*
Сидя под старой раскидистой яблоней в саду, я представляю себя дирижером невидимого оркестра. Первыми в зарослях травы вступают кузнечики. За ними на тон выше продолжают шмели и мухи. И затем высоко в небо уносятся звонкие трели птиц. Мой отец умеет их различать по голосам, похоже пародировать. Из птичьих трелей особняком выделяется приглушенное, как тиканье часов, «ку-ку».
«Кукушка, кукушка, сколько лет мне осталось жить?» Сколько себя помню, кукушка всегда жила в дедовом саду. И всегда это место казалось мне подобием рая. Если он существует, конечно.
Подперев ладонью щеку, на манер древнегреческого мудреца, любил отдыхать под яблоней прадед Илюша. Строгий по отношению к взрослым и мягкий к детям.
Прадед был пчеловодом. Чуть больше десятка ульев занимали первую половину сада.
Ульев давно нет. Остался только маленький летний домик, раньше закрытый на замок, а теперь гулко пустой. Внутри него, не смотря на прошедшие десятилетия, сладко пахнет медом. Стены сохранили то, что сильнее времени.
*
Мне нравится бывать и в дореволюционном доме, построенном прапрадедом для большой крестьянской семьи.
Фотографией увлекался мой дядя. Я пока не умею снимать, как хочу. Но умею замечать мимолетные дары деревенского лета.
*
В деревне всего две улицы. Называются красиво, по-мордовски. Та, что на горке – верхняя. Я зову ее улицей рассвета. Над ней начинается день, встает солнце. А под горкой – нижняя – улица заката.
За верхней улицей, чуть выше деревенского кладбища, расположены постройки бывшего колхоза с символичным названием «Заря коммунизма». Колхоз развалился на закате «перестройки», оставив после себя заброшенный сад и ферму. Последняя худо-бедно, но держится стараниями пяти доярок.
Теперь не то, что раньше. Раньше коров держали в каждом доме. Семьи были большими. Потом из села начала уезжать молодежь. За лучшей жизнью в большие города. Зимой в деревне жили одни старики. Старики умирали. Немым укором стояли пустующие дома с заколоченными окнами. Закрыли сельпо, медпункт. В школе училось не больше десяти человек – дети «московских» родителей, доверенные на воспитание дедушкам и бабушкам. Родители возвращались сезонно, как перелетные птицы. Привозили гостинцы. И снова уезжали на заработки.
Кто, сколько заработал, стало видно спустя годы. По новеньким показушно ярким домам, построенным для стариков. По иномаркам во дворах. По палисадникам, в которых растут не только привычные смородина с малиной, да березы – деревья-обереги. А бывает, увидишь южную тую и даже пальму в кадке, выставленную на всеобщее обозрение. Или такую нелепость, как ажурно-резную беседку. В беседке не отдыхают. Она служит для украшения территории.
Отдыхают обычно вечером на лавочке у забора. Когда все дела переделаны, коровы подоены и нижняя улица алеет закатом.
В праздничный вечер на деревенской улице можно услышать гармошку. Увидеть принарядившихся в национальные наряды мордовок - мокшанок, поющих красиво, многоголосо: «Луганя сакелуня». Пойди, разберись, кто из них москвичка в первом поколении, а кто живет в деревне. Деревня, словно настрадавшаяся мать, обнимает своих блудных дочерей и сыновей. Всех одинаково, с любовью.
*
В ночь на Ивана Купалу по селу ходили ряженые. Обливали прохожих водой. Подкарауливали вышедших на крыльцо соседей.
Шумно, весело. Собаки брешут.
На ночь бабушка закрыла дверь на засов. А к утру хватилась. Мол, забыла ведро на улице. Его, конечно, не нашли. Стащили.
«Ладно,- говорит,- пропало на счастье».
Бабушка говорит складно. За ней хочется записывать.
Мой одуревший от свободы и вседозволенности ребенок залез в грязь. Мажется ею, как хрюшка, визжит от удовольствия. А бабушка взирает на эту картинку с вселенским спокойствием. Изрекает: « Из земли вышли, в землю и уйдем».
*
Ушла спать на печку. Вспомнила детство. И, наверное, впервые за последние два года выспалась. На печи пахнет травами – душицей, собранной в ошпоре. Ошпора – по-мордовски роща.
Мы отправляемся туда рано. На восходе солнца. До жары. Идем по полевой дороге.
В роще трава по колено. Над нею кружат бабочки и стрекозы.
*
Купаться ходим на дальний пруд.
*
Запасаемся витаминами на год вперед. Готовим варенье. А соседи косят сено. Возле ворот их дома вырос аккуратный стог. В нем резвятся котята.
Если не на сенокосе, то на огороде. Работы в деревне много. Огороды, размером с маленькие футбольные поля, засажены мордовским «золотом» - картошкой и свеклой.
С мотыгой в руках занимаюсь самовнушением.
«Труд превратил обезьяну в человека»,- мудрость от Дарвина.
«Колорадский жук – главный враг картошки»,- наука от бабушки.
От чего-то вспоминается «Рабыня Изаура» - «мыльная опера» такая же бесконечная, как море сорняков.
В конце огорода сухое корявое дерево, убитое молнией. Мой маяк. Особенно живописно оно смотрится на фоне заката. Черное на красном. Никто не срубает это дерево. Или не решается срубить. Его корни уходят в землю предков. В мою землю, на которой я почти Скарлетт О Хара из «Унесенных ветром». Осталось закавычить почти.
