Недавно мы посетили фабрику, на которой производится знаменитое хевронское стекло и керамика, которыми заставлены полки всех арабских базаров Израиля. Также большую часть продукции фабрика экспортирует за рубеж.

В относительно небольшом помещении (как для такого объема продукции) расположилось несколько цехов-отсеков: стеклодувный, росписи керамических изделий и мастерские, где тарелки, чашки, колокольчики и т.д. отливаются в формах. Там же рядом стоят печи, в которых раскрашенная посуда, после глазирования, обжигается и приобретает законченный вид.

Сотрудники фабрики — практически все друг другу родственники. На стенах висят фотографии прапрадеда сегодняшнего стеклодува, который открыл небольшой цех, со временем превратившийся в крупнейшее арабское производство Хеврона.

Удивительно, насколько доброжелательно нас встретили. Увидев двух лиц явно не арабской наружности, а совсем даже наоборот, да еще и с камерами, работники фабрики вначале засмущались, но быстро привыкли и даже начали выдувать бокалы и вазочки под удобным для съемки углом. Тем не менее, подобная открытость и владение английским большинством работников, не так уж и странно: им часто приходится общаться с иностранцами, торговать с Израилем, несколько раз в неделю бывать в Тель-Авиве (с разрешением), так что к посетителям, и тем более, евреям, они вполне привычны. А из-за того, что их бизнес держится, в основном, на продажах в Израиле, еще и достаточно доброжелательны. В общем, зачетнейшие ребята.

Из печи, температура в которой достигает 1400 градусов, специальной длинной полой трубкой достают стекло, которое, будучи вязким, наматывается на ее кончик, как сладкая вата. Затем сгустку шипцами придают первоначальную форму и понемногу начинают выдувать, постоянно корректируя форму. Весь процесс изготовления одного предмета занимает пару минут в опытных руках (и легких) стеклодув. Брак, хоть и есть, но его немного.

После выдува вазы или бокала, его ставят "охлаждаться" в печь, температура в которой значительно ниже — всего лишь каких-то 400 градусов. Там стекло немного остывает, а затем окончательно охлаждается. Всего этот процесс занимает около двух суток.

— Иди сюда, сейчас мы сделаем с тобой вазочку, — говорит Имад. Я все еще пытаюсь проследить судьбу своего лебедя, чтобы он не сгинул в печи или ящике со стеклобраком. В руки мне его взять, конечно, не разрешили, хотя я и пыталась. Подумать страшно, что было бы с моими руками, прикоснись я к стеклу, которое только что вышло из печи. Хотя затвердевает оно очень быстро.

— Держи трубку двумя руками так. И дуй. Сильно дуй. Еще сильнее.
Я, в общем, дую. На втором конце появляется огромный стеклянный пузырь типа мыльного. "Вазочка" постепенно начинает становится похожей наже не на пузырь (что, в принципе, уже является неплохой формой), а каким-то бесформенным, неровным, дрожащим облаком. С горлышком где-то сбоку. Такой себе деконструктивизм.

Еще интересно, как стеклянный, хрупкий предмет откалывается от трубки. Пока еще стекло не окончательно остыло, на границе его прилегания к металлической трубке Имад делает линию проколов — как прокалывают слоеный корж перед выпечкой. А затем легонько ударяет по трубке, и моя "вызочка" аккуратно и ровно отделяется от трубки.

Где-то в момент выдувания вазочки, я совершенно забыла об арабо-израильском конфликте, далеко нестерильной трубке, фотоаппарате и впала в совершенно неописуемый, классический женский восторг. Поняв, что без вазочки и лебедя я из Хеврона не уеду, я уже приготовилась разбивать палатку на улице и терпеливо ждать завершения процесса охлаждения или что там еще нужно стеклянному производству.
Пока я думала эту экcтремальную мысль, мы перешли в цех, где расписывают керамическую посуду и прочие декоративные штуки. Все эти предметы мы ни раз видели в Иерусалиме на арабском рынке и прочих базарах страны. Собственно, редкий турист уезжает из Иерусалима, не купив чашку или тарелку, или бокалы под брендом "хевронское стекло и керамика".

На часть тарелок загодя трафаретом наносят часть рисунка — линии, сетки, цветы и т.д. На части тарелок линии рисуются на специальной машине. Однако большинство рисунков, в особенности, на выпуклых и впуклых поверхностях, исполняются вручную. И тем более, в ручную же раскрашиваются.

Потом меня усаживают на свободное место перед рядом баночек с кисточками, выдают эксперементальную тарелку и с интересом смотрят, что я буду делать.

Краски в баночках — непривычно жидкие. После глазирования и обжига, все они меняют цвет до неузнаваемости. "Сырая" расписанная тарелка выглядит тускло и некрасиво. Однако спустя буквально пару дней она перевоплощается — популярная кобальтовая и другие краски становятся яркими и насыщенными, а матовая керамика — глянцевой и ярко-белой.

На фабрике также работает большой магазин, в котором можно купить все линейки продукции. Цены — примерно в два-полтора раза ниже, чем на рынках Израиля. Колокольчики стоят 7 шекелей, большие тарелки, супницы, подносы — 20-35.

Но самое прекрасное и важное, это не это. Самое невероятное, это то, что я получила своего лебедя и собственноручно расписанную тарелку. Как? Конечно, я не караулила два дня под дверьми фабрики. Мы обменялись с Имадом телефонами и он пообещал, что ровно через два дня мои сувениры будут у меня в Тель-Авиве. С чувством тоски и грусти я покидала фабрику, мысленно прощаясь со своей тарелкой и птицей, максимум, планируя наведаться туда снова через пару дней, однако на практике этот план был практически неосуществим. — Ну, выкинут они мое творчество в мусор, и забудут. Тяжела моя женская доля... Примерно так я думала следующие два дня.

— Инна, привет, это Имад, — сказал мне в телефонную трубку через два дня мужской голос. Я уже в Иерусалиме, сейчас выезжаю в Тель-Авив и где-то через полтора часа буду около тебя, говори адрес, куда к тебе подъехать.

Ровно через полтора часа мы сидели с Имадом на диване в лобби отеля Dan Panorama и он, с восторженными глазами, разворачивал из арабских газет мои поделки. Вначале я косилась по сторонам — зрелище для респектабельного отеля, в общем, не очень привычное — а потом забила.

Имад привез мне мою тарелку, причем покрытую двойным слоем глазури и тщательно отшлифованную, лебедя и подарок в виде совершенно прекрасной вазы-рыбы для одного цветка.

Конечно, я допускаю, что добряк Имад мог навешать мне на уши лапшу, однако та радость, с которой он дарил мне вазу и рассказывал, как он обжигал тарелку и как старался, чтобы мне понравилось, и как пытался выгравировать на лебеде мое имя, но у него не получилось, говорили об обратном.

По его словам, он специально приехал в Тель-Авив из Хеврона, чтобы привезти мне все эти вещи, потому что "ну я же тебе пообещал!". Из Хеврона он направился в Вифлеем, оттуда — в Иерусалим, там он оставил машину и в Тель-Авив ехал на маршрутке. А потом ко мне на такси. Всего дорога заняла более 4 часов.

Я с большим трудом всучила ему шоколадку и какие-то деньги, чтобы хотя бы компенсировать его расходы на дорогу — мы пререкались минут 10. На прощание Имад сказал непререкаемую истину о том, что новые друзья — намного важнее и дороже времени и денег и пригласил приезжать в гости на фабрику в любое время дня и ночи.