполне работоспособна и скрипит тяжелыми жерновами по праздникам. Вслед за экскурсоводом, симпатичной удмурткой в национальной одежде, поднимаемся на самый верх мельницы по высоким, почти вертикальным обледенелым ступеням.
Наверху оказывается еще холодней. Это начинает ощущать на себе и объектив, покрываясь легкой нестираемой дыханием изморозью. Оттого снимки получаются как в тумане с небольшими разводами. Основательно зима-матушка постаралась…

Выбравшись из мельницы, гуськом проследовали дальше, пройдя мимо бани, которые строились отдельно, ближе к лесу, считалось, что с ночи в бане собираются черти, потому и мыться после полуночи уже небезопасно, и веник лучше оставить нечистой силе. К чертям в гости заходить не стали, помня о поговорке «не буди лихо, пока оно тихо», а прошли дальше, к усадьбе центральных удмуртов конца 19 века, привезенной из деревни Гамберово, с огромными тяжелыми воротами. Здесь тоже без верований не обошлось. Проходя через такие ворота, человек как бы очищается от злых помыслов и уже со светлыми мыслями и добрыми намерениями входит в дом. Удмурты и поныне сохранили языческие обряды и верования.

Просветлив свои мысли, мы оказались на дворе, окруженном со всех сторон постройками разного назначения. Экскурсия продолжилась уже внутри дома, где оказалось ничуть не теплей, чем снаружи, но о холоде немного забываешь, когда вслушиваешься в подробности деревенской жизни удмуртов, не менее интересной и самобытной, чем в каких-нибудь далеких заморских селениях, где приходилось бывать.

Почему-то больше всего всех интересует, женились ли удмурты по любви… Ан нет, к этому вопросу в старину подходили с четким расчетом на хозяйственную невестку, потому дочерей выдавать замуж не торопились, сама такая в хозяйстве сгодится до поры до времени, а вот сыновей женили мальцами, лет в 15, так что жены всегда были старшей своих мужей. И никого такая разница в возрасте не удивляла, и пересуды не возникали…

Часа два нас водили, вконец выморозив, по нетопленным избам и куалам (это такая молельня, служившая одновременно и кухней, без окон с очагом на глиняном полу), всё больше укрепляя в мысли согреться горячим чаем, может быть, даже чем-то покрепче. Потому, нисколько не сомневаясь, все сразу же согласились отобедать и отведать неведомые перепечи и табани.

На деле перепечи (название «перепечи» произошло от выражения «перед печкой», для их приготовления не нужен был сильный жар) оказались небольшими ржаными корзиночками с начинкой, залитой омлетной массой. А табани – как наши блины, только маленькие и потолще, из дрожжевого теста, выпеченные в духовке. К табаням полагается зырет – своеобразный на вкус молочный кисель, заменивший когда-то распространенный подлив из толченого конопляного семени. Понятно, что сейчас вам коноплю уже не подсунут. Говорят, такой подлив готовят лишь в отдаленных деревнях, где местные жители втихаря выращивают коноплю в хозяйственных целях.

Завершили обед вожделенный горячий чай на травах и горячительная кумышка - посятэм со вкусом ягод и меда. Но стакан я так и не одолела, хотя на вкус горячая жидкость напомнила безобидный глинтвейн. Изначально удмурты делали кумышку перегонкой сбродившего молока, получая молочную брагу. Южные удмурты довольствовались крепостью в 2 градуса, северяне предпочитали покрепче, чтобы горело. Отведавший такое зелье автор знаменитого словаря Владимир Даль остался не в восторге и не преминул отозваться о кумышке несколько презрительно: «Кумышка - мутная, дымная и вонючая перегонная брага у вотяков». К родственному кумысу языковед почему-то отнесся более благосклонно.

После такого обеда, к слову, сказать, весьма сытного и согревающего, не ослабевающий мороз был уже ни почем. Оставалось заглянуть в сувенирную лавку. Но продавца что-то не видать. Оторвав взгляд от витрины, я увидела перед собою… черта, того самого, которого удмурты периодически изгоняют из своих домов, вооружившись липовыми палками и зажжёной лучиной. Неужели кумышка так подействовала… Черт мило улыбнулся и вежливо поинтересовался: «Что-то выбрали?».

Дальше - больше. Стоявшая во дворе заиндевевшая ёлка вдруг ожила и заплясала вокруг нас, размахивая… руками. Вот так кумышка.

Переполненные новыми впечатлениями, мы шумно двинулись к выходу. Там нас поджидала еще одна приятная неожиданность: сама хозяйка Зима-матушка в белом одеянии, чуть отливавшим синим на фоне белеющего снега, вышла своих гостей проводить. Вот, оказывается, где Зима обитает. Теперь понятно, почему здесь так холодно и снежно. «Понравилось ли вам у нас, гости дорогие?», - улыбнулась Зима. «Да-а-а!!!», - оглушили мы её нестройным хором. «Тогда приезжайте на Масленицу! Сестра-Весна придет мне на смену», и Зима, хлопая белыми ресницами, помахала нам меховой варежкой на прощанье.

Откуда ни возьмись, появился неведомый, весьма упитанный зверек, то ли суслик, то ли белка, то ли еще какой грызун в кокетливом шарфике в горошек, прошамкавший нечленораздельное и труднопроизносимое: «Нечкыд вань дыръя гуртад бертэ!», что означает – счастливого пути! И, демонстрируя белозубую улыбку во всю ширь своей…э… мордочки, закрыл за нами дверь. Обратная дорога, почему-то, показалась вдвое короче … Вот такой Лудорвай. Гажаса õтиськом.