На следующий день Андрей улетел в Москву, а у меня еще было дело, поэтому я осталась. Без особого восторга, впрочем: два предыдущих дня казались слишком прекрасными, чтобы ожидать от дальнейшего здесь пребывания чего-нибудь особо радостного. А мероприятие, ради которого я осталась, вообще слегка напоминало авантюру. Мне нужно было встать в 4 утра, чтобы в шесть улететь на Хиос. Там, на этом неизвестном мне острове, где-то в горах скрывается от посторонних глаз еще одна жемчужина: великий византийский мозаичный ансамбль в монастыре Неа Мони. Мне нужно было найти его, разобраться с системой декора, все отснять и описать, вернуться в аэропорт и успеть на свой обратный рейс, чтобы с чувством исполненного долга лететь в Москву.
Одна из проверенных формул счастья — разнообразие. Когда оно есть, вкус жизни чувствуется намного острее. Но момент перехода от одного мира к другому дается нелегко.Когда будильник прозвенел сегодня в 4.00 утра, у меня была мысль в последний раз злоупотребить прошедшим уже днем рождения: в качестве подарка отменить поездку. Помимо того, что спать хотелось смертно, было боязно: я ничего не знаю об острове, куда мне предстоит лететь, я ничего не знаю о том, где находится Неа Мони на этом острове, сколько туда ехать, по каким дорогам. Я вообще ничего не знаю. Но ясно ведь, что буду жалеть, если не поеду: больше всего мы жалеем не о том, что наваяли, а о том, на что не решились. И с мысленным пинком: "А ну, слезай с койки и вперед!" я осилила-таки подъем. А потом всю дорогу до аэропорта высчитывала, сколько мне удастся поспать: 50 минут в самолета, потом часа полтора в машине до Неа... В самолете мне удалось поспать минут пятнадцать. Проснулась от боли и ужаса: беспечный пилот так небрежно бросил козявку Бомбардье на полосу, что я с размаху стукнулась головой об обшивку. Гад! И так настроение сомнительное... 6.45 — и я на Хиосе. Лысеватый какой-то остров, не эстетский. И лики у местных греков подозрительно турецкие. Хотя чего удивляться: с Хиоса виден турецкий берег. Турки здесь хорошо похозяйничали в 19 веке: от 118.000 человек до греческой революции осталось после репрессий 1800. Я ничего не путаю! Раз греков не осталось, то кто здесь живет? Монастырь, если верить редким упоминаниям в инете, открывается для посетителей в 8.00. В моих интересах, чтобы он был далеко. Утро, дождик, холодрыга. Сырой воздух пробирает до костей. Греция, называется! До Неа Мони оказалось от аэропорта 12 км. И даже горный серпантин ничего не изменил: в 7.15 мы были у закрытых ворот.
На пальцах объяснившись с таксистом, что ему предстоит меня ждать два часа, я отправилась вокруг монастырской стены. Монастырь небольшой совсем, с Осиос Лукас не сравнится по размерам. И меньше Дафни, если не ошибаюсь. Барабан и купол новые — впрочем, это я знаю, не сюрприз. Сюрприз будет, если кафоликон с мозаиками закрыт для посетителей. И все же, и все же... Невероятность этого места начала просачиваться сквозь мои предубеждения и предчувствия. В этой холодрыге преспокойно цвел розовый миндаль, сиреневые анемоны и белые, как жемчужная россыпь, ромашки. Окрестные горы, покрытые соснами, дышали спокойствием. Сквозь мрачные тучи вдруг тонким лезвием прорезался солнечный свет. Ну и море. Море на горизонте.
Двери монастыря открылись в 7.30. В смысле, ворота в стенах, а не двери кафоликона. Но уже прогресс. Я счастливо бродила по незамысловатому монастырскому хозяйству: два ржавых колокола, подвешенных во дворе на какой-то перекладине, занавесочки на окнах не знаю чего (келей?) ужасающе деревенского вида, какая-то тачка, громадные засовы на дверях. Параллельный мир, мгновенно подкупающий своей подлинной захолустностью (знаю, что нет такого слова!). А в этой неказистой деревенской оправе скрывается бриллиант чистейшей воды — мозаики средневизантийского периода, на 200 процентов произведение константинопольских мастеров. Только откройте двери! Только откройте двери!!! Смуглый молодой человек (явно не монах, хоть и скромного вида) вдруг вынырнул откуда-то и поинтересовался, как у меня дела. ХОЧУ ВНУТРЬ!!! Молодой человек пообещал открыть врата моего персонального рая. Однако минут через пять вместо него вынырнула пожилая улыбчивая тетенька со сказочным совершенно ключом — как у Буратино из известного фильма, только железным и ржавым. Пещера Алладина открыта специально для меня!
После Осиос Лукаса и Дафни у меня уже не было шока от мозаик, хотя они прекрасны (тоже). У меня был шок от свободы и одиночества. В течение трех часов я не могла найти в себе силы оторваться от мозаик — и меня никто не трогал. Никто не гнал, не пришли никакие туристы, Единственное, что периодически отравляло мне жизнь — это Костас: тот самый "немонах". Воистину дорога в ад мостится благими намерениями. Он то рассказывал мне что-то, что уже давно не являлось для меня новостью, то перечислял монастыри, обязательные к посещению (в них нет византийских мозаик, но ему-то это не важно), то открывал узкие дверцы, чтобы подсветить действительно темный нартекс, то приносил листочки с историей монастыря. И все же, суммарно, я провела значительно больше времени наедине с мозаиками, чем в обществе мозаик И Костаса.
Подготовленная Осиос Лукас, я уже понимала, что и как мне надо смотреть, на что обращать внимание, что записывать. Периодически приходили монахи, радостно здоровались, писали записочки на стоящем в углу столике и уходили, оставляя меня с моей Византией. Я атеист и материалист, но не удержалась, впервые в жизни: коряво, по-гречески, написала записочку с нашими именами. Есть Он или нет Его, но ЭТИ люди точно помолятся от души. Милейший Костас трогательно пригласил меня... съездить с ним в еще один монастырь.
Когда через три часа я выбралась на открытое пространство, мне пришлось прищуриться. Солнце!!! Sol Invictus, которого днем с огнем не найти в Афинах, воссиял над Хиосом, как награда за три дня упорных исканий под дождем. Это был бонус, которого я не ждала. Я и так была счастлива. Но когда оно все-таки осветило окрестности, стало понятно, насколько лучше в его обществе. Плюнув на договоренность с таксистом (подождет — ему же лучше), я уселась прямо на крохотном пятачке между церквами и кельями, под кипарисом.
И поняла, что хочу есть. Тем, кто выходит из отеля в 4.30 утра, завтраки не полагаются, в аэропорту мне было не до этого, а в самолете не предусмотрено (45 минут полета — какой завтрак?). Я порадовалась собственной предусмотрительности (специально вчера заказывала ужин в номер, чтобы спереть что-нибудь на завтрак). У меня было три кекса из Grande Bretagne. Но чудеса еще не закончились. Мне предстояло позавтракать чем бог послал.А бог — в лице добродушного пожилого монаха — послал мне два роскошных апельсина. Ура!!! Кексов не хотелось, если честно. А меня зато бог послал монастырским котам и голубям: не успела я плюхнуться на прохладный булыжник крохотной площади, как ко мне стали стягиваться местные жители, абсолютно бесстрашные. С сомнением я предложила котам свои кексы — и они продемонстрировали истинно отшельническую неприхотливость. В итоге три кота и дюжина голубей мирно перемалывали мои кексы на расстоянии метра от меня. И никто ни за кем не охотился, никто никого не гонял. Чудо!
Завтрак закончился, дела закончились, но ноги по-прежнему отказывались нести меня за ворота Неа. Да ну его! У меня нет обязательств! И я отправилась бродить по монастырским угодьям, и все, кто встречался на пути, улыбались мне приветливо и ласково. И именно тогда я почти пожалела о своем атеизме. Хотя, возможно, дело в противопоставлении мегаполис-захолустье, только и всего.
Восхитительный и невероятный в своей умиротворенности Неа Мони. Настоящий провинциальный сельский монастырь, где живет полтора монаха. И в этой глуши скрываются византийские шедевры мировой величины! Представьте себе, скажем, фрески Джотто вот в таком не охраняемом никем захолустье, куда нога туриста ступает чрезвычайно редко.
Cамое странное место в Греции, которое я видела за всю историю своих поездок в эту страну — заброшенной средневековой деревни Анаватос на Хиосе, прилепленной к вершине утеса. Действительно, заброшенная, абсолютно ирреальная. Греческий Мачу Пикчу.
Лениво копаясь накануне поездки в инете, я наткнулась на это название. Когда у меня не оставалось уже ни одного повода околачиваться в Неа Мони, а времени до обратного вылета все еще было полно, я мучительно пыталась придумать, куда бы попросить таксиста меня отвезти. И вдруг мелькнула табличка со знакомым названием. "Туда!" — ткнула я пальцем. Таксист понуро кивнул, и мы по впечатляющему серпантину поползли еще выше в горы.
Анаватос — там! — таксист неопределенно махнул рукой на горную долину с возвышающимися то здесь, то там громадными утесами.Но сколько я ни таращила глаза, никакой деревни не увидела. И только когда мы спустились в эту долину, а потом стали подниматься на один из утесов, я, наконец, разглядела ее. Я и раньше смотрела туда, но домишки, выстроенные из местного камня и лепящиеся к утесу того же цвета, мимикрировали так успешно, что, чтобы увидеть ее, нужно было ЗНАТЬ, что она там есть.
По абсолютно пустынной дороге мы добрались до площадки, за которой красовался знак "Кирпич". Дальше можно было только пешком. Ну и ура! Чем выше я поднималась по грубо мощеной деревенской "дороге", тем более странное чувство меня охватывало. Как у Гумилева: "не захочешь людей и не встретишь людей, а полюбишь лишь солнце да ветер". Деревня эта явно пустовала пару веков. В общем, таких историй на Хиосе немало: из 118,000 человек осталось 1800, и те не в другой части острова.
У хижин мощные каменные стены, узкие дверные и оконные проемы. Дома-крепости. Выходя из двери верхнего дома, сразу попадаешь на крышу нижнего. Как они здесь жили, интересно? Откуда воду брали? Снизу привозили? Выбор столько неудобного для жизни места наверняка не случаен, как и архитектура: живя в такой близи от турецкого берега, дому в долине предпочтешь крепость на скале. До поры до времени, видимо, помогало.
Еще снизу я присмотрела необыкновенно живописную деталь: у стены одной из хижин, нависающей прямо над почти отвесным склоном, притулилось старое, корявое, но живое и триумфально цветущее миндальное дерево. Сверху все выглядело совсем иначе, но мне удалось его отыскать. Чтобы добраться до коряги, нужно было метров двадцать спускаться вниз под очень рискованным углом по склону, густо поросшему мрачного вида колючками. Вообще я откровенно боюсь высоты. Но место это было настолько странным, настолько неправдоподобным, что инстинкт самосохранения молчал. И только разум говорил: «Не лезь! Если не свернешь себе шею, то сядешь на колючку». Но с разумом легче иметь дело, чем с инстинктом, поэтому я полезла. И почти добралась, но у меня под рукой вдруг поехал вниз какой-то трухлявый камень. Ну его, это дерево!
Мне очень хотелось подняться на самую вершину утеса, но довольно скоро я уперлась в надпись: «Осторожно! Конструкции могут обвалиться». Движимая все тем же отсутствием инстинкта самосохранения, все-таки сунула свой светлый лик в запретную зону и убедилась: если я сделаю хоть шаг, руины непременно обвалятся. Видимо, пришло время спускаться.

Спускаясь по другому склону, набрела на живую часть деревеньки. Топая по узенькой, даже не мощеной деревенской дорожке, я наслаждалась контрастом с заброшенной частью. Здесь цвели розочки и миндаль, сияли жирными боками апельсины, крякали утки, гоготали гуси, лаяли собаки. Полтора землекопа, встретившиеся по пути, церемонно, но дружелюбно раскланивались со мной. Я кланялась в ответ. Степень живописности этих мест была такова, что, двигаясь от одного симпатичного вида к другому, я незаметно для себя забралась далеко в террасные оливковые рощи.
И в упоении носилась там, карабкаясь с террасы на террасу, пока не увидела дедушку в домашнем вязаном свитере. С ружьем. Сицилия начала 20-го века расцвела у меня перед глазами. И только сейчас я впервые перепугалась: что, если он сослепу примет меня за злоумышленника, пальнет из своего ружья и случайно попадет?!
Я улепетывала из оливковых рощ с такой прытью, какой и не подозревала в себе. Прямо к своему такси. Таксисту явно уже давно надоело меня ждать. На его физиономии была написана мечта о кофе, а то и о стаканчике анисовки, и он решительно объявил, что везет меня в город. Провинциальный Хиос, плоть от плоти захолустного острова, вовсе не входил в мои планы, но моими приоритетами никто больше не интересовался.
Не понравился мне городишко. Что-то в нем было неуловимо негреческое, неевропейское. Что-то неуловимо турецкое: слишком мало женщин в уличных кофейнях, слишком много мрачноватых мужчин на улицах. В отличие от Неа, городишко не блистал гостеприимством. А потому в установленное время я без малейших сожалений отчалила в Афины. И только солнце, которого в Афинах так и не было, раскрасило мои воспоминания о городке.
А на следующий день Sol Invictus воцарился уже и в Афинах. И мое горячее желание воссоединиться с семьей начало подозрительно быстро таять. Выбора, впрочем, не было. Зато было два часа перед отъездом, которые можно было провести на афинских холмах, где пахнет свежестью, ладаном и нардом.