Куба - судьба и любовь моя!

Посвящается всем «кубашам»!
Куба – судьба и любовь моя!
Или
Исповедь ветерана «Кубинской компании и
стран Карибского бассейна»

Часть 1. Тайные знаки судьбы и проведения.
Из раннего детства мало что остаётся в нашей памяти, в основном – какие-то яркие и событийные вещи. Поэтому с высоты 50-ти лет мне всё более видится странным один вопрос: почему я в пятилетнем возрасте отложил в памяти и никогда не забывал одну жизненную картинку….
По широкой улице идёт колонна жизнерадостных взрослых, из громкоговорителей звучит бравурный марш, и, надо же, мне запоминается мотив и куплет: «Слышишь чеканный шаг. Это идут барбудос. Песня летит по планете звеня: Куба – любовь моя!». А я же сижу на шее отца и в такт помахиваю красивым и незнакомым мне флажком из бумаги на палочке. Как вы сами догадались – кубинским флагом! Естественно, про Кубу, революцию, Фиделя, Че Гевару и прочее я узнал уж в более зрелом, школьном возрасте. Но и тогда мне было невдомёк, что я буду служить срочную на Кубе.
Правда в допризывном возрасте у меня появилось желание: если уж доведётся служить в армии, так только у чёрта на куличках. То бишь чем дальше от дома, тем лучше. Возможно, этому способствовали следующие обстоятельства. Мой батяна, «воевавший» за баранкой в Забайкальском военном округе, куда его «сослали» за борзость из Москвы, возвращаясь каждый раз домой из дальнобойного рейса, закатывал шоферскую пьянку, брал в руки баян и орал свою любимую песню:
«Забайкалье, Забайкалье!
Породнились мы с тобой.
Забайкалье, Забайкалье,
Офицер и рядовой…»
При этом, потеряв надо мной психическую и физическую власть (я уже серьёзно занимался тяжелой атлетикой), он задолбал родного и единственного сына фразой: «Вот в армии из тебя кислую-то шерсть выбьют!». Та-а-к накануне задолбал, что при прохождении допризывной медицинской комиссии, желая всей душой переплюнуть батю, на вопрос военкома: «Где бы вы хотели служить? Выбирайте, вы годны в любые рода войск…», - я, не задумываясь, выпалил: «А там, где труднее!».
Члены комиссии аж проснулись, встрепенулись, заинтересованно округлив глаза. Стали дружно меня уговаривать, ссылаясь на отменные физические данные и Свидетельство об окончании 10-ти классов с четвёрками и пятёрками, поступать после окончания школы в наше Костромское высшее военное командное училище химической защиты. Я твёрдо стоял на своем: или в ВДВ, или в Морфлот. Так и записали - в десант. Удивительно, в итоге потом получился морской десант на Кубу!
А Химучилище находилось под окнами нашей школы и в двухстах метрах от моего дома. Почти все пацаны из нашего класса – дети офицеров, туда же и поступали после 10-летки, там же мы проходили начальную военную подготовку. Однако химия мне была не в тему….
Но с армейским духом и фольклором я впервые столкнулся в 9-м классе в лице нашего школьного капитана-военрука, который с трудом удерживался от мата, рукоприкладства, скабрёзных замечаний и алкоголизма при общении с нами. Но в целом мужик он был неплохой, если его не «выводить из себя». А заводился он с пол-оборота (что поделаешь – армия, нервы…).
Как-то при практическом изучении армейского телефона «ТА-57» он, оставшись с классом, послал меня на другой конец связи – в свою каморку. Мы стали вести по телефонной линии учебные показательные переговоры типа: «Сокол! Сокол! Я – Орёл!...». Я увидел на столе пачку сигарет и, внаглую, но по-армейски: «Сокол, разрешите закурить вашу сигарету!», ответ: «Кури, Орёл!»…. И в армии я стал связистом-телеграфистом, механиком засекречивающей аппаратуры связи, ЗАСовцем. Вот так судьба перекликнулась и распорядилась.
По окончании школы, по советам родственников, решил поступать в Московское высшее пограничное училище (КГБ), но медкомиссия такая строгая, что моя переломанная по-пьяни перегородка носа поставила крест на этом поприще. Подал документы в МВТУ имени Баумана. Последний экзамен – математика устно. Я спокоен, как удав, почти не готовился, знал математику минимум на «хорошо», и чтобы поступить, мне хватило бы даже «тройки»! Учитывалось ещё, что я прохожу по спортивной кафедре. Но что-то случилось на небесах! Такое было со мной впервые. Когда прочитал вопросы в билете, понял – я студент МВТУ, житель столицы, может быть даже в будущем «инженер-космонавт». Вопросы были для меня из разряда: «сколько будет дважды два?». Но тут неожиданно поймал себя на мысли, что не могу вспомнить «алгоритм» решения простенькой задачки из программы 10 класса! На меня наехал какой-то ступор и… тихий ужас! Я не могу пояснить профессору, как должна решаться эта задача. Профессор тогда задаёт ещё более простой вопрос, на который я тоже молчу. В моих мозгах только дикая паника и стыд! В общем – не сдал и как во сне выплыл из аудитории. Пошёл в «сундуновские» бани, успокоился. Решил, что не всё потеряно: можно записаться на дополнительные курсы при МВТУ, устроиться на какую-нибудь временную работу, а потом «досдать» экзамен (так посоветовали и на спортивной кафедре). Все карты мне спутал приехавший на «Камазе» батя, который возвращался из командировки домой и заехал ко мне в Москву в общежитие. Узнав, что я не поступил, выслушав мои намерения о продолжении московской жизни, и осмотрев комнату, где я жил ещё с тремя абитуриентами, заваленную бутылками из-под пива и более крепкого спиртного, сурово изрёк: «Садись в кабину, поехали домой!». Я, в общем-то, сильно и не противился. Так что, если бы не батя, возможно, и не видать мне Кубы!
Ну, так и вело меня в Аты-баты, как записано в военкомате - в ВДВ, чем, в общем-то, гордился и при случае озвучивал знакомым и друзьям. Этот боевой настрой вышел потом для моей психики боком. Наивный, я ещё не знал тогда, что в армии всё делается по иным неведомым законам.
И вот началась моя не менее интересная предармейская трудовая деятельность.
Чтобы не болтаться, устроился фрезеровщиком в цех базовых деталей на костромской завод «Текстильмаш». Чугунные заготовки у меня были весом не менее 200 кг, накидной гаечный ключ для их крепления к столу станка – 1 метр, диаметр фрезы – полметра (ну, штангист), друзья – мужики по цеху, все после армии, но всё ещё духарики. Зарабатывал я – будь здоров.
Потом, к концу лета 1976 года, меня и другую заводскую молодёжь отправили в колхозы Костромской области за 300 с лишним километров. Колхозы не справлялись с уборкой сена и другой сельхозпродукции, а по правде там просто некому было работать. Сначала ехали «пьяным» поездом, потом рассаживали по грузовым автомашинам, потом - в тракторные тележки. По бездорожью и грязи я в числе 20 оказался в колхозе «Дружба», где я позднее чуть не помер с похмелья. В продмаге водку и прочий запас спиртного выпили за три дня. Перешли на лосьон после бритья «Пингвин», тоже кончился. На этом успокоились, да и денег больше не было. Заводской художник – полный алкаш, но с чувством юмора, по моей идее на найденных обойных рулонах красиво нарисовал два лозунга: «Пьянству – бой!» и «Даёшь аванс – даём работу!» Плакаты украсили этикетками от выпитого нами спиртного. Председатель колхоза, заявившись утром в нашу избу, чтобы поднять нас в воскресенье на работы и, узрев наши законные требования, сказал, как отрезал, что зарплату выдаст только по окончании нашей «ссылки» (чтобы мы могли эффективно работать). Аванс был в виде ежедневной выдачи продуктов для приготовления пищи. Трезвость, как «норма» колхозной жизни, а вместе с ней и ударный труд на полях, в коровнике и свинарнике, прервалась с появлением «шабашников», которые строили кому-то дом. Был ещё один аспект по срыву трезвости. С нами были четыре заводские девки, которые жили на втором этаже нашей избы-«гостиницы», которые сразу абстрагировались от совместной бытовой кооперации, попивали у себя после работы винишко каждый день и денег в долг нам не давали. И вот, лежим у себя на первом этаже на матрацах, смотрим в потолок. Наверху у девок музыка, песни, пляски. Я уже не мог терпеть бабьего жлобства и демонстративной пьянки в отрыве от коллектива. Предложил ребятам сходить к «шабашникам» и попросить работу. Так и сделали. «Шабашники» предложили выкопать четыре ямы (как оказалось в глиняном грунте!) 40 на 40 кв. см и глубиной 1 метр 70 см за четыре бутылки водки. Согласились «четыре мушкетёра»: я, товарищ по цеху, художник и ещё один «нестерпевший», остальные – отказались. Начали! Чем глубже – тем труднее. Художник и четвертый быстро сдались, плюнули и ушли. Я затравленно посмотрел товарищу в глаза, произнёс «по-панфиловски»: «Четыре пузыря на двоих!», - и мы не отступили. Уже приходилось поочередно держать друг-друга за ноги вниз головой и совком наполнять ведро глиной. Усталые, грязные, но счастливые мы вернулись поздним вечером в «отель» с четырьмя бутылками водки. Все уже ушли в клуб на танцы. Надо было тоже поспешать, закуску готовить некогда. Под сахарок минут за 20 с одним перекуром каждый раздавил по две бутылки водки в темпе четырех гранёных стаканов. Пришли в клуб…. Потом я не помню. Ребята рассказывали, что почудил (конечно, безобидно!), что из клуба «домой» уносили они меня за руки и за ноги. Утром проснулся на матраце на длинном обеденном столе в кухне (это ребята решили пошутить). Сказать просто, что у меня раскалывалась голова, значит – ничего не сказать! По ней били кувалдой в такт биениям сердца! Но я ещё смог забраться в тракторную тележку, и нас отвезли в поле километров за пять собирать сено. На поле я сразу понял, что умру, если подниму вилами хотя бы копну, и если не посплю ещё. Отполз в кусты на край поля, постонав, забылся в тяжёлой полудрёме. Проснулся от жажды и жары. Солнце палит. Голова трещит. На поле ни трактора, ни людей. Меня забыли и уехали на другое поле! Пошёл пешком в деревню. Каждый шаг отдавался в голову. В колее обнаружил остатки невысохшей дождевой воды. Попил. Сходя с ума от головной боли, по пути сделал около десяти остановок у обочины дороги и пытался заснуть. На очередном привале слышу шум трактора. С трудом поднявшись, под рвущимися в голове снарядами «побежал» за ним, но догнав, не смог сзади забраться на телегу с сеном. Обессиленный, чуть не плача, упал на дорогу с зажатой в кулаках свежескошенной травой. В общем, шёл 5 км 12 часов! Легче было издохнуть. Наверно судьба посчитала, что мне надо сначала побывать на Кубе! В избе-гостинице выпил полведра воды и вырубился.
В конце октября меня каким-то чудом нашла телеграмма-повестка с завода: срочно явиться на сборный пункт для отправки в Советскую армию. Ещё следовала угроза об уголовной ответственности за уклонение от выполнения гражданского и почётного долга. Как добирался до Костромы один – сейчас не помню. Завод встретил общим собранием отправляемых в СА, открыткой с напутствиями в стихах и подарком – электробритвой. Она, как потом выяснилось, не брила, а выдирала щетину. «Свой» призыв я «прогулял» на полгода. Может поэтому в дальнейшем я оказался в Муроме и затем на Кубе?
Было ещё одно интересное обстоятельство: в армию меня «провожала» одноклассница, папа у которой был полковником и «по секрету» служил в своё время на Кубе. Мне и тогда было невдомек, что солдатские письма подруге буду писать именно оттуда!
Вот такие бывают в жизни совпадения, случаи, знаки, а в целом – судьба.
Проводы я организовал в трёх вариантах (заработки мне это позволили, да ещё и матери оставил некоторую сумму). Сначала накрыл «поляну» для одноклассников, потом ресторан для моих мужиков из цеха базовых деталей, и наконец – дома для родителей, родственников и друга.
Ночью перед отправкой не спалось, накатал следующее.
ОСЕННИЙ ПРИЗЫВ
«Как осень веселее лета,
Печальней осени – зима»,
С ноябрьским холодом рассвета
Пропала молодость моя.

Так быстро пролетела осень
В порывах ветра и огня,
И улицы оделись в проседь,
Листву на землю оброня.

Я брёл по отшумевшим листьям,
Грустя о прошлом дорогом,
И память запустила кисти
В дела, залитые вином.

Как об умершем вспоминая,
Жалел лишь только об одном:
Не дана молодость вторая
Взамен сгоревшей розовым огнём.

Ноябрьским холодом рассвета
Простилась молодость моя.
Да! Осень веселее лета,
Печальней осени – зима.

Часть 2. Прощайте мама и папа!
Собака, подай мне лапу.
Покеда, мой друг и подружка,
Давай по последней кружке!
Или
Нерехтская «Пересылка» в «Муромский централ»

1 ноября 1976 года! 7 часов утра. Выпал первый снег. Впереди строевым по направлению к военкомату весело шагает полу-пьяненький батя со своим, а теперь уже и моим, солдатским «сидором» за плечами. Ему, видимо, вспомнилась боевая забайкальская молодость, и он заголосил:
«Вьётся, вьётся,
Знамя полковое,
Командиры впереди.
Солдаты в путь, в путь, в путь».
Мамка его тут же осадила. Батя с грустью заглох. Перешёл на «вольно». О чём он тогда думал, я так и не знаю. Не такие у нас с ним были «доверительные» отношения. Теперь уже – царство ему небесное…
Всё остальное было буднично, но волнительно. Понимал, что еду не на курорт. Другу пожал руку, подружке мужественно сказал: «Буду тебе писать. Если не захочешь – не отвечай, не обижусь, но и не темни».
Автобусом до города Нерехта. Там голые нары, периодические построения со шмоном (искали спиртное), переклички и объявления номеров отправляемых команд, тягомотина ожидания своего «покупателя». Я решил не пить, чтобы детально запомнить всё происходящее. Началось другое измерение, другая реальность, другая жизнь.
А вот и он, маленький щупленький младший сержант, с шевроном войск связи, но с генеральской важностью. Сука, до самого поезда не кололся – куда едем. Отшучивался, мол - в город на букву «М». Парни, допытываясь у него, гадали: Москва, Минск, Мурманск?! А по мне бы уж лучше в Магадан! Всё уж дальше, чем мой батя. От эмблем связиста на лычках сержанта у меня настроение так упало, хоть прямо в вагоне вешайся. Спортсмена, перворазрядника по штанге (весовая категория – 67,5 кг, рывок – 102,5 кг, толчок – 125 кг) и стрельбе (97 из 100 очков) - не в ВДВ, а как последнюю секретаршу - на телефон и телеграф! Это был страшный удар по моему самолюбию.
Тут выясняется: одному из ребят – День рождения. Сбрасываемся ему на подарок (часы) и под этим предлогом на первом же полустанке рвём в сельмаг, где в те времена кроме египетского «Абу Симбелл» из спиртного ничего не было. Покупаем часы, немеряно этой лекарственной настойки и глушим её вместе с сержантом всем вагоном. Естественно, сержанта разговорили. Выяснили, что едем в Учебку до славного Мурома, да простят меня его жители, как выразился сержант, - «города Связи, блядей и грязи».
По городу до Учебки шли белым днём корявым строем всё ещё в муку пьяные. Стала странным образом проявлять себя настойка: по малой нужде опростали все заборы по ходу движения. Учебка расположена на бывшей территории разрушенного при советской власти монастыря. Осталась перед плацем маленькая церквушка, заделанная под солдатскую чайную. Нашего сержанта – сразу на Губу, нас – на маты в спортзал, на карантин. Вечером повели переодеваться в форму. Каптенармус, видя, что всяк к нему входящий, бессовестно пьян, и получая ответ, что мы из города Костромы, перестал удивляться и изрёк: «А-а-а! Костромичи каждый раз такие прибывают». На этом и согласились. Потом помылись в городской бане и вроде 10 дней отсыпались в карантине. У меня на фоне похмелья и несбывшихся надежд по настоящей военной службе развился депресняк. Я был без боя убит и раздавлен. В раздумьях, да и чтоб подбодрить себя, разродился стихом.
Свобода, свобода, свобода…
В философии – осознанная необходимость.
В составе первого взвода
Она от меня схоронилась.

Её охраняют Уставы,
Заборы с каймою проволок.
Выставил Долг заставы
Для лысых строптивых головок.

И каждый точно знает:
Искать её два долгих года
И душу мечтою мает –
Напиться запретного плода.

Два года своей свободы
Отдашь за свободу страны.
Морфлот, ВВС и пехота
Обуют тебя в сапоги.

Часть 3. Учебка или «деревья умирают стоя».
Из курсантского фольклора:
«Одна мысль не давала мне умереть: я буду сержантом!»
Пять месяцев Учебки тянулись как пять лет. В основном нас учили устройству телетайпа и работе на нём. Печатать мы должны были вслепую, то есть строго запрещалось глядеть на клавиатуру. Система на первый взгляд простая: за каждым пальцем обоих рук закрепляются определенные кнопки-буквы (3-4 штуки), как на обычной печатной машинке. Их надо было запомнить, в том числе пространственное расположение на клавиатуре. Увеличение скорости печатания достигалось длительным тренингом на занятиях. В общем – такая мутотень! Ну, точно не десантник, а секретарь-машинистка! Меня душевно выворачивало, я клял военкомат, нерехтскую пересылку и судьбу. Однако, надо сказать, что умение слепой скоростной печати на машинке в дальнейшем мне пригодилось при работе следователем. Вышколяли на «отлично», я и сейчас по привычке печатаю этот опус вслепую. «Всё, что ни делается, - всё к лучшему».
Однако, вернусь «на войну». Воспрянул духом только тогда, когда узнал, что по окончании Учебки распределяют за границу и…, надо же, в том числе на Кубу! Опять она упорно напоминает о себе. Мистика или случайность?! С этого момента мной овладела только одна идея-фикс: любой ценой, несмотря ни на что и только на Кубу. Военно-учебная специальность меня уже не угнетала. Есть в жизни счастье! Вспомнились все предыдущие знаки судьбы и ведущие меня по жизни обстоятельства.
По местной классификации – мы «чайники» (кипим, пыхтим паром-потом, когда нас гоняют сержанты). Замкомвзвода (Замок), сержант, как говорится, был «гнилой». Я ему тоже чем-то не понравился, хотя по службе никаких проблем у него со мной не было. «Духариков» по жизни и «сосисок» в плане физической подготовки во взводе хватало. Я же старался не выпячиваться. Правда, в самом начале был один момент. «Замок» за какую-то (уже не помню) ерунду объявил мне 4(2+2) наряда вне очереди. Наверно, чтобы служба мёдом не казалась. В тот же день, на занятиях в классе, чтобы не заснуть на теме об устройстве телеграфной «прялки», я на маленьком листочке в черновом варианте накатал стихи про Учебку, про жизнь и эмоции. Сержант, видимо, в ходе своей лекции периодически поглядывая на борющихся со сном курсантов, заметил, что я не «клюю» носом тетрадку, а что-то с увлечением катаю на листке. Ну, явно, не его захватывающий рассказ про релюшки, электроимпульсы, шестерёнки, рычажки, тяги с болтами и гайками! Наверно подумал, что пишу письмо домой девушке. Сука, решил меня осмеять перед всеми, прочитав мои страдания про любовь и морковь. Приказал передать ему листок. Не разбирая мой почерк, зачёркивания и переделки, то есть муки моего поэтического творчества, стал вслух что-то мямлить, пыхтеть, пытаясь довести до курсантов написанное. Я, глядя на его потуги, не вытерпел хамства и издевательства над высокой поэзией, так оскорбился, что встал и…: «Разрешите, товарищ сержант, я сам прочту!». Ребята окончательно проснулись и с интересом смотрели, чем всё кончится. Сержант не ожидал такой наглости, с удивлённым взглядом передал мне бумагу, я вышел к доске, и как со сцены громко, с выражением и чувством, практически не читая, закабенил.
Монастырь. Кресты над головою.
Стены красных кирпичей.
Свобода простилась со мною,
А мне не проститься с ней.

Как можно забыть былое,
Его не воротишь назад:
Чудесные школьные годы,
Попоек веселый разврат.

Работа, друзья и любимая.
Первая с ложью любовь.
Удача - пускай несчастливая,
А всё ж волновалась кровь.

Бросала меня бесшабашность
В союзе с проклятой судьбой.
Тяжелый характер – не важность.
Я, главное, был сам собой.

Что станет со мною – не знаю.
Мне только бы встретить любовь.
Пусть будет она неземная,
Чтоб жизнь закипела вновь!

Сейчас я желаю, признаться,
Попросту – много еды,
Налопаться, но не сломаться,
И чтоб отвело от беды.

А в целом – служу я нормально,
Уже обносил сапоги…
Пахать за «грехи» мне 4-ре наряда!
О, Господи, помоги!!!

Рожу сержанта я не видел, а видел глаза ребят, чувствую - их задело. Все в одном котле варимся. Когда я закончил, некоторое время стояла гробовая тишина. «Замок», ну как не падла, наконец-то выдал свой солдафонский юмор: «Ну, уже не четыре наряда, а пять. Сядь на место».
Прозвенел звонок на перемену, вышли в курилку. Ребята одобрительно и, одновременно, сочувственно похлопывали меня по плечу. Мне было взволнованно, но легко и приятно. 5 нарядов подряд дневальным – это называлось: «деревья умирают стоя».
За всё время Учебки я ни разу не побывал в увольнении, все субботы и воскресенья - или в наряде на кухне (даже в Новый 1977 год), или дневальным «на тумбочке», или просто на территории «Муромского централа». Видимо «Замок» моей отчаянной выходки не забыл. Обидно вот ещё что. Он же был мне ровесник. Я просто пошёл на полгода позже своего Призыва. Может, он действительно сдрейфил, что я могу налопаться в увольнении. Может, он уже знал, что я был отобран по документам в команду на Кубу. Позавидовал. А ему ведь предстояло оставаться и дальше в этом болоте. Власть-то над людьми есть, но никакого романтизма. Каждый день одно и то же.
Даже, когда ко мне приехали родители (батя специально взял рейс с грузом на Муром), этот… нехороший человек разрешил посидеть мне с ними в комнате на КПП только полчаса! А если опоздаю на минуту, то пригрозил нарядом вне очереди, падла. Однако от шикарных зимних портянок и какой-то еды из родительской посылки он не отказался. Остальное, как обычно, разделили на весь кубрик.
О духариках. Расскажу только о самых ярких. На первом месте курсант по фамилии… Страх! Но по виду он своей незаурядной фамилии никак не соответствовал: рост - метр шестьдесят с кепкой, худущий, а лицо даже доброе. Но фокус в другом. Он так сильно заикался, что практически не мог говорить. За пять месяцев мы от него окромя: «Я. Да. Нет.» и тирады в моменты крайнего возбуждения и негодования: «Пошёл на х..!», ничего не слышали. Эти слова он чётко произносил своим тонким голоском.
Впервые наш падла-сержант столкнулся с этим «явлением» на утреннем осмотре подшитых подворотничков (должны быть чистые и выглаженные). Порядок такой. Мы стоим в ряд перед кубриком, держим расстегнутые вороты напоказ. Сержант подходит к каждому, при этом курсант представляется: курсант такой-то. Дошла очередь до Страха. Мы уже примерно представляли – сейчас что-то будет. Страх стал судорожно глотать ртом воздух. Сержант ждёт доклада, строго впялившись в него глазами, начинает злиться, видимо думая, что курсант прикалывается, и орёт на него: «Что надо сказать?!». В глазах Страха выражение ужаса, он ещё больше разволновался, его стало раскачивать, начал чаще глотать воздух. Тут мы не выдержали и хором заступились за Страха, объясняя сержанту, что он вообще не может говорить, тем более, когда волнуется. «Замок» удивился, ему показалось это забавным: с такой грозной фамилией и с таким-то дефектом. Смягчившись, он посоветовал Страху: «Скажи всего два слова – курсант Страх». Результат был нулевой. Тогда сержант махнул на свои старания в качестве врача-логопеда и изрёк: «У тебя фамилия не Страх, а Ужас!». А ведь смеяться над убогим грешно. Кто-то в военкомате неумно пошутил, послав парня в Учебку – школу сержантов. Одно - несомненно: никаких военных секретов Страх бы врагам не выдал! Потом сержант додумался поставить его в наряд дневальным по роте, а утром забыли убрать с «тумбочки». По утрам всегда появляется командир роты, подполковник, внешностью и манерами «потомственного офицера в 10-м колене», рост под два метра, громовой командный голос. Дневальный «на тумбочке» должен при его появлении «отдать честь» и заорать: «Рота, смирно! Дежурный по роте на выход!». Ротный увидел то, что в своей военной жизни не видел никогда – немого дневального на боевом посту, дрожащего от страха, как осиновый лист на ветру. А когда ротный гаркнул: «Что-о-о?! Дежурный ко мне!», - курсант Страх наверно впал в обморочное состояние. В итоге, ротный вставил дежурному сержанту «пистон», к Страху никаких карательных мер предпринято не было, но и дневальным его больше никогда не ставили. Вот в этом ему здорово повезло! А на Присяге он смог прочесть только одно слово: «Я…», потом, глотая воздух и раскачиваясь, чуть не упал. Комвзвода старший лейтенант Тупицын уже знал об «Ужасе», стоял сзади него, страхуя. В критический момент, подхватил и увёл. Но нам было уже не смешно, а жалко парня. Было также неловко перед приехавшими гостями-родителями.
Как-то в свободное время я решил приободрить Страха, поговорить с ним по-человечески. Задавал ему учтиво вопросы, на которые он отвечал односложно: «Да» или «Нет». Удалось выяснить, что у него есть отец, мать и братья, что в детстве он испытал сильный испуг. С тех пор стал заикаться, с трудом говорить. Я ему посоветовал не расстраиваться, что со временем это пройдёт. Страх молча кивнул.
Второй «уникум» сам напросился в армию, имея двоих малолетних близняшек, то есть железную «бронь»! При этом, он искренне любил жену и детей, каждый день писал им письма, а нам с гордостью показывал их фотографии. Мы, конечно, думали, что в армию на два года он убежал от пелёнок, детского писка по ночам и прочих забот. Но армия того не стоит. Нам же он объяснил так: «Каждый настоящий мужик должен отслужить в армии». Ещё бзик: он почему-то постоянно брил голову. В остальном был компанейским парнем.
Третий духарик – видимо, сын высокопоставленных родителей, бросил какой-то университет, пошёл в армию. Но нам не кололся - почему. Балагур, хорошо играл на гитаре, страстно любил только одно - пожрать. Когда с проверкой в Учебку приехал генерал – старый пердун, зашёл в наш кубрик и спросил: "Как, сынки, кормят, довольны ли питанием?». Из-за плеча генерала трусливо и заискивающе выглядывал «Замок». Говорить при нём правду про отвратительную жрачку никому не захотелось, а врать – язык не поворачивался. Повисла неловкая пауза. И тут наш любитель пожрать бодро выдал: «Товарищ генерал! А для нас «вкусно» - значит «много». Генералу ответ понравился: «Молодцы, орлы!», мы хором: «Служим Советскому Союзу!». А мне подумалось: «Пойдём, из нашей бадьи похаваем», и старому генералу несварение желудка с клизмой обеспечено. От Учебки воспоминание одно: постоянное желание пожрать и поспать. Поэтому приходилось пихать в себя все сварганенные поваром помои, которые он никогда сам не жрал, а засыпали мы при первом же удобном случае, даже стоя.
Был ещё один ухарец, поначалу ничем не выделялся. Но когда он взял в руки гитару, то от его манеры на ней играть и петь, мы чуть не попадали от смеха. Подняв плечи, съёжившись на блатной манер и производя бой по струнам не в районе деки, а на грифе, запел такой репертуар, что мне, по крайней мере, показалось: сижу среди дворовой шпаны или на зоне с урками. Даже «Замок» приходил в кубрик посмотреть на это явление.
Не могу обойти вниманием песенный солдатский фольклор, списанный у кого-то с блокнота и дополненный собственными куплетами (на мотив песни «Я люблю тебя жизнь, что само по себе и не ново…»):

«Я люблю тебя жизнь,
Но не эту солдатскую муку.
Я люблю тебя жизнь,
Жизнь гражданскую дайте мне в руку».

На плацу вновь огни,
Я стою на поверке усталый.
Ах, как тянутся дни
Мне не хочется жить по Уставу.

«Но забудь обо всём
И теплее укройсь одеялом.
Завтра снова подъем!
Всё опять повторится сначала.

В ходе каждого дня
Не дают мне Уставы покоя.
Нервы есть у меня.
Жизнь, ты знаешь, что это такое.

Мне немного дано –
Три рубля на четыре недели.
Я их пропил давно,
И душа еле держится в теле».

А сержант над душой…
Задолбали «очки» и «наряды».
Я вернуся домой,
И родные все будут мне рады!

По окончании Учебки «Замок» решил проверить: кто и сколько раз подтянется на турнике. Настала очередь для блатного солиста. Результат - нулевой! «Замок» приказал ему снять гимнастёрку, и мы все обалдели. Курсант ожирел до такой степени, что был похож на борова. Самое главное – было не понятно, когда и как ему это удалось! Питались-то все одинаково! Но исправлять фигуру было уже поздно: прибыло молодое пополнение, нас раскидывали по строевым частям.
О вербовке на Кубу. Окончательно я воспрянул духом в Учебке, когда меня в числе других вызвали на собеседование к какому-то «мутному» офицеру. Смысл беседы такой: всё, что я услышу – строго секретно. Если я согласен выполнить свой интернациональный долг на Кубе, при этом – без каких-либо отпусков, даже в случае смерти родителей, то должен пройти в Москве дополнительную медкомиссию и специальные прививки. Сообщать о месте предстоящей службы кому-либо запрещено. Я коротко, скрывая волнение от приближения к цели, ответил: согласен. Претендентов оказалось человек 10 с роты. Дело в том, что из писем с Кубы, присылаемым сержантам роты, вырисовывалось следующее: на Кубе есть сахарный тростник, но жизнь солдата там не сахар. Поэтому многие хотели попасть или в Москву, или в соцстраны Варшавского договора, поближе к дому, к Родине со 100-процентной гарантией вернуться. А барка может утонуть два раза, да и на Кубе можно подцепить какую-нибудь тропическую заразу. А поскольку туда нас повезут тайно, в качестве каких-то специалистов, то было ясно, что «воевать» мы будем с США, а «ястребы» там борзые и без тормозов. Да и наши - не умнее. Потом Афганистан это подтвердил.
Претендентов, и меня в том числе, повезли в Москву, где комиссия осмотрела с ног до головы, и вколола под лопатку болезненный укол. Через некоторое время – повторная поездка. Осмотр на предмет живучести и здоровья после прививки. Я – годен! Сбывается мечта идиота! Тогда же я в первый и последний раз сфотографировался в советской форме. У кого-то из ребят оказался фотоаппарат, и меня «щелкнули» прямо во дворе Комиссии. Потом выяснилось, что на фото видно только снег, сапоги, шинель, белый ремень, шапку и еле уловимые черты лица. Фотку я отослал домой и прямо на ней написал, чтоб поняли: «Мама! Это – я!» Послать настоящую портретную фотографию с Учебки родителям и девушке я не мог, в увольнении-то ни разу не был! Спасибо падле-сержанту.
Был, правда, ещё один светлый период в моём Муромском заточении. Я получил жесточайшую вирусную плевропневмонию одновременно ещё с одним курсантом нашего взвода, с Сашкой Мальцевым. Температура за 40, лежу в бреду. Нас вынуждены были поместить почти на месяц в гражданскую больницу. Из серых казематов, да в белые палаты. Кормят по-человечески. Сестрички молодые в белых халатах делают прямо в койке по утрам в попку уколы. Представляете – какой кайф после мрачной казармы! У нас двухкоешный номер, перины, цивильные больные несут нам домашнее кушанье, жалеют. Тумбочки ломятся от продуктов, варенья. Когда мы чуть пооклемались, завели знакомства, появлялась периодически и водочка. Сердобольные дамочки нам не отказывали, приносили. Мы клялись, что деньги за водку обязательно вернём. Они и слышать не хотели. Сфоткаться - опять никак, в форме без увольнительной в городе делать нечего! При выписке врачи нам признались в курилке, что с нашим редким вирусом мы легко отделались. Предлагали оформить письмо в часть о медицинской необходимости предоставления нам месячного отпуска-причастия, то есть поездки домой на месяц для реабилитации. А у нас выпускные экзамены на носу, и рассылка к местам службы. Перспектива - остаться в долбаной Учебке, в мои планы не входила. Отказались по этой причине. Врачам и медсёстрам вместо «спасибо» написал в книге отзывов стишки.

Весны заиграла капелью гармония,
Солнце лизнуло снежную гладь.
Стянула мне лёгкие плевропневмОния.
Ну и погодка же, мать-перемать!

Болезнь эта очень хитрая штука,
С нею мне было не совладать.
На помощь пришла медицина-наука.
Что ж она сделала, мать-перемать!

Выздоровленье не очень-то радует:
Казарма опять и прощай благодать.
Слеза расставания в душу кап-капает.
Ох, и досадно же, мать-перемать!

Весны всё играет капелью гармония,
Солнце слизнуло снежную гладь.
Прощай, моя милая, плевропневмОния!
Эх, и погодка же, мать-перемать.

Прощайте, медсёстры. Спасибо врачам!
Дай бог вам побольше зарплаты.
А то, что не спал иногда по ночам,
Весна тут во всём виновата.
Постирали и отгладили робу и портянки, начистили бляхи и сапоги, отутюжили шинели, пришили подворотнички. Оделись и вышли во всём блеске в фойе, куда высыпались больные и медперсонал. Чем-то мы им, видимо, понравились, а может, они в нас видели своих детей, отправляемых в армию. За месяц у меня волосы выросли до плеч. Пришедший за нами сержант охренел, как затем и ребята в роте. Возвращаться в казарму было тяжело. Провожала вся больница: больные и медперсонал, открыв окна, махали нам вслед руками. Мы им тоже. Перехватило дух. Ощущение такое, что это вторые проводы с гражданки в армию. Сержант вторично охренел от такой нашей популярности.
Хороший город Муром, хорошие там живут люди. И врачи с медсёстрами.
Вид казармы после больницы я уже мог сравнить только с мрачным подземельем. Подстригся, прощаясь и с волосами, и с больничной гражданской жизнью. В Учебку вернулись как раз вовремя. Комвзвода Тупицын, отличный мужик и офицер, выбрал меня и ещё одного курсанта для ознакомления с радикально новым образцом засекречивающей аппаратуры связи, с которым мы столкнёмся на Кубе. Задача была проста: учиться на ней работать. Было интересно. Нас больше никуда не задействовали. Таким образом, из муромских «кубинцев» нас было только двое ЗАСовцев.
Весной 1977 года прибыло молодое пополнение. У нас свободного времени оказалось уйма. Мы никому не нужны. Шатаясь по Учебке, забрели с Мальцевым Саней в спортзал, куда до этого нам доступ был строго запрещен. Да и желания раньше не возникало. Я увидел там два помоста и две настоящие штанги! Ну, и всё остальное – по-взрослому…. У меня зачесались руки. Сержант-старик с хозвзвода под метр 80 см, весом за 120 кг (у него даже икры не влезали в голенища и последние наполовину сзади были распороты), с соответствующей фамилией «Толстых», ворочал на одном из помостов штангу весом 90 кг – с грохотом толкал без «техники», грубой силой. Он видно считался самым сильным в Учебке. Меня взяло любопытство: что же у меня осталось от штангиста за 5 месяцев Учебки?
На втором помосте я поставил на штангу разминочные 50 кг, пару раз подряд рванул, потом толкнул. Вроде мышечная память о «технике» осталась. Взвесился – 70 кг в робе и сапогах. Сразу ставлю на штангу 100 кг. Решил толкать, но на грудь брать в «стойку», а не в «сед», так как в ногах уже сомневался, специальных тренировок-то не было. Сержант уставился на меня с удивлением: типа, наверное у меня «не все дома». Я легко взял штангу на грудь в «стойку» и тут же толкнул, зафиксировав её секунды на 3 наверху. Затем плавно опустил штангу на грудь и также на помост, без грохота. Одел пилоточку, и мы тихо вышли из спортзала. Краем глаза я видел выражение лица сержанта-голиафа. По нему крупным шрифтом читалось, что если меня оставят в Учебке, то не он будет самым сильным человеком в ней. Вот, что значит «техника»! Мальцева Саню это тоже впечатлило. Он, видимо, от меня такого не ожидал, я с виду вроде не амбал. Только сказал: «Когда ты держал штангу на груди, у тебя было такое старое и злое лицо!». Я пояснил, что это потому, что при большом весе грифом сдавливаются шейные артерии и лицо наливается венозной кровью. Поэтому надо не застаиваться и побыстрее толкать штангу с груди. Иначе можно просто «заснуть» и упасть в обморок. Ещё я про себя понял, если бы не отправка на Кубу, а прозябание в Учебке, у меня возможно бы появился второй недруг, первый конечно - «замок».

Прощай Учебка и гнилой «замок»!
Легко мне было с вами распрощаться.
Здесь первый был получен мной урок:
Какие твари могут в жизни повстречаться!
Свидание со штангой навеяло воспоминания о тренировках, соревнованиях, травматическом радикулите, гулянках, о нашей любимой группе «Машина времени»…. Другу, Андрюхе Гаврилову, написал письмо со стихами. Он в это время тоже был в Учебке под Минском.

ПОДРАЖАНИЕ «МАШИНЕ ВРЕМЕНИ»
«Ты помнишь, как всё начиналось» -
Как с водкой мешалася кровь…
Мы дёргали штангу, и в ней заключались
Вера, надежда, любовь.

Напрасно нас грыжей пугали,
Нам были другие звонки,
Когда мы друг другу своими пальцами
Вправлял в спине позвонки.

Мы водкой крепили дружбу,
Занятия штангой любя,
И вот я мытарюсь на воинской службе,
Боли в спине терпя.

«Я пью до дна» за тех, кто в штанге,
За тех, кого мучит спина, за тех, кому повезло.
И если пить - до дна, и в радости, и в горе.
А те же, кто струсил, от армии косит,
Тот чести своей не спасет.

Часть 4. «…Штурмовать далёко море посылает нас страна…»
или
«Не ищите нас за Магаданом,
На Курилах не ищите нас.
Мы сейчас за тем Меридианом,
Где Макар овец своих не пас!»

Вскоре нашу команду поездом отправили в город Пушкин под Ленинградом, где переодели во всё гражданское и почему-то китайского производства, везде бирки «Made in China». Я так это понял: если нас убьют, пусть думают, что мы китайцы, и все претензии к Мао Цзэ-дуну. Если попадём в плен к американцам, будем молчать, как рыбы, так как по-китайски – «ни бельмеса». Кроме того, курящим выдали по нескольку пачек сигарет «Аврора» от ленинградской «Клары Цеткин», некурящим – пачку советского сахара. Ну, Министр Обороны Дима Устинов у нас голова! Всех обдурил, а денег на это сколько угрохал, да и себя наверно под эту лажу не забыл.
Еще было одно незабываемое для меня зрелище – последний парад перед погрузкой на барку. Нас, 300 «китайцев-спартанцев», выстроили на плацу в коробки. Все - в одинаковом: чёрные туфли, необычно невесомые после сапог, чёрный костюм, белая рубашка, галстук, сверху весенний плащ цвета морской волны и такой же берет. С трибуны - напутственные и зажигательные речи высоких чинов, облачённые в секретные формы, из которых ясно одно – мы воины-интернационалисты и не должны посрамить Родины и Чести. В общем: «Патриа а муэрте!», то есть «Родина или смерть!». Затем феноменальный по красоте и экзотике чеканный проход мимо трибуны строевым шагом под «Прощание славянки» одетых в гражданку головорезов, отдрессированных и отдрюченных в Учебках страны.
Если бы разведка США увидела это, то вывод сделала б один: Союз куда-то направляет спецкоманду профессионалов, роботов-убийц, а значит – скоро третья Мировая война, и … США её проиграет!
Затем по машинам, погрузка на «Балтику», распределение по каютам и…. мои первые эмоции:
Синее небо, синяя гладь,
Белое судно на синем просторе.
По-мальчишески манит орать:
«Я впервые увидел МОРЕ!»
Кормили в ресторанах. После Учебки – это что-то! Кроме того, официанточки в коротких юбочках, декольте – откровенные, но в глазах никакого интереса к нам и нашим половым возможностям. Ясно, без валюты – ни-ни, а у нас - «как у латыша, член да душа». Наряд на кухню – самый блатной, просто надо помочь убрать посуду и накрыть на вторую смену. Потом жрёшь от пуза, спишь в каюте или шатаешься по палубе. Из четверых в каюте я один оказался не подвержен морской болезни, наоборот: у меня просыпался зверский аппетит. Поэтому, в дни сильных качек, я сидел за столом один, как король, добавки уже не просил и хавал порции своих несчастных флибустьеров. На любое моё предложение: подняться в ресторан и попить хотя бы чаю, они посылали меня далеко, их выворачивало.
Через пролив Ла-Манш шли ясным днём. Хорошо были видны берега: английский со снующими автомобилями и кромка французского с другой стороны. Прощай Союз, привет Европа! Впереди неведомая Куба.
Вышли в Атлантику. Однажды динамик корабельного радио объявил: «Вниманию пассажиров! По левому борту мимо проплывает б-о-о-льшой кит». И тут пол под ногами как-то мелко и часто завибрировал. Мы рванули из каюты на верхнюю палубу. Тут я понял – почему дрожит пол. Это вся орава со всех концов барки одновременно ломанулась наверх на левый борт. Действительно, вдалеке я увидел спину кита, но мы быстро с ним разминулись, так как двигались на встречных курсах.
Океан произвёл на меня неизгладимое впечатление, особенно во время 6-ти бального шторма. Сила! Во время него я вышел на верхнюю палубу посередине барки и вцепился в стойку. Нос и корма летали по огромной амплитуде вверх-вниз. Нос зачерпывал очередную волну, швырял её на барку и на меня. Встречные корабли то проваливались полностью в яму, то вылетали на гребень. Зрелище грандиозное! Я уже начал очковать, как бы последующая волна не оторвала меня от стойки, выбрал момент и нырнул за ближайшую дверь внутрь барки. Конечно, промок до нитки. Спустился в каюту поделиться эмоциями, но ребята хором продолжали блевать. Я осмотрительно промолчал.
С приближением к экватору становилось всё жарче. Загорали на палубах, наблюдая за летающими рыбками. Вдалеке однажды удалось заметить группу дельфинов. Ну чем не туристический круиз! Его омрачала одна деталь. Какой-то дембель в выдвижном ящике тумбочки в каюте накарябал: «Не думайте, что там вам будет хорошо. Лучше сразу вешайтесь!». Вообще-то, так не честно. Сам, сука, выжил, возвращался домой, а нам советует повеситься, «герой» бля! Ну да ладно, поживём - увидим. Зато в ответ у меня в блокноте родилось…

Дует ветрами Атлантика,
Бросает волну на корабль.
По водным ухабам «Балтика»
Несёт мою душу вдаль.

Синяя жидкая вечность
Гонит барашков гряду.
Сулит горизонт неизвестность
Кубинских болот и чуму.

Плещутся грустные думы
Солёной волной на язык.
Звезда моя светит угрюмо
Средь снопа тревожных брызг.

И всё-таки я не робею
В преддверии новых стран.
Взлететь бы сейчас на рею
И справить нужду в океан.

Желаю жить выше и ярче,
Гореть веселей, не стонать.
Пусть будет намного жарче,
Не жалко потом умирать!

Вошли в район так называемого Бермудского треугольника. Про него я кое-что читал на гражданке, видел передачу по телику. Действительно, что-то в этом есть. От духоты и солнца народ спрятался по каютам. Я вышел на палубу – никого. На воде – полный штиль, ни одного барашка на длинных и гладких волнах и какая-то зловещая тишина. Постепенно становится неуютно и тревожно. Очень странно видеть океан в таком затаившемся состоянии. На психику действует. Я «от греха подальше» вернулся в каюту.
Часть 5. Вива Куба! Муки и страхи кубинского карантина.
Наконец бухта Гаваны, знаменитый маяк. Воздух как в бане: кажется, что его не хватает. Привезли на место карантина. Огромные солдатские палатки на поляне. Вокруг тропические заросли. Обязательная помывка в душевой палатке. Тут же, как мухи, вьются старослужащие, канючат продать часы, суя один песо, уверяя, что это хорошие деньги, можно купить ящик пива. По их рожам я понял, что врут. Одежда складывается перед душевой палаткой, часы у меня – так себе, прикинул – один чёрт сопрут. Пытаюсь торговаться, но уже загоняют на помывку. Цейтнот! Плюю на всё, беру песо, прячу под подкладку в одежду. Затем нас переодевают в солдатское. «Гражданку» забираем с собой. Это будет наша одежда в увольнениях. Форма необычная без погон с отложным воротом и карманами на груди, заправляется в брюки, ботинки с высоким берцем (сапаты), кепка (кепон) на немецкий манер. Из советских отличительных знаков только красная звёздочка на кепоне, ремень с звездой на бляхе.
Теперь мы не «китайцы», а младшие специалисты. Только вот в чём – государственная тайна. Тогда зачем советские звёзды?! А если «янки» меня не замочат, а тяжело ранят? Что мне говорить, попавши, не дай бог, в плен к американцам?! Где ампула с цианистым калием, я Вас спрашиваю?! Понял для себя одно: Министр обороны Устинов - маразматик, в ГенШтабе – дурдом, в войсках, ну как положено, – армейский дебилизм.
Подтвердилась аббревиатура прививки «ЖВК»: жарко-влажный климат. Зарядили ежедневные ливни, палатка протекает, простыни отсырели, потеем как в парилке, кипячёной воды в баках не хватает, комары по ночам не дают заснуть – не «звенят» по-нашенски, а жалят молча и больно, везде ползают скорпионы. Перед тем как одеть утром сапаты, обязательный ритуал – вытряхивание скорпиона. Разъяснили, что если укусит – спасут, но госпиталь обеспечен. Кстати, наша «Аврора» в жарко-влажном климате не курится! При затяжке бумага становится коричневой, сыреет, затяжки делаешь с сильным надрывом. Чтобы накуриться, нужно не менее двух сигарет подряд. Не карантин, а опыты над людьми на выживание. Наверно спасли прививка и ключевая фраза Присяги: «…стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы…».
Наконец прибыли «покупатели». Меня «купили» в местечко Торренс на Узел Связи в Телефонно-телеграфный центр (ТТЦ) вместе с другим ЗАСовцем Славой Дегтяревым, родом с Ворошиловградской области Украины. Мы с ним подружились. Муки и страхи карантина остались позади.

Часть 6. Узел Связи или первое знакомство с порядками.
Узел примыкает вплотную к манговому лесу. Плац, вокруг него несколько в ряд стоящих маленьких казарм. Одна из них отведена под «ленинскую» комнату для отдыха с единственным телевизором. Большой кинотеатр под навесом, заросший тиной бассейн с лягушками, бильярдная под навесом, столовая с кухней, здание морских связистов, поодаль - непосредственно здание нашего Узла связи, где я буду нести боевое дежурство. За казармами разбросаны: каптёрка с санчастью, туалеты с душем, за зданием Узла - офицерская сауна, «сувенирка», дизельная. В казармах солдаты размещены по подразделениям – ТТЦ, ПРЦ, ОСНАЗ, хозвзвод. То тут, то там возвышаются огромные королевские пальмы. Вроде всё компактно, уютно, не гнетуще как в Муроме. Выдали кубинские сигареты «Популярис» с фильтром, который все вытаскивают зубами и выбрасывают (особый шик). А на Родине они считаются «атомными»!
Наш телефонно-телеграфный центр по численности относительно других подразделений Узла – самый большой, а по уровню «дедовщины» - более жёсткий. Видимо по этим причинам наш ТТЦ заработал прозвище – «маленький Китай». Мы – «соловьи». Вышестоящие по рангу «фазаны», действительно с важным видом, разъясняют нам местные порядки. В общем, за нами - чистота и порядок, какие-то работы (уборка территории, покос травы и т.п.), натягивание накомарников на кровати «стариков». А если «старик» попросит, стирка и сушка его робы. Главное, ни в коем случае не подходить к «дедам», так как они после Приказа и выхода первой барки на Кубу существуют уже в другом измерении – гражданском: думают о доме, о сувенирах, дождавшихся или недождавшихся девушках, и любой контакт, напоминающий об армии, для них стресс. Действительно, «деды» по своему внешнему виду и внутреннему состоянию выглядели абсолютными похеристами, шастали по каким-то своим делам, никого не замечая, даже офицеров, или просто спали среди бела дня. Так же по утрам мы были обязаны выходить на зарядку (как оказалось – простая 5-минутная пробежка вокруг небольшого футбольного поля), и при построении в столовую - занять передние шеренги.
После вечерней поверки прохождение строем под песню от ТТЦ до Штаба и обратно. Выглядело это так: салаги – впереди строевым шагом, сзади плетутся «фазаны», командуя «парадом», а на скамеечке у казармы сидят «старики», которые являются одновременно внимательными слушателями и «беспристрастным» жюри (как в КВэНе). Для нас, «соловьёв», важно в этом представлении – более-менее чеканить шаг, проорать какую-нибудь «строевую» песню. Главное для себя – отнестись к происходящему с юмором. Если «старикам» не понравится, возможен прогон №2, №3…. Поскольку «соловьи» за день умудохались и хотелось побыстрее под накомарник на «Отбой!», то по команде «фазанов» дружно рявкали под мотив марша «Прощание славянки»:
Клюнул в жопу жареный петух!
Остаюсь на сверхсрочную службу,
Буду вечно ходить старшиной.
Не забуду армейскую дружбу,
И судьбы мне не надо иной.
Припев: Прощай, любимый край,
Труба зовёт в поход.
Смотри, не забывай
Наш боевой связистов взвод.
Мои дети, как только родятся,
Пройдут курс «молодого бойца»,
А впоследствии будут гордиться,
Что имеют такого отца.
Припев тот же.
Гауптвахту устрою в подвале,
Злую тёщу туда посажу,
А дневальным по дому назначу
Молодую красотку жену.
Припев тот же.
Приучу я её к распорядку,
Будет знать, что такое «Подъём!»,
Будет пулей летать на зарядку,
Если утром вернусь я домой.
«Отбой!» в войсках связи! Далее - обязательный холодный душ, ныряешь с коробком спичек под накомарник, осматриваешься. Если на белой марле обнаруживаешь чёрную точку – комара, то убиваешь «мессершмидта» и только тогда можно спокойно вырубиться. Но не дай бог во сне прикоснуться голой частью тела к марлевой стенке накомарника – присосутся несколько штук сразу. Укус раздуется, сильнейший зуд, может подняться высокая температура! Как-то по-пьяни «старик» щекой прикоснулся во сне к накомарнику – страшное дело!
Само собой мы ходили в наряды: дневальный, КПП, кухня, автопарк. Особняком стояло боевое дежурство в сменах (утренняя – ночная – дневная и по кругу), тогда остальные наряды тебя не касались. Через некоторое время попал на дежурство и я. В аппаратной поначалу был в паре со «стариками», которые меня натаскивали на правила и нюансы работы, потом с «фазанами». Самым приятным в дежурстве было наличие в нашей аппаратной кондишена, но установлен он был не с целью заботы о нашем комфорте, просто без него аппаратура начинала глючить, выходить из строя, от высокой температуры расплавлялся припой на контактах. А без нашей засекречивающей аппаратуры никакая информация через спутник в Москву пройти не могла.
Расскажу (что не секретно) про мою аппаратную. В боевой смене - двое. Комната набита засекречивающей аппаратурой, ещё телетайп, телефонный коммутатор, письменный стол, сейф, устройство громко-говорящей связи (ГГС) с дежурным по связи, всё тот же ТА-57 для связи с релейщиками. В стене – «кондишен». Большое окно без стекол с внутренними ставнями и выпуклой наружу решёткой. Входная дверь обита железом, имеется звонок и «глазок», перед дверью плотная синяя штора. Допуск в аппаратную только у начальника Узла, дежурного по связи, офицера - инженера по электронике и у начальника ТТЦ майора Карачинцева. За аппаратурой в углу – три здоровенные кувалды. Это наше единственное оружие при нападении противника на Узел! По инструкции при получении по ГГС от дежурного сигнала тревоги мы обязаны сжечь шифровальные блокноты, журналы учёта времени связи, а этими кувалдами раздолбать всю аппаратуру. Дальнейшие наши действия нам никто не разъяснял. Видимо подразумевалось, что после разбития аппаратуры мы должны одновременно шарахнуть кувалдами друг друга по башке, чтобы отбить память или (на наше усмотрение) не достаться врагу живыми! Как-то поинтересовался у «старика» - зачем третья кувалда. Ведь нас всего двое?! Оказывается, что третья – запасная, если у кого-то сломается основная. По сути: нас действительно никто не охранял!!! Вокруг Узла даже не было ограждения! Это потом Карачинцев в качестве «дембельского аккорда» приказал «старикам» вкапывать бетонные столбы и натягивать проволоку вдоль дороги со стороны мангового леса, да и то они ограду не достроили. У заступивших в наряд (кроме кухни) были только штык-ножи. Ключи от ружпарка были у старшины, и хорошо, если он не пьян и не в самоволке. Короче, американский десант из 10 человек на наш Узел и капец связи с родиной. Ничему не научила наших отцов-командиров история первых часов ВОВ! Преступный армейский дебилизм.
В обязанности «соловья» на дежурстве, особливо в ночную смену, кроме прочих, входило: убивать перед сном комаров, моментально различать звуковые сигналы, исходящие от аппаратуры в случаях отключения питания, потери связи или перехода на другой спутник, а также и самое главное: отличить звонки в дверь от телефонных и по ГГС. На всё это нужно соответственно реагировать. Дело в том, что спать на дежурстве запрещено, как и иметь в аппаратной спальные принадлежности. Пол мраморный и холодный, поэтому в перечне имущества аппаратной негласно числились паралоновый матрац и подушка. Они прятались в окне между решёткой и ставнями. Ночью «старик» укладывался спать. «Соловью» разрешалось прилечь на матрац рядом и спать, но с одним железным условием – моментально просыпаться в случае вышеуказанных звуков-сигналов и правильно реагировать на них. При звонке в дверь будится «старик», и пока он идёт отпирать, «соловей» должен за секунды смотать матрацы с подушкой и убрать в окно, закрыв ставни, потом включить настольную лампу и уткнуться с авторучкой в «Журнал учёта связи». Если хотя бы раз ошибёшься, все ночи будешь бдеть службу, сидя за столом.
В субботы и в воскресенья, если не в наряде и не на боевом дежурстве, – выезды на пляж «Саладо» или в Гавану. «Старики» по традиции выдавали нам по несколько песо на мороженое, на прохладительные напитки. Чаще мы экономили, а в следующий раз сбрасывались на спиртное. Как-то на «Саладо» взяли на четверых бутылку ликёра «Гавана Клуб» и без закуски (сэкономили, чтобы купить настоящее спиртное) из винтовой пробки еле-еле его высосали. Ещё было интересно нырять и рассматривать морское дно, его диковинных обитателей. Признаюсь, лично мне было иногда жутковато, когда нырнув и посмотрев на уходящую в океан мглу, в мозгу появлялась мысль: а что делать, если оттуда сейчас выплывет морда акулы?!
Первое письмо домой я написал короткое, типа: «Всем привет. Прибыл в часть, осваиваюсь. Здоров, всё нормально. Как дела дома?» То же другу и подружке. Про Кубу молчок – разглашение государственной тайны! На конверте мой обратный адрес: «Москва-400, п/я №254-Н». Через некоторое время получаю ответ от родителей: скоро мол ко мне приедут, как только батя возьмёт рейс на Москву, и на какой улице моя воинская часть…. Вопрос!!!!
Представляю картину: батя на «Камазе» с мамкой и грузом шерстит по Москве, ища мой «почтовый ящик». С вопросом: – мол, «куда сына мово дели?», добивается приёма у Министра обороны СССР Димки Устинова, который «по секрету» за бутылкой водки сообщает бате, что сынок на Кубе, послан на ответственное задание, сначала под видом китайца, потом под легендой младшего специалиста по «нехрен делать». Батя с досадой плачет скупой шоферской слезой: «Сынок всё-таки меня перессал! На «Камазе» мне на Кубу не доехать, таких рейсов в моём АТП нет». Маршал СССР обнимает батю, тоже чуть не плача, обещает ему: «Не ссы, отец! Если Сашка вернётся, наградим. Если – нет, всё равно, посмертно!», - чокаются гранёными стаканами и пьют.
Далее батя затягивает свою любимую:
«Забайкалье, Забайкалье!
Породнились мы с тобой».
Министр подхватывает:
«Забайкалье, Забайкалье,
Офицер и рядовой…».
Мамка отбирает у них водку и отволакивает батю в «Камаз»….
Примерно с такими размышлениями, а терять время было нельзя – батя со своим гонором действительно мог сорваться в Москву без моего письма, я обратился к кому-то из «фазанов»: что делать. Тот объяснил просто: «Пиши, что ты на Кубе, про природу, про любовь и прочее, главное не писать – чем мы тут занимаемся. Тогда письмо цензуру пройдёт». Я тут же с гордостью накатал ответы всем с эпиграфом из кубинского фольклора: «Не ищите нас за Магаданом. На Курилах не ищите нас. Мы сейчас за тем меридианом, где Макар овец своих не пас!» Двоюродному брату Димке в письме ещё отослал сплюснутую под стеклом кубинскую сигарету «Популярис», в ответ попросил прислать таким же образом сплюснутую папироску «Север» (ну, соскучал уже по Родине!). Подруге сложил в конверт с письмом часть пальмового листа. Ну, и конечно свои стихи…
Остров зари багровой,
Сколько же здесь комарья!
Сплю я под «крышкой гроба»*,
«Куба – любовь моя»!
(*накомарник из марли над кроватью в форме крышки гроба)

Кстати, о фотографии. Иметь нам фотоаппараты, а тем паче – кубинские фотки офицерами строго запрещалось. Подпольно некоторые их имели, а фотки домой по почте не отправляли. Они настолько были ценны, что хранились в укромных местах вместе с дембельским альбомом. Вася Кудрин (сибиряк – он и на Кубе сибиряк!), не помню как, но где-то надыбал фотоаппарат типа «Смена», неиспользованную киноплёнку и остальные причиндалы для проявки и печати. Благодаря ему нам и удалось как-то почикаться на Узле, пляже, в Гаване, на карнавале и на Варадэро. Качество фотографий из-за нестандартной плёнки оставляло желать лучшего, но у других и этого не было.

Часть 7. Разные случаи, заслуживающие внимания.
Расскажу, что засело и осталось в памяти.
Коммерческая деятельность
или
кубинский «ченч»
Армейское содержание нам начисляли следующим способом. Советские рубли – на сберкнижку в СССР, кубинские песо на руки не выдавали, они накапливались на индивидуальной карте. И только в стариковском периоде по этой карте можно было отовариться в военторговском магазине. Ну, понятно почему…. Живые же деньги добывались, как сейчас говорят, коммерческим способом. В предприимчивых контактах с «кубашами» и сослуживцами господствовала капиталистическая формула «Товар-Деньги-Товар» плюс спекуляция. Каждый изгалялся как мог и что мог, но начинали все в основном с продажи получаемых сигарет, трусов, носков, мыла, иногда собственных часов. При подходе барок начинался бойкий обмен валютами по завышенным курсам: рубли на песо. Рубли получали из дома с письмами в заклеенных открытках. Но часто деньги из писем просто воровались «крысами» почтовой службы. Как-то получаю от матери письмо ко Дню моего рождения с открыткой. Мать эзоповским языком (в целях конспирации) сообщает, что по моим «инструкциям» направляет мне «подарок» с открыткой. Я вскрываю открытку – денег нет, а самое интересное – я даже не знаю номинал ассигнации. Отвечаю, что всё получил, прошу выслать ещё столько же. Мама в следующем письме: «Куда тебе столько?!». По тем временам мамка могла отослать мне максимум стольник одной бумажкой! Бешеные деньги! Я больше не стал её тревожить этим вопросом. Так до сих пор я не знаю, сколько было в открытке (не расспрашивал, дабы её не расстраивать), и она не знает, что я денег не получил.
Я сначала научился перешивать на швейной машине солдатскую робу по моде, принятой тогда на Узле связи: клёш от бедра и низкий пояс, приталенная «рубаха» с короткими рукавами. Потом перешёл на шитье цивильных брюк по лекалам для выезда в Гавану, на пляж «Саладо», на Карнавал и конечно на Дембель. Самое трудное было добыть швейные иглы, которые методически ломались на единственной в Узле раздолбанной швейной машине. Кто-то работал в типографии, изготавливал и толкал дембельские альбомы. Кто-то крутил дела в сувенирке. Водители, ясное дело, - отсасывали бензин. У кого был фотоаппарат, тот шлёпал фотки. Кто-то вырезал из баобаба маски (в основном профиль индейца), делал механические сигаретницы и прочее. Кого-то офицеры брали на рыбалки…. В общем «ченчили» - кто как мог. Отдельным каналом были посылки с родины, которые мы получали в Учебке от оставшихся друзей «кубинца» и везли на барках конкретному адресату. Но это редкость.
А один парень из нашего Центра, Володя Мельник, повёл себя нетрадиционно. Спокойно! Не в нынешнем «голубом» смысле. Он не курил, не пил, а деньги от сигарет тратил на покупку лингвистической литературы, то есть, стал изучать испанский язык! Мы сначала над ним посмеивались. Но когда старшие офицеры стали брать его на все свои выезды в качестве переводчика, вот тогда-то мы Володе позавидовали. Он уж повидал Кубу в большом объёме и полной красе! Молоток!
Под конец службы мне и моим друзьям, Васе Кудрину и Сяве Дегтярёву, подфартило! В Гаване состоялся Всемирный Фестиваль молодёжи и студентов 1978 года. Васю командировали от нашего Узла в студенческий городок обеспечивать связь на Фестивале. Появились соответственно различные товары (майки, рубашки, ремни, сувениры и пр.) с фестивальной символикой . Наша троица развернула бурную коммерческую деятельность, благо, что на Узле связи доступ к вожделенным товарам в Гаване имел только Вася. Схема была проста. Я и Сява все имеющиеся денежные средства передавали Васе. Он закупал на них эксклюзивное фестивальное барахло, пересылал его нам с оказией на Узел. Мы толкали его с наценкой. Но ведь и мы вынуждены были покупать самодельный дембельский альбом аж за 70 песо! А это стоимость национальной кубинской рубашки. Выручку я с оказией привёз Васе для закупки новой партии товара. Он повёл меня в фестивальный пункт питания. Всё было бесплатно и вкусно плюс сэрбэсо. Так мы познакомились в 1977-78гг. с капиталистическим понятием Бизнес.

Про «славу» и «суку».
Вот с какой неожиданностью я столкнулся на Узле связи. Раз в неделю (суббота) личному составу УС в кинозале демонстрировался художественный фильм. Так вот, в один из первых просмотров я спокойно сидел, смотрел какую-то дурацкую картину. Появились кадры идущей по морю барки…. И тут из темноты зала раздался громкий выкрик на фальцете: «Старики, дембелю слава!» И, как по команде, в ответ стройное и многоголосое: «Слава! Слава! Слава!». Признаюсь, меня это проняло до мурашек по коже. Оказалось, что у «стариков» существует традиция: если при просмотре фильма показывают пароход, парусник, ну, то есть солидный водный транспорт или пассажирский поезд, тем паче просто зазвучит марш «Прощание славянки» – «старики» горланят славу Дембелю.
Но это не конец традиции. Если в этот момент дежурный офицер по Узлу, проявляя гонор и власть, останавливал просмотр фильма и включался свет, ему «кидали суку». Например, раздаётся клич: «Старлею – презрение!», - и солдатский хор на удивление слажено, можно сказать даже отрепетировано, гудел: «Уууу, сука!». В эту «суку» уже с удовольствием включались и «фазаны», и мы – «соловьи». Офицер метался в бессильной злобе. Виновного-то не определишь! Обычно просмотр продолжался дальше. Воспитанные на этой традиции, мы уже на стариковском периоде с удовольствием её придерживались.
Про манго, «кубинку» и атаку осы.
Первое время постоянно мучила жажда: потели, как в парилке. У каждого «соловья» была фляжка, у столовой стоял бак, в котором кипятилась вода. Как-то меня послали его чистить. Заглянув внутрь бака, на его дне я обнаружил 5-сантиметровый слой белой кашицы. Это осадок различных солей после кипячения воды. Воочию убедился, что пить сырую воду нельзя. Кстати, «фазаны» и «старики», я заметил, фляг не носили и воду из бака не пили, ограничиваясь стаканом чая или кофе в столовой. Они же пояснили: чем больше ешь и меньше пьёшь, тем меньше желание попить воды.
Главное, о чём нас сразу предупредили «фазаны»: после употребления манго – воду не пить, обязательно будет так называемая «кубинка» - жестокий понос, примерно на неделю. А кто придёт с жалобой на него в санчасть, будет копать клумбы перед входом в подразделение ТТЦентра. Нарядом вне очереди, чисткой «очков» за какие-либо провинности «фазаны» нас практически не наказывали. На клумбах, кроме кубинских елей, действительно ничего не росло, они постоянно вскапывались «соловьями».
Однажды я тоже этих «грядок» не избежал и понял: почему они считались наказанием. Красный глинозем прочно налипает к лопате и чтобы её снова воткнуть, минуты три очищаешь колодкой (деревянной шлёпанцей). Пока их вскопаешь – прольёшь сто потов.
На территории Узла росли редкие, но высокие манговые деревья, а за дорогой – целый манговый лес. Удержаться от плодов манго невозможно. Они полны вкусного сока. Попробовал хотя бы одно и понеслось, как семечки. Мы наблатыкались сбивать с верхушек деревьев на территории Узла спелые плоды одним-тремя камушками. Диареи почти никто не избежал! Нажравшись манго, напившись кипятка и намучавшись диареей, мы уже опасались злоупотреблять этим прекрасным фруктом. Мне ещё вспоминался вкус кваса!
«БАЛЛАДА» О ХОЛОДНОМ КВАСЕ
Пить, пить, пить…
Зудят пересохшие губы.
В этой жаре можно сгнить!
Душные тропики Кубы…

Катится липкий пот,
Москиты кусают тело.
Будет так целый год,
Поры забьются прелым!

Боже, какая жара!
Солнце палит в зените.
Есть у меня мечта –
По горло сидеть в корыте.

Как родина, далекая мечта:
Предать своё тело влаге,
Пить русский ХОЛОДНЫЙ КВАС
Из трёхлитровой баклаги!

Жить, жить, жить…
Тянутся к КВАСУ губы.
Целуя, его буду пить,
Когда ворочусь из Кубы.

В манговом же лесу росли различные виды манго, размерами «с кулачёк» до «детской головки» - королевское манго. Когда я на «фазанском» периоде, гуляя по лесу с другом, набрёл на последнее, то искренне удивился размеру плода, который растёт на деревьях в виде больших высоких кустов. Начал трясти тонкий и гибкий ствол. Спелые – посыпались, за спиной услышал мат друга, который собирал плоды в мешок. Оказалось, что манговая «бомба» угодила ему по затылку, и друг лбом воткнулся в землю. Королевское манго к тому же оказалось менее сочным и вкусным. Мы вытряхнули мешок, взяли только один плод, чтобы показать ребятам.
Добыча в лесу манго оказалось и опасным для жизни делом. Однажды я пошел за ним один. Нашёл высокое, метров 20, дерево, в кроне которого были подходящие по зрелости и виду плоды манго. Полез. Вижу на самой верхушке - очень аппетитные. Встал в развилочку, держась за две тонкие ветви. Посмотрел вниз и подумал, что если сорвусь – шею точно сверну. Стабилизировав равновесие и отпустив одну веточку, потянулся вверх, к скоплению плодов. И тут получил в предплечье удар - типа ломом одновременно с током! Рука сразу обвисла непослушной плетью. В голове за доли секунды пронеслись мысли: а меня предупреждали про осиные гнёзда, что осы жалят молча, молниеносно и если эскадрильей – сразу паралич тела. Быстро спуститься вниз с одной рукой по гибким ветвям я не мог. Закрыл глаза, попрощался с жизнью, так как после атаки следующих ос я бы уже не удержался и камнем рухнул бы на землю. Но мне видимо повезло, продолжение осиной атаки не последовало! Я поднял глаза наверх и действительно разглядел рядом среди листьев большое осиное гнездо. Я тихо и медленно, так как правая рука абсолютно не работала, спустился на землю. Меня начало колотить, закружилась голова, в руке жар. Добрался до расположения и всё рассказал ребятам. Рука пришла в норму часа через два! Прошло буквально несколько дней и нападению около десятка ос в манговом лесу подвергся мой одногодок Ждановский Саня (прозвище – Поручик). Он видимо не присутствовал при моём рассказе. Благо Поручик был не один. Его принесли опухшего с высокой температурой сразу в санчасть. Слава богу – откачали. Так вот ты какой - манговый «цветочек»!

Экзотическая болезнь или запах гниющего мяса.
Через полгода, как по часам, большинство вновь прибывших подвергаются в разной степени тяжести невиданной доселе тропической кожной болезни. Её симптомы: высыпание на коже сначала небольших пузырьков с прозрачной жидкостью, которые нестерпимо зудят, и от чёса не удержаться. Раздавленные и расчёсанные пузырьки объединяются в большие пятна, покрытые красной пленкой, которая в свою очередь выделяет белый налёт. Кожного покрова в этом месте нет. По ночам зуд особенно нестерпим, бежишь под холодный душ, всё смываешь. Наступает облегчение на какое-то время и можно наконец-то уснуть. Короче, все простыни испачканы сукровицей и пропитаны запахом гниющего человеческого мяса. Причина болезни – якобы исчерпание внутренних ресурсов организма или каких-то необходимых северным людям витаминов. Наш одногодок повар-узбек «проказой» не страдал. У меня болезнь проявилась на мочках ушей, всех пальцах рук, справа от пупка – размером с яйцо, и на голенях. У моего друга Сявы Дегтярёва даже отвалились все ногти на руках. Однако, присутствие духа и чувства юмора никто из заболевших не терял. Однажды, жалуясь друг другу на «проказу», перешли на хвастовство, то есть у кого она «круче».
«Круче» оказалась у одного (фамилию называть не буду), который показал свой пенис, обмотанный в санчасти бинтом. Все упали от хохота. Такого никто никогда не видел! Чемпион победоносно заправил своё хозяйство в штаны. Иногда, чтобы поднять настроение, мы перед отбоем просили его снова продемонстрировать свой «натюрморт» - «банан» в медицинском бинте. Он охотно и гордо проходил нагишом вдоль коек. «Соловьи» с ужасом смотрели, что их ожидает через полгода, «фазаны» и «старики» ржали. Класс! Лечилась «проказа» малоуспешно - какой-то мазью типа «зелёнки», но малинового цвета. Я угодил с ней сначала в санчасть, а потом и в госпиталь. Прошла она примерно через месяц также неожиданно, как и появилась. Правда, оставались темные пятна, которые нет-нет, да и почёсывались, особенно когда понервничаешь (так было у меня на ногах аж до 25 лет!).

Не экзотическая болезнь – триппер или «иметь или не иметь?»
Узнав, что я служил на Кубе, первое что меня спрашивали: имел ли я взаимоотношения сексуального характера с кубинками, и мол типа – «ну как они!». Чтобы не разочаровывать, я им рассказывал подробно следующее. За манговым лесом есть каса (домик), там живёт молодая сеньорита, которая обслуживает весь Узел связи, а может и все наши части в Торренсе. Вроде за 5 песо сеанс (равняется 5 бутылкам «сэрбэсо»). Поскольку желающих было много, издревле «стариками» Узла связи был провозглашен и незыблемо исполнялся из года в год Закон: «соловьи» и «фазаны» доступа к телу кубашки не имеют! Ну, у «соловьёв» поначалу вообще денег-то не водилось. К тому же днём они в нарядах, работах, дежурствах, ночью расположение покидать запрещалось, да и спать хотелось. «Фазаны» может и нарушали это табу, так втихаря.
Выглядит сие удовольствие так. По Узлу вдруг разносится весть: у дороги на опушке мангового леса всех ждёт и качественно обслужит всеми желанная кубинская жрица любви.
«Старики» начинают лихорадочно доставать заначки или занимать песо у будущих «молочных братьев», и галопом, наперегонки, осуществляют забег на 100-метровку. Как на финише они организуют очередь – не знаю, но каждому даётся примерно 5 минут на взятие «приза». Может «это» кто-то сделает на счёт «раз, два, три-и-и-и-и-и….», а кто-то при таких экстремальных условиях (после кого-то, комары в попе, за спиной торопят вопли) – ничего.
Однако сеньорита получает с каждого свои песо, и почти каждый от неё получает Триппер!!! Как мне потом в санчасти сказали: 9 из 10 «стариков-спринтеров» повезли его на барках домой в качестве бонуса «За выполнение интернационального долга». Такая перспектива впечатлила, и вопрос «иметь или не иметь» отпал для меня сам собой.

Из моего неопубликованного:
Есть такой на Кубе спорт:
Первым будет спринтер!
Кто кубашку отдерёт,
Тот получит триппер!
Однажды отлаженная система видимо не сработала. Получилась какая-то накладка. Неожиданно весь Узел связи выстроили днём на плацу. Пронеслась весть, что сеньориту кто-то изнасиловал(?!), мол будет опознание. Скорее, это называется – «не заплатили». Появилась пара офицеров-кубинцев, начальник Узла и сама «изнасилованная» с синяком под глазом. Я зрел её впервые, и она меня тоже, обходя строй. Так, ничего, смазливенькая. Но сердце ёкало от иного. А вдруг она обознается на мне?! Она - симпатичная, я – чертовски симпатичный, чего время-то терять?! Сразу в Трибунал, который я уже успел посмотреть. А что самое интересное – «совьетико», совершившие преступление в отношении кубинцев, отбывают наказание на Кубе, на страшном полуострове Сапата! Но она никого не опознала. Потом кто-то сказал, что наши офицеры оперативно дознались, кто были на касе у сеньориты, не заплатили за услуги (а может и заплатили - фингалом за триппер), и этих двоих на плац не выставили. Пусть, мол, кубинцы думают, что это были ребята «но только не из нашего района».

Питание.
Жрачка в столовой в целом - обычная солдатская. Хватало. Поначалу приятно удивило, что ежедневно подавали кофе со «сгущенкой». На ночное дежурство выдавали чайник с кофе, сахар и буханку белого хлеба, который пёкся в солдатской пекарне. Вместе с нами столовались сухопутные связисты-моряки. Они жили и чего-то «слушали» рядом с нами. Форма у них от нашей отличалась только перешитыми в шикарный клёш брюками.
Потом что-то случилось в Союзе, а у нас исчезло из рациона кофе, кубинскую картошку заменили на отвратительное по вкусу пюре из сухого картофельного порошка. Да тут ещё и ЧП. «Моряки» объявили голодовку! В испечённом хлебе обнаружились маленькие белые червячки (размером 2-3мм), конечно тоже запечённые. Ну, как на броненосце «Потёмкин»! Предположили, что муку для выпечки применили старую со склада «НЗ» и в ней давно обосновались какие-то личинки.
На скандал в столовую прибыло начальство. От имени моряков им претензии высказал капитан 3-го ранга. Наши офицеры ничего не сказали, и мы почувствовали себя людьми второго сорта. Начальство разломило буханку, попялилось на печёного червя, пообещало разобраться и ретировалось. Потом эта тема отпала.
В последствии мы питались в столовой избирательно, в основном налегали на авокадо, «собираемое» мешками в колхозных садах (специально отряжали бригаду на машине), на ананасы, редко употребляли бананы и прочие экзотические фрукты.
Об авокадо: высококалорийное, «мучо» полезных микроэлементов, 100% усвояемость организмом, 3-4 штуки с солью, хлебушком, и ты – сытый по горло. Однако Родина напоминала о себе. Как-то, мечтая о Дембеле, истекая ностальгической слюной, у себя в блокноте написал:
Что я буду ж р а т ь дома:
1. Пельмени в масле и в сметане.
2. Кефир.
3. Колбасу.
4. Блины с яичницей.
5. Макароны: с колбасой, сыром, мясом.
6. Сырки творожные в сметане.
7. Молоко.
8. Борщ.
9. Суп молочный картофельный (холодный).
10. Картофельное пюре с котлетой в соусе.
11. Беляши и пончики с кофе.
12. Сок томатный.
13. Картошка жареная с квашеной капустой.
14. Яблоки, груши, виноград.
15. Варенье черничное, земляничное, малиновое.
16. Домашние пироги и печенье.
17. Хрен с черным хлебом.
18. Черный хлеб с маслом и селедкой.

В ресторане «Волга»:
1. Салат столичный.
2. Бифштекс.
3. Курочка, жаренная в масле.
4. Суп с фрикадельками и сборная солянка.
5. Бутерброды, соки, фрукты.
6. 200 грамм водки.
7. Пиво, шпроты.
8. Шоколад.
9. Пачка папирос «Север».

Когда после Перестройки в России появилось в продаже авокадо, я стал его периодически покупать и кушать с «обратной» ностальгией. Из косточек вырастил на подоконнике три куста! Раздал их родственникам, так как в размеры моего окна они уже не вмещались.

Трибунал или «Я соскучился по маме».
Однажды, будучи «соловьём», я среди остальных присутствовал в бригаде на судебном заседании – Трибунале. Но сначала о поясняющем ситуацию нюансе. В некоторых учебках после её окончания присваивались сержантские звания, что повлияло на судьбу некоторых, отправленных на Кубу. Хоть ты и сержант, но – «соловей», командовать никем не можешь и должен подчиняться «дедовскому» уставу. Этого видимо не смог перенести такой вот сержант-соловей, убежал из части (не помню: то ли танкист, то ли пехота). Он отсутствовал более трёх суток (5 дней), а значит – уголовная статья.
Судья-полковник подчёркнуто многократно задавал вопрос: «А может, вы бежали из-за неуставных отношений?» Сержант бубнил одно, что соскучился по маме, хотел пробраться на барку, идущую в СССР, но заблудился, решил вернуться в часть, в трое суток не уложился, набрёл на полицейский участок и заявил о себе. Врал, конечно, про маму. Нам было понятно – не сдюжил сержант «дедовщины», видимо, в его подразделении она была жёсткая. А на вид он был крепкого телосложения и сам, наверно, в Союзе успел кого-то погонять. А тут вот нестыковка. Суд был скорый, дали три года дисбата! Жалко парня, трибунал явно показательный, абы другим повадно не было. И хорошо, что мне и другим «соловьям» УС при окончании учебки званий не присвоили!

Перевод в «фазаны»
Из солдатского фольклора (есенинский мотив):
«Не жалею, не зову, не плачу»,
Через год окончу службу я.
А пока ловлю свою удачу,
И гудит Гражданка без меня.
Трудный день прошёл до половины,
За горами дембеля заря,
Но пока считаюсь молодым я,
И работы много у меня.

Все уборки, ранние подъёмы,
Всё пройдёт, «как с белых яблонь дым».
Перейду на «фазанский» период
И не буду больше молодым.

Буду жить бурлящей жизнью сильной,
Пить сэрбэс и барку свою ждать,
Вспоминая родину Россию,
Буду дни до Дембеля считать»

Перевод из «соловьёв» в «фазаны» осуществлялся при приходе первой барки с молодой сменой. Сценарий согласно сложившейся в ТТЦ традиции был такой. Получившие статус «стариков» закупали местного вина и закуски. Наступала ночь. В бытовой комнате подразделения они сначала справляли свой переход в «старики», потом по одному вызывали нас «соловьёв», в зубы давали подушку (чтобы ора было не слышно) и отвешивали по заднице колодкой (деревянным шлёпанцем). Количество ударов определялась «стариками» после короткого обсуждения личности переводимого: его достоинств, недостатков, степени «борзости», в общем – от поведения в «соловьиный» период. Сила ударов – на усмотрение. Таким образом каждому воздалось по заслугам его. Только после прохождения этого ритуала инициации ты считался законным «фазаном» со всеми вытекающими правами и обязанностями. Затем «старики» дают здоровенный бокал с вином и закусить. Счастливый оттого, что на этом твой молодой период кончился, и пьяненький заваливаешься спать. Надо сказать честно – задницу у меня немного пощипывало.

Как меня назначили старшиной и что это значило.
Командир ТТЦ майор Карачинцев присвоил мне «ефрейтора», но лычку я принципиально не носил, так как помнил напутствие бати: «лучше иметь дочь-проститутку, чем сына-ефрейтора!». Потом «кинул» младшего сержанта, когда меня назначил на должность старшины ТТЦ. Погоны у нас не предусматривались. Сами изготавливали нашивки (шевроны) по когда-то заведённому образцу и шику: размерами где-то 3 на 7 см, из того же материала, что и роба, внутри картон. Ефрейтор должен нашить на неё горизонтально жёлтую лычку, младший сержант добавляет одну звездочку, сержант – две, старший – три. Большего количества звёзд я не видел. Звёздочки были оригинальные, изготавливались из красных «кепонных», при этом полностью стачивались два её противоположных боковых луча и краска. Шеврон пришивался на плечё рукава.
Из-за определённых обстоятельств я так и дембельнулся – младшим сержантом.
По сложившейся традиции «старики» на совете «рекомендуют» начальнику ТТЦ свою кандидатуру на должность старшины из числа «крещёных фазанов», так как им совсем неохота заниматься делами службы, а командир не знает: кого будет «уважать» личный состав. Как в последствии выяснилось, он вообще намеревался построить в отдельно взятом ТТЦ жизнь по Уставу. Я же ни о каком старшинстве и не мечтал, меня полностью устраивал быт и режим боевого дежурства. К тому же были, как мне казалось, ребята повыше и потяжелее или пошустрее в плане карьеры, чем я. Когда начальник объявил перед строем о назначении меня старшиной, сначала был ошарашен и, не скрою, немного польщён таким назначением.
Потом я стал искать в прошлом причины этого назначения. Нашёл только один случай, который мог повлиять на такое решение. Начну чуть издалека. Как-то в авральном порядке меня и другого моего одногодка (фамилию называть не буду) кинули на хозработу – очистить сенокосилкой от травы полянку на территории Узла. Но как раз было построение на обед. Мой «Приятель» может по этой причине (а может его до этого ещё где-то припахали) распсиховался. А когда я его попытался успокоить: мол чего беситься, покосим, а потом от души пожрём, он неожиданно выплеснул свою злость на меня, молча заехав мне кулаком в челюсть. Я только успел чуть отпрянуть. На мой удивлённый вопрос «за что», он бросил косилку и ушёл. Я в общем-то не очень обиделся, так как счёл, что у парня сдали нервишки. Откосил полянку один. Этот случай послужил возникновению другого при приближении срока окончания нашей «соловьиной» службы. «Приятель» был выше меня на голову, заметно стремился быть лидером среди нас, ну явно думал, что будет назначен старшиной. Да за ради бога! Как-то я возвращаюсь усталый с дежурства по автопарку, хочу одного - поспать. Дневальным по ТТЦ был как раз этот «приятель». Сидя на стуле у входа, говорит, что для меня письмо из дома. Ну, давай его…. В ответ – «пляши!», да ещё с нагловатой улыбочкой. Я ему: «Делать, что ли, нечего?» Приятель машет перед моим носом письмом и говорит, что если я не спляшу, то письмо он мне не отдаст. Детский сад и не к месту! Тут я, глядя на его наглую рожу, начинаю врубаться. Парень просто хочет верховодить среди нас, а меня для своих «шуток» выбрал потому, что я ему не ответил на тот первый удар. Тут меня уже конкретно задело. Наклоняюсь к нему и говорю прямо в глаза: «Ты – сволочь». Он, не вставая со стула, с какой-то ленцой несильно стукает меня по челюсти. У меня мыслей уже никаких не было, просто сразу последовала «двойка»: в челюсть и в нос. Хлестанула кровь. Он зажал лицо руками и выбежал из подразделения. Слышу - протопал, матерясь, к умывальникам. Я забрал письмо с пола и побрёл к койке. Вдруг слышу сзади топот, оборачиваюсь. Приятель бежит на меня со снятым ремнем, перехлёстнутым через кисть. Ясно, бляха на конце ремня предназначалась моей голове! А мой-то ремень со штык-ножом заправлен в брюки и снять его за секунду я не успею! Все же я демонстративно расстегнул бляху, показывая, что готов драться на ремнях. Приятель чуть замешался. В этот момент на и наши движения обратил внимание «фазан», который разогнал нас по разным углам.
Драка между «соловьями» - небывалое и серьезное нарушение установленных в ТТЦ порядков, «ЧП»! «Фазаны» докладывают «старикам» о случившемся, и они нас каждого по отдельности вызвали на разборку. Я честно всё рассказал, как было и с предыдущим эпизодом. Нам вынесли наказание – копать грядки: мне - справа от входа, «приятелю» - слева. Последний лихорадочно, чтобы успеть выспаться, в быстром темпе закончил экзекуцию, при этом всё грозился посчитаться со мной на стариковском периоде. Ну-ну, поживём – увидим: я, молча и не торопясь, чтобы успокоиться, вспахал свою грядку и ушёл спать. Может этот случай и стал в дальнейшем аргументом при выборе старшины ТТЦ. Я же специально ни у кого не пытался это выяснить. На «стариковском» периоде приятель видимо уже успокоился, а может просто не хотел лишних проблем.
Служебные обязанности старшины были известны, ничего сложного: общее командование построениями, учёт и сдача в стирку постельных принадлежностей, получение и выдача мыла, трусов, носков, зубной пасты и прочей мелочи (сигареты и роба выдаются старшиной-прапором Узла связи), распределение нарядов и хозработ (боевые смены назначает сам начальник), составление списка на выезды в Гавану или на пляж (утверждается начальником). «Старики» иногда сами напрашивались в какой-то наряд с молодым, так легче было рвануть в самоволку. «Соловей» прикроет.
Как показали дальнейшие события, я с начальником не сошёлся по позиции: обязан ли я докладывать («стучать») абсолютно обо всех событиях в ТТЦ или нет. И ещё, поскольку «команданте» – человек впечатлительный и скорый на суровые решения, оказалось, что я отвечаю «губой» практически за всё, что его неприятно удивляло в заведённых на ТТЦ порядках. Отсюда, за период «старшинства» майор трижды направлял меня «на губу». Напоследок - разъединил с друзьями, отправив домой разными барками, а меня - вообще на последней, четвёртой.
Привилегия у меня была одна – моя койка находилась на самом почётном месте, в самом дальнем углу спального помещения, сразу за стеной кабинета начальника ТТЦ, как у «пахана» на Зоне. В целом, это старшинство мне ничего хорошего не принесло.

Необычный дембельский Новый 1978 год.
Его встречали дважды: в 16 часов по московскому времени, стоя на залитом солнцем плацу под гимн Советского Союза, с последующим чаепитием, тортом и конфетами; затем по местному времени, и кто где. Я в своей аппаратной пил местное вино под авокадо. До этого по просьбе ответственного за солдатскую «Молнию» выдавил в печать:

Пусть вместо снега падают кокосы,
А вместо елей пальмы шелестят.
Далёкой Родины январские морозы
Нам «с Новым годом!» говорят.

Санчасть и госпиталь.
«Проказа» сначала привела меня в санчасть Узла. Появилось болезненная опухоль под ногтем указательного пальца на левой кисти. Лечения, кроме «зелёнки», никакого. Фельдшер повез меня в военный госпиталь на операцию, которая свелась к следующей процедуре. Полупьяный доктор (от «доктора» у него только белый халат) спросил: «Что у тебя?». Я показываю ему палец. Доктор, не выходя из-за письменного стола, хватает его в кулак, рассматривает, берёт из стакана медицинские ножницы, без какой-либо анестезии по живому пытается отстричь от кожи и сковырнуть ноготь. Я от боли ору благим матом и чуть не ударил «доктора Живаго» в челюсть. Он отпустил мой палец. Очухавшись, «консультирую» его: может смазать ихтиоловой мазью. Доктор соглашается, мажет, бинтует, и я возвращаюсь на Узел в санчасть, переживая испытанную боль и ужас.
В санчасти Узла четыре койки, один градусник и клизма на всех. Правда фельдшер еще выдавал витамин «С». От безделья придумали себе занятие. Найдя под крышей ящик флаконов с эфиром, чуть капали с верхних коек им на пол, бросали спичку. Раздавался мини-взрыв с голубой вспышкой. Надоело, да и не безопасно. Потом кто-то вспомнил, что парами эфира усыпляют при операциях. Я прилёг первый, намочил марлю эфиром. Дружбану сказал, чтобы играл на гитаре что-нибудь лирическое и накрыл нос и рот марлей. Сначала – резкий медицинский запах, щипание слизистой носоглотки. Через три-четыре вдоха я сразу провалился в шикарный и необычный по видениям сон. Отличительная его черта заключалась в том, что одна половина мозга смотрела прекрасные цветные картинки каких-то путешествий, другая половина мозга как бы самостоятельно наблюдала за этим со стороны и направляла по желанию темы сна. Такого кайфа я ещё никогда не испытывал. Я управлял своим мозгом, как хотел! Я уже было добрался до дома…, но тут меня растолкали. Я вышел из сна и в первую секунду поймал себя на желании убить посмевшего прервать мои грёзы! Определившись в пространстве, времени и месте, рассказал товарищу, что я испытал и видел, в том числе - про желание его убить за прерванный сон. Дружбан слушал, открыв рот. Он сказал, что играл не больше трёх минут, потом ему надоело, и решил разбудить меня. Поменялись местами. У него наркоз на харе, у меня – гитара в руках. Я с перебором струн и с чувством затянул свою «Ностальгию»:

Дождь идет по улицам,
Мокрым и простуженным.
Небо в лужи смотрится
Взглядом равнодушия.
Зарыдали листья,
Отгорев, опали.
У рябины кисти
Кровью запылали.

Растрепала косы,
Сбросила монисты,
Белая берёза
Уронила листья.

Зашумели ветки
Дождевой печалью.
Девушки любимой
Имя прозвучало.

Девушки любимой
Имя повторяю.
Осень, Осень, Осень,
По тебе скучаю.

Если бы кто-то вошёл и увидел происходящее, то скорее всего подумал, что у нас поехала «крыша».
Закончил, друг продолжает спать. Я, уже зная, что он испытывает, решил подольше не будить его. Потом у меня закралось чувство тревоги, а вдруг не проснётся. Растолкал. Друг заскулил: «Зачем ты меня разбудил?!» и требовал продолжение сеанса, иначе убьёт…
С каждым последующим сеансом сон становился менее глубоким и содержательным. В конец санчасть и мы пропахли эфиром насквозь. Эфир уже нас не брал, «погружения» в сон не получалось, сколько его не лей на марлю. Досадно! Вышли на крыльцо покурить и подышать свежим воздухом. Мимо проходил «соловей» нашего ТТЦ Паша Першин. Он, кстати, и подобрал мне гитарные аккорды к «Ностальгии». Мы переглянулись и видимо подумали об одном и том же: о желании поделиться с кем-то впечатлениями, типа: давай покажем «кино» салаге, снесём ему «крышу». Подозвали, объяснили сценарий, чтобы не дрейфил.
Сеанс продлился секунд 20, Першин стал вдруг глотать ртом воздух, поперхаться и дёргаться. Мы тут же сорвали с его лица марлю, вытащили под руки на воздух, где он, перегнувшись через перила, неожиданно начал блевать чистой желчью. Тут и мы окончательно струхнули. Когда Першин оклемался, первое, что он попросил с мольбой в глазах - повторить сеанс. «Крышу» у него видимо действительно снесло! Мы ему в «вежливой» форме объяснили, что нам дороги его здоровье и наша свобода! На этом медицинские эксперименты с головным мозгом и солдатской психикой закончились, да и эфир тоже.
Тем временем «проказа» на моём теле разгулялась не на шутку. Фельдшер принял решение: отправить меня на стационар в госпиталь. Еду с оказией в УАЗике. В машине ещё какой-то старший офицер и девушка по имени Диана – дочка полковника. Её проблемы я не запомнил, а может и не спрашивал. У меня же они налицо, все пальцы рук перемотаны по отдельности бинтами. Пузо и ноги, понятное дело, я ей не показывал. В госпитале присели вместе на скамейку, ожидая приёма. Разговорились. Помню только свои ощущения охотничьей собаки, носом и ушами впитывающей всё, что источает Диана. Прошло минут 20, и вот она уехала, а я тут же накатал израненной «культяпкой»:

Голосок с неба чистый и ясный,
Упиваюсь – не знаю чем.
Боже, какой я несчастный!
Зачем ты, зачем, зачем…

Чудная белая лилия,
Журчит родничок в словах.
Тонкая, нежная, милая,
Я у тебя в ногах.

Сколько в тебе простого,
Тёплого, первого жеста.
Цвета глаза неземного
И даже без тени кокетства.

Пришла и ушла, не спросила,
Чего я от жизни хочу.
Не зная того, растравила
Мою голубую мечту.

Опутала, словно лиана,
Пленила – не знаю чем.
Шепчет мне ветер имя: Диана…
Зачем ты, зачем, зачем…

После Дианы палата для «проказных» в госпитале показалась мне жутким лепрозорием, пропахшим какой-то вонючей мазью. Ей же, в том числе и я, все были измазаны с ног до головы. Жрачка – хуже в армии не видел, казалось, что и от неё тоже воняет мазью. Скорее всего от удручающей обстановки и большого желания побыстрей вернуться на Узел я сразу пошёл на поправку.

Из неизданного:
Прощайте госпиталь, убогие палаты
И санитаров грязные халаты!
«Шоб я так жил, как мне нужна была «холера»,
Меня спасли: молитвы Дины, в Дембель вера!

Привет, «соловьи» ТТЦентра,
Лепрозория будущие пациенты!
Здравия желаю, товарищ майор!
Как видишь – я ещё не помёр.

Привет аппаратная, Сява и Вася!
Я вам расскажу о запахе мази,
Какая в госпитале «вкусная» жратва…
Да минет вас чаша сея, братва!

Кто-то вообще-то мне посоветовал для профилактики почаще купаться в солёном океане. Этому совету я и следовал. Очаги поражения кожи так драло солёной водой, что я даже научился получать от этого кайф! Чесать самому не надо!

Случай в Гаване.
На выезды в Гавану и пляж все переодевались каждый в свою гражданку, хранившуюся в качестве парадной формы у каптенармуса. Как-то при очередном выезде в Гавану, посетив небольшой кабачок, мы стояли около него и ждали наш служебный автобус, о чём-то переговариваясь. Около нас остановился старичок. Некоторое время он топтался рядом, затем подошёл к нам с вопросом по-русски: не из России ли мы. Напуганные ГБ-шниками ещё в Учебках, мы сразу «залегендировались»: да, из Союза, прилетели для оказания помощи в организации связи на будущем Фестивале.
Старичок пояснил, что он иммигрировал очень давно из России, конечно, скучает по родине, а услышав русскую речь, не стерпел и решился подойти к нам. Чтобы не дать ему возможности расспрашивать нас, мы сами стали заваливать его вопросами про его жизнь, про Кубу, про местные порядки и традиции. Он охотно отвечал. Нам было очень необычно и любопытно встретить русского кубинца, который, кстати, поняв нашу настороженность, даже показал свой кубинский паспорт. Тут подъехал автобус, и мы расстались, пожелав старику удачи и возможности побывать на родине. Впечатлённый этим событием, я переделал известную песню «Москва златоглавая, звон колоколов, царь-пушка державная, аромат пирогов…»:
ГАВАНА НАРЯДНАЯ
Гавана нарядная,
Полумрак кабаков,
И тоска погребальная
Корабельных гудков.
Припев: Кокосы, бананчики
И винишко в стаканчике,
Бьются волны солёные
О гранит маяков.

Кубашки чернявые,
От сэрбэсо чуть пьяные
Своим зноем чаруют
В кабаках моряков.

Чужбины заморские,
Нету белых берёз.
Наши души солдатские
Стосковались до слёз.
Припев тот же.

Сторонка родимая.
Покрывало снегов,
И девчонка любимая
Целовала без слов.

Припев: Винишко в стаканчике
Подают в ресторанчике,
К ним салаты столичные
И цыплят-табака.

Костромички румяные,
От винишка чуть пьяные
Грациозно танцуют
Под музон кабака.

«Раз пошла такая пьянка» – не забыл и свою Кострому:
КОСТРОМА НЕНАГЛЯДНАЯ
(мотив тот же)
Кострома ненаглядная,
Красота берегов.
А на Волгу зеркальную
Смотрит стадо коров.
Припев: Церквушки пасхальные,
От помёта печальные.
Эх, вы баржи бурлацкие,
Сочный мат мужиков.

Девчонки нахальные,
Их дела аморальные.
С постамента Сусанин
На них хмуро глядит.

Суета привокзальная.
Я вернулся домой.
Мои ноги усталые
Понесли по прямой.
Припев: Ах, мамочки, папочки
И домашние тапочки,
Эх, кровать белоснежная.
Аромат пирогов.

Жратва ресторанная
И компания пьяная,
Слышу музыку русскую,
Женский стук каблучков.
Разошёлся и заодно переделал популярную тогда на Кубе песню, исполняемую группой «Синко су кватро». Название группы исходило от номера лампы в их музыкальной аппаратуре, которая постоянно перегорала.
«Порке тэ бас»
Все двенадцать месяцев в году
Я Вас люблю.
И я не знаю, как без Вас мне жизнь прожить
И не тужить.
Припев: А глаза мне Ваши часто снятся
В который раз, в который раз.
Но не смею Вам признаться,
Увидев Вас: люблю я Вас.
Все двенадцать месяцев в году
На Вас смотрю.
А Вы проходите, не глядя на меня,
Любовь моя.
Припев тот же.
Все двенадцать месяцев в году
Одной живу.
Вдруг понял я, когда с другим увидел Вас:
Я – ловелас.
Припев тот же.

Ночная самоволка в Сан-Антонио.
Однажды, когда уже песо «жгли ляжку», всей «святой» троицей решили сходить в ночную самоволку в небольшой городок Сан-Антонио. Переоделись в гражданку. Предвидя, что на обратном пути будем пьяны, а посему можем не выговорить или вообще забыть весь запас испанских выражений, на бумажке написали координаты расположения нашего Узла. Благополучно добрались до шоссе, сели в автобус, водиле назвали пункт назначения. В салоне увидели кубинца-негра в солдатской форме и подсели рядом. Познакомились, и надо же – его зовут Антонио, Толик значит. Разговорились. Кое-как поняли, что он едет в больницу лечить зуб. Мы сказали, что будем ждать его в баре Сан-Антонио. Толик кивнул. Но мы особо не рассчитывали, что он сможет там нас найти. Высадились и сразу увидели ночной бар. Заходим. Редкие посетители пьют почему-то молоко(?!). Все стали нас с любопытством рассматривать. Мы сели за барную стойку. Рассматриваем на стеллажах алкогольный ассортимент. Показываем бармену на бутылку местной водки. И тут выясняется, что после 22-х часов спиртное не продаётся. Вот те на! А как же советско-кубинская дружба – «Амистад»! Бармен всё понял и о чём-то заговорил с … полицейским, которого поначалу мы не заметили за одним из столиков. Полицейский кивнул бармену и тот выставил перед нами бутылку облюбованной нами водки и три стакана. Мы темпераментно поблагодарили его и полицейского, которого пригласили выпить с нами. Но он естественно отказался, пояснив жестами, что находится при исполнении. Заказали закуску – три маленькие рыбные котлетки и три сигары. Расплатились и разлили бутылку полностью по стаканам. Чокнулись: «За дембель!», - и по-русски опрокинули разом стаканы, понюхали котлетки и закурили сигары. Кубинцы были в экстазе от такого цирка. Раздались смех и аплодисменты. Мы знали и видали, что они пьют по «чуть-чуть» и в основном коктейли через соломинку. Ждём прихода кайфа. Переглядываемся с удивлением – не пробирает. Тут же заказываем вторую. Кидаем всем присутствующим «Вива Куба!». Опять залпом по стакану, откусываем немного от котлетки. Кубаши: «О-о-о-о-о!!!». Ну, у нас вроде провалилось. Немного побазарили и решили накатить по третьему стакану. Заказываем ещё бутылку. Кубаши, по их выражению лиц – уже в шоке! И тут появляется наш Толик. Мы встречаем его радостными возгласами, как старого знакомого (Антонио! Амиго!), обнимаемся, приглашаем за нашу стойку и наливаем ему полный стакан. Толик смущён, но тоже рад, однако поглядывает на полицейского. Тот машет рукой – типа валяй. Ещё немного попили, посидели. Толик давил свой стакан долго.
Тут подошло время возвращаться. Тепло со всеми распрощались, загрузились в подошедший автобус, сунули бумажку водителю и дали кубинским пассажирам концерт. Развеселили их русскими народными песнями: сначала – «Ой, мороз, мороз!», потом «Расцветали яблони и груши» и далее в этом духе. Кубаши улыбались, хлопали в ладоши и даже пытались подпевать. Вообще-то они народ весёлый заводной и это дело любят. Я хотел закончить концерт пляской. Уж было начал. Но автобус остановился – приехали. Прощались со всеми пассажирами минут пять, обнимались, клялись в дружбе и любви к Кубе. На прощание – «Вива Куба! Вива Фидель! Свобода или смерть! Куба - си, янки – но! Они не пройдут!». Радостные и счастливые вернулись в Центр и завалились спать.
Спартакиада дружественных Армий и наше телевидение.
На Кубе состоялась Спартакиада дружественных Армий. Нам были организованы выезды на бокс (присутствовал сам Фидель!) и мотокросс. Некоторые спортсмены, а с ними композитор Игорь Лученок, сочинявший для «Песняров», и советское телевидение приезжали на наш Узел связи. Были две специализированные машины, набитые соответствующей телевизионной техникой, средствами спутниковой связи. Нас пригласили в машины для ознакомления с ней, а заодно снимали в режиме он-лайн. Мы видели себя прямо на экране цветного телевизора, выставленного недалеко на плацу. Вот только остался открытым вопрос: велась ли запись и сохранилась ли она? Было бы конечно здорово увидеть себя в цвете 30 лет спустя! Скорее всего, из-за режима секретности нашего места пребывания сия акция на ТВ стёрта.

Губа (гауптвахта) – она и на Кубе губа!
Было воскресенье. Почему-то выезда на пляж или в Гавану руководство не сорганизовало. Вася Кудрин, вернувшись с обслуживания Фестиваля, привёз нашу водку, «Столичная» в экспортном варианте. Распивая её с Васей под авокадо в аппаратной, я понял: какими помоями травят нас в Союзе! Потом пошли погулять в манговый лесок. Набрели там на «стариков», которые отмечали кому-то День рождения. Меня, как старшину, и Васю, как друга старшины, пригласили к «столу». Выпили с ними вина и пива, сфотографировались на память с кубинской козой, которая паслась недалеко на полянке, привязанная к пальме. Вернувшись на Узел, я решил поспать, так как был уже изрядно пьян из-за того, что смешал разные напитки.
Как правило в выходные офицерский состав на Узле не показывается, это считалось дурным тоном. Они отдыхают в офицерском городке со своими семьями или едут в Гавану, или на пляж, или на рыбалку. Для обеспечения порядка достаточно было дежурного офицера по Узлу связи, в ТТЦентре - старшины, то бишь меня. В Центре было всё хорошо: старшина пьян и готовился проспаться к вечерней проверке, «старики» - в лесу и глаза никому не мозолят, «фазаны» командуют молодыми, которые производят уборку территории – разгоняют лужи на плацу после дневного ливня.
У Карачинцева был в подчинении прапор (фамилию не помню). Он носил очки и имел поэтому кликуху «Водолаз». У «стариков» в отношении его даже родился клич: «У кого четыре глаза? У «Водолаза!». Его служебные обязанности в Центре никому не были понятны, что-то вроде везде сующегося соглядатая-замполита. Короче, его не любили – бездельник, стукач, безропотно выполняющий волю Карачинцева. Когда «Водолаз» появлялся в расположении, «старики» встречали его вышеуказанным кличем, и нередко кидали ему «суку» на чей-то возглас из-под накомарника: «Водолазу – презрение!». Он реагировал на это, как тряпка, - как будто не понимал, что это относится к нему. И за это его тоже не любили.
Так вот, в означенный день начальник наверно и послал его на Узел пронюхать, что творится в ТТЦентре. Я шёл к своей койке, когда он меня посмел окликнуть: «Старшина Хохлов! Ко мне!». Оборачиваюсь: «А-а-а, Водолаз!». Во мне закипела злость на это мурло, посмевшее нарушить неписаные законы Центра, его мирно текущую жизнь в выходной. Участь прапора была решена. Подхожу и открытым текстом в присутствии личного состава вежливо спрашиваю: «Ты чего, Водолаз, припёрся?! Чего ты тут вынюхиваешь?! Что тебе дома не сидится?!». Водолаз струхнул, попятился. Я ему: «Стоять!», - и бросился на него, с какой целью – сам не знаю. Тут ребята меня оттащили. Прапор куда-то исчез, но через некоторое время появился с дежурным по Узлу. Выясняется, что Водолаз позвонил Карачинцеву, тот распорядился отвезти меня на губу. Приехала машина. Когда меня в неё грузили, я чуть было ногой не засветил по башке прапору, который неосмотрительно близко подошёл к дверке кузова автозака. Промазал. Дальнейшее не помню. Очнулся от холода и жажды голый в воде, по мне ползают какие-то здоровенные насекомые. Немного побаливает челюсть. Языком нащупываю дупло в зубе. Прямо перед глазами вижу свою зубную пломбу на мраморном полу. Та-а-а-к значит – начудил. Осматриваюсь. Я в белоснежной мраморной камере 3 на 4 метра, окошечко-амбразура без стекла, пол имеет наклон от двери к противоположной стене, где я лежу в воде. У двери на сухом островке лежат мои мокрые скомканные трусы. Во рту – сушняк. Смахиваю с себя насекомых, выжимаю и надеваю трусы. Кричу в амбразуру: «Пить! И в туалет!». Открывается дверь, передо мной улыбающийся солдат с кружкой. Диалог типа: Где я? На офицерской губе. Чему улыбаешься? Да ты тут такого начудил….
Попил, справил нужду. В коридоре увидел ещё ребят. Тоже лыбятся. Вернувшись в камеру, стал вспоминать, что было. Помнил хорошо всё до момента погрузки в машину, потом полный ноль и лишь один перед глазами кадр: передо мной двухметровый офицер спортивного телосложения и свою фразу в его адрес: «Ты – фашист!». Дальше – полный обрыв. Предполагаю такое развитие событий. С меня снимают робу, наливают воду на пол, я вскакиваю, снимаю трусы и швыряю в дверь. Наверно требую убрать воду. Тут появляется офицер, обзываю его фашистом, а может и ещё как-то. Он бьёт меня в челюсть, из зуба вылетает пломба. Я отключаюсь.
Утро вечера мудренее: перебираюсь на сухой островок у двери и засыпаю. Утром прибывает Карачинцев. Начальнику объясняю, что пил один по случаю получения «плохого» письма от девушки, что Водолаз повёл себя некорректно, не умеет общаться с личным составом, что зря пошёл жаловаться дежурному по Узлу, а у меня сдали нервы. Карачинцев не понял: «Какой ещё водолаз?». Объясняю, что это прапор, что у него из-за очков четыре глаза, как у водолаза, который везде лазает, и это его кличка в ТТЦентре. Майор заулыбался, видимо он также оценивает своего никчёмного прапора. Велел мне одеться. Потом о чём-то переговорил с дежурным по губе. На машине мы вернулись на Узел. Продолжение отсидки на Губе не последовало?! Прапор в выходные дни больше в расположении не появлялся.
Второй раз попал на губу после ночного выезда на Карнавал. Я – старший от ТТЦ. Ответственный за выезд офицер из другого подразделения Узла, завершив перекличку отъезжающих на Карнавал, предупредил: при отбытии с карнавала опоздание на 5 минут к автобусу в назначенное время будет караться губой.
Прибыли в Гавану на набережную Малекона. Зрелище необычное и грандиозное. Описывать не буду, все видели по телику бразильский карнавал, но кубинский – чуть поскромнее. Море света, музыки, танцующего народа и пива. Набрели на аттракцион: покупаешь за небольшие деньги деревянные баранки, размером с наши сушки, подходишь к огороженному кругу радиусом примерно 3 метра, в центре которого стоит стол с различными спиртными напитками. Если накинешь баранку прямо на горлышко бутылки, то она твоя. Мы подошли к ограде, кубинцы с интересом расступились. Слава Дегтярёв театрально последней баранкой попал! Одобрительный гул присутствующих. Бутылку распили тут же, угостив несколько кубинцев. Потом ходили по набережной с пинтами пива. Вася фотографировал участников карнавала. Потом я, Слава и Вася, ища туалет, набрели на касу, в дворике которой за праздничным столиком расположилась кубинская семья. Из магнитолы неслась песня «Бони-М» «Салем». Мы их поприветствовали, они пригласили нас к себе. Началось знакомство, угощение ромом и пивом, танцы. Родители подтолкнули ко мне свою дочку. Мы с ней сбацали сначала быстрый, потом медленный танцы. Я на верху блаженства! Тут нас находит «соловей» с выпученными глазами и сообщает, что нас давно ждут у автобуса. Посмотрели на часы, действительно время мы проморгали. Уходить от кубинцев не хотелось. Всё равно – Губа. Посыльному велели передать, чтобы нас не ждали, вернёмся самостоятельно. Тот убежал, но через некоторое время опять вернулся, умоляя нас пойти с ним к автобусу, мол без нас не уедут. Ну, что делать… Как обычно, пообнимались, расцеловались с кубинцами и пошли к служебному автобусу.
Утром Карачинцев объявил мне четверо суток ареста на бригадной Губе, вручив соответствующее предписание. Со мной поехал ещё один отличившийся на карнавале, но с другого подразделения. Бывалые ребята рассказали о порядках на Губе.
Дежурный по гауптвахте, узнав, что мы с Узла связи – интеллигенция, белая кость, да ещё с карнавала, на котором он никогда не бывал, со злорадством заявил, что мы на Губе просидим до дембеля, что дополнительные сутки он нам обеспечит. Я мысленно обозвал его говном, и попросился в туалет перед помещением в камеру. Туалет был отдельно на улице. Я уже знал, что курить в камере запрещено. В туалете были заложены в деревянных щелях сигареты – «общак», я свои тоже распихал. В моей бетонной камере на единственной табуретке сидел моряк-связист с нашего Узла, тоже с карнавала. Подсел к нему. Моряк пояснил, что лежать на полу запрещается до отбоя. За нарушение дежурный может накинуть сутки ареста. Перед отбоем каждому выдают деревянный настил из четырёх досок для спанья, по- местному – «вертолёт». К полудню камера так нагрелась, что на потолке и стенах выступил конденсат – водяные капли, а наша роба промокла от пота. Хотел снять, но моряк предупредил: запрещено! Парилка! Сидим в полуобморочном состоянии. Слышим, в соседней камере кто-то не выдержал и закричал: «Караульный, выводи во двор, а то на хрен сдохну!». Защелкали замки, нас всех выпустили. Караульный с автоматом попросил, что пока нет дежурного, надо сделать свои дела побыстрей и по первому же сигналу вернуться в камеры. Во дворе скинули робы для просушки на забор из сетки-рабицы, кинулись к умывальникам. Сполоснулись более-менее прохладной водой, закурили, взяв в туалете сигареты. Понемногу отходим от угара, но тут караульный кричит: «Атас! Дежурный!». Мы ломанулись по камерам. Оказалось: появление дежурного караульный всё-таки прозевал. Через 5 минут он уже сидел в нашей камере. Дежурный дал ему 2-е суток ареста. Вот это нравы, «дедовщина» отдыхает!
На вторые сутки всю Губу привели на танкодром. Оказалось, что наша задача - похоронить сбитую танком корову. На солнце её раздуло до размеров бегемота! Вокруг уже сидела стая грифов. Дежурный пояснил, что если управимся за определённое время, то он освободит наших товарищей, кому сегодня окончился срок ареста. Не управимся – накинет им ещё сутки. Копать кубинскую землю, да ещё могилу неимоверных размеров – дело тяжкое. Но мы не подкачали, сбросили в яму корову, засыпали её хлоркой, а потом и землей.
На третьи сутки приехал Карачинцев и забрал меня с Губы. Оказалось, что потребовались мои способности по ремонту аппаратуры, которая стала глючить. На самом деле Слава Дегтярёв «напел» начальнику, что без меня в ЗАСовской аппаратной - аврал.
За Карнавал раньше на Губу никогда не сажали. Наших «стариков» мы вообще по возвращении выносили за руки и за ноги из автобуса и рассовывали по койкам под накомарники.
Третью Губу я заработал после посещения нашего Узла проверяющей бригадой из Москвы. Перед этим Карачинцев вызвал меня и приказал организовать тщательную чистку и смазку оружия. «Фазаны» чистили автоматы сами, «соловьи» - своё и «стариковское». Я на выбор потом проверил пару-тройку стволов, вроде нормально. Но я не учёл жарко-влажный климат Кубы. Сколько ни чисти и ни смазывай, через пару суток надо всё делать по-новой.
Проверяющие, аккурат, и заявилась к этому сроку. Нашли какой-то автомат, не удовлетворивший их, вставили пистон Карачинцеву, а он мне – в виде 5-ти суток ареста. Велел отзвониться по прибытии на губу. Я смазал и перебинтовал свои больные к тому моменту пальцы и с оказией с двумя прапорами поехал на губу. Прапорщики поинтересовались: за что на губу, кто направил и что у меня с пальцами. Выслушав, возмутились жестокостью наказания и сообщили, что сначала покажут меня доктору в госпитале. Там они о чём-то с ним пошушукали. Я показал доктору свои пальцы, «дырки» на животе и ногах. Он написал мне справку, что по состоянию здоровья я не годен для содержания в камере закрытого типа и нуждаюсь в лечении. С этой железной бронью я проездил до самого вечера с прапорами, которые обделывали какие-то свои дела. Вернувшись в Центр, узнал от ребят, что начальник рвёт и мечет, не получив от меня звонка с губы. Захожу к нему в кабинет, протягиваю справку, объясняю, что прапора обещали сами ему отзвониться. Карачинцев – сказать злой - мало. Пообещал мне, что при малейшей провинности я отсижу плюсом всё недосиженное.
100 дней до Приказа. Приказ. Выход 1-й барки.
Прощальная гастроль на Варадэро.
На 100 дней до Приказа нам-«старикам» командир организовал выезд в туристический центр Сороа в Пиналь дель Рио, расположенный на вершине живописной горы. Там размещены бунгало, бассейн, бар, сувенирные лавки. Кроме нас, начальника и его сына там отдыхали кубаши. По этой причине мы вели себя достойно, кроме пива – ничего. Познакомились с тремя кубинками, две по имени Мария. Танцевали с ними под «Бони-М», фотографировались, купались. Всё чинно и благородно. Кроме пива – ничего. Накупили мелких сувениров, посмотрели на горную речушку с водопадиком. Ну, чистые «русо туристо» на экскурсии.

Пришёл Приказ о Дембеле!
Вышла из Союза и 1-я барка. Великий праздник! С этого момента мы считаемся «дедами». Я, как старшина, иду к начальнику и от имени «дедов» предлагаю ему организовать наш выезд на Варадэро со своим спиртным и закуской. Таков неписаный обычай в ТТЦ. Карачинцев сначала ни в какую не соглашался. Я привел ему железный аргумент – тогда ребята всё-равно нажрутся прямо на Узле и начудят. Поразмыслив, он даёт добро, обещает договориться насчёт служебного автобуса, потребовав однако, чтобы из спиртного было не больше четырёх бутылок водки и пары ящиков сербэсо. Окей! И мы, кроме пива, взяли 6 бутылок чистого медицинского спирта!
В ближайший выходной приехали на берег океана. Найдя отрезок пляжа без людей, расположились под открытым навесом, расставили закуски, из бутылок из-под «Столичной» разлили по кружкам заранее чуть разбавленный спирт. Праздник наш. Я ведущий. Начальник почётный гость. Встаю и произношу первый тост: «Дембелю Слава!» В ответ троекратное «Слава!». Начальник неохотно пьёт вместе с нами. Удивленно переспрашивает: «Это водка?!». Честно говорим, что разбавленный медицинский спирт. Отступать майору уже некуда…. Тогда я беру в руки гитару и выдаю в три аккорда из армейского фольклора…

А скоро ли придёт этому конец,
Я б валялся пьяный и раздетый,
Рядом была б баба – я уж в этом спец,
Скоро ли вернётся это?!

Я не пожалел гор бы золотых
Чтобы очутиться дома.
Сколько нас парней добрых и простых
Брошено в этот омут!

Наши командиры матом кроют нас,
Мы стоим на всё готовые.
Старое х/б, протёртое до дыр,
Но зато кепоны новые.

Наши принцессы сидят по теремам,
В темноту направив очи.
Не волнуйтесь милые, вернёмся мы к вам,
Будут вам брачные ночи!

А когда вернёмся, вдарим по вину,
Чтобы столы ломились.
Ну-ка, дружище, налей ещё одну,
Мы ведь с тобой отслужились!

И всё пойдёт по-прежнему, за шабашем шабаш,
За стопарём – стаканчики.
Это будет праздник только наш!
Верьте и ждите, мальчики!
В общем, ребята оттянулись «от души». Пили, пели, купались, ныряли с прибрежных скал и пирса. Чуть не угнали лодку с мотором, чтобы покататься. Хорошо, что я вовремя увидел и осадил их, так как дежуривший на пирсе кубаш начал, мягко говоря, нервничать. Шерстюка мотнуло в туалете – «разбил» голову об унитаз. Отнесли его на перевязку в медпункт пляжа. «Непьющего» лингвиста Мельника обнаружили у берега, спавшего в воде мордой вниз. Вытащили. Хорошо, что не успел нахлебаться воды. Но, слава богу – на Узел вернулись все живые, однако добрую половину пришлось молодым выносить из автобуса и сразу в койки под накомарники. Утром я естественно получил втык от начальника за превышение обговорённого лимита спиртного.
Пребывая в ранее описанном душевном состоянии «дедушки» и смотря в окно аппаратной на 5-минутный субтропический ливень, я мысленно представлял себя дома. Потом вдруг в голову полезли какие-то грустные и, я бы сказал, какие-то философские рассуждения, которые я естественно перевёл в стихотворную форму. У поэтов это называется – «посетила Муза».
* * *
Умывает деревья дождь.
Вновь знакомые девушки сняться.
Но для них я – незваный гость.
Мне настала пора увольняться.

Я желанный только для матери,
Может быть для пьянчуги-отца.
Знаю я: на домашней скатерти
Мне поставят бутылку винца.

Никому не скажу про службу:
Сколько я перенёс по пути,
Что такое солдатская дружба,
Что такое солдатское «жди».

Я не стану себя навязывать
Доармейским мадам и не дам,
И не буду им сказки рассказывать
Про себя, про любовь, про обман.

В прошлом я напивался, калечил
И свою, и чужую жизнь.
Обнимал Ваши тонкие плечи,
Всё хотел объяснить свою мысль.

Открывал свою душу навстречу
И друзьям, и подругам, и Вам.
И сгорал как восковые свечи,
Оставляя в характере хлам.

Никого не виню на свете.
Каждый прав во всём и везде.
Ах, какие мы все-таки дети -
Оставляли «игрушки» в беде.

Барабанит по пальме дождь,
И мне хочется с ним обняться.
Концом службы загнулся гвоздь –
Мне настала пора увольняться.
О грустных моментах расставания с друзьями и Кубой рассказывать не буду. Опишу только одну традицию. На последний завтрак «деды» становятся в первые шеренги. Молодые сзади подначивают, чтобы выше поднимали ноги. При возвращении из столовой у ТТЦентра они прямо на плацу набрасываются и в клочья рвут на нас робу вместе с трусами. Мы переодеваемся в приготовленную «гражданку», прихватываем свои дембельские чемоданы, а также полученные демисезонные польта (как-никак – а середина декабря), грузимся в автобусы и под марш «Прощание славянки» уезжаем.
ПОСЛЕДНЯЯ БАРКА
Не грустить мне сегодня нельзя,
Мне не верится, что расстаёмся.
Мы при будущей встрече друзья
До потери сознанья напьёмся.
Вышло так: вас судьба наградила
Без меня обнять плечи берёз,
Видеть, как задымив кадилом,
На перрон подадут паровоз.

Вышло так. Для меня это мука,
Оттого что я дружбу ценю.
И пою эту песню разлуки,
Потому что вас очень люблю.

Вышло так: мне без вас придётся
Плыть в Россию и в лютый мороз
Пить вино до тех пор, пока пьётся,
И рыдать на коленях берёз.

До свиданья, мои друзья.
Я не верю, что мы расстаёмся.
Унывать в этом мире нельзя.
Будем жить, а при встрече – напьёмся!
Когда барка отходила от причала у меня наворачивались слёзы на глазах. Стоял на палубе пока Куба не скрылась за горизонтом. Очень жалел, что я возвращаюсь без Славы Дегтярёва и Васи Кудрина.
Времени в пути много, накатывают воспоминания вперемежку с представлениями своего появления дома. Перечитал свой блокнот со стихами, дополнил одно и сочинил ещё другое.
КУБА – ЛЮБОВЬ МОЯ
Остров зари багровой,
Сколько же здесь комарья!
Сплю я под «крышкой гроба»,
«Куба – любовь моя»!
Слышится тихий храп,
Младших специалистов.
Снится им корабельный трап
И соловьиные свисты.

Куба взяла нас в плен
Экзотикой и народом,
Но ностальгия досталась взамен
По родине и по дому!

Пусть бывало нам туго,
Но не жалею я,
Что выпала служба на Кубе,
Куба – судьба моя!
ГРУППА СОВЕТСКИХ ВОЕННЫХ СПЕЦИАЛИСТОВ НА КУБЕ
(переделанная на мотив песни «Прощайте скалистые горы. На подвиг отчизна зовёт…»)

Прощайте багровые зори,
На Дембель отчизна зовёт.
Мы вышли в Карибское море,
В такой долгожданный поход.

Не пели нам медные трубы,
Шли молча на борт корабля,
А вскоре за дымкой растаяла Куба –
Солдатская наша земля.

Я знаю, что ждут меня дома,
Но в сердце разлуки печать.
Мне Куба – любовь и истома,
Мой солнечный остров, мечта.

«А волны и стонут, и плачут,
И бьются о борт корабля».
Дельфины по курсу сулят нам удачу!
Прощайте друзья-дембеля!

Запомним песчаные пляжи,
Шум пальмы и тихий прибой.
Мы с палубы Кубе помашем
И взоры направим домой.

Прощайте Гавана, Карибы,
Солдатская роба моя.
Я знаю, друзья, что не жить мне без Кубы,
Как Кубе не жить без меня!

16 декабря 1978 года где-то на середине Атлантики мне исполнился 21 год. Для этого случая у меня был второй дембельский чемоданчик с 10-ю большими ракушками. Я пошёл с ним к морякам «Балтики». Ракушки сторговал за 10 бутылок водки. Команда судна водку специально запасала для обмена на кубинские сувениры. Объявляю ребятам о своём празднике, приглашаю в нашу каюту, которую украшаем надутыми презервативами китайского и кубинского производства. Они покупались в красивых упаковках, как сувениры. Серёга Озеров в качестве подарка рисует мой портрет в академическом стиле.
Распив водку, высыпали на палубу перед капитанской рубкой, и закатили под баян и гитару концерт исключительно русских народных песен и плясок. Потом в надутый презерватив положили шкалик из-под кубинского рома с запиской: «Скоро мы будем дома! P.S. «Дембель неизбежен, как крах империализма!», - и нашими росписями, который бросили за борт. Дни обратного пути домой были одними из самых счастливых в моей жизни!
Сухопутный путь домой.
Перед высадкой в Калининградском порту большинство тревожило только одно: при прохождении пограничной таможни возможность шмона дембельских чемоданов и отбора святыни - альбомов с фотками, ну и заодно сувениров. Ведь советских войск на Кубе «не было»! Да и туристов мы не видели. В порту успокоило следующее обстоятельство. Офицерский состав сам вёз ракушки и прочие сувениры аж целыми контейнерами! Они же и договорились с пограничниками о разгрузке и высадке личного состава в ускоренном (упрощённом) варианте. Офицеры нам и сообщили об этом, заодно попросили помочь в разгрузке. Мы конечно согласились. Всё прошло благополучно. Нас посадили на стоявшие у трапа армейские грузовики с тентами и колонной привезли в какую-то воинскую часть. Там была выделена отдельная казарма с магазинчиком и буфетом, в которой каждый дожидался своего поезда. Там же выдавали причитающееся каждому денежное довольствие, на которое кто-то покупал тёплые вещи: перчатки, шарфы, шапки. Выхода из казармы не было. Как выяснилось, объясняется «суровость», одновременно и заботливость, такой встречи воинов-интернационалистов тем, что ранее дембеля «разбегались» по Калининграду чуть ли не у трапа и город «вставал на дыбы». Многие дембеля до дома просто не доезжали по различным причинам. Нам же военные билеты вместе с железнодорожным выдавались по списку прямо при входе в вагон. Скорее всего – это было к лучшему.

Итак, 27 декабря 1978 года. Поезд «Калининград-Москва». В купе бросаем чемоданы (по очереди оставляем для охраны одного из нас) и бросаемся в вагон-ресторан, который заполнен и занят исключительно «кубашами» до самой Москвы. Что было в вагоне-ресторане, подробно описывать не буду. Пили, ели, пели и базарили про службу…. Конечно: «Дембелю – Слава!». Скажу одно: официанты уже не понимали – кто и за что им платит, но в проигрыше уж точно не были.
28 декабря я и Озеров Серёга на Ярославском вокзале. Билетов на Кострому нет! Температура воздуха в Москве под минус 40 градусов! Все к Новому 1979 году рвутся по домам! Сам весь на нервах: успеть бы к праздничному столу. Есть билет до Костромы только на 23 часа на 29 декабря! Серёге на электричке в Химки, и он дома! Предлагает перекантоваться до поезда у него, и я соглашаюсь. Его встречают мать с сестрой… Мне немного неудобно быть в качестве гостя, стеснять людей в эмоциях. Перекусили, переночевали, Серёга дал мне шарф и перчатки, попрощались, и утром я вернулся в Москву. Сдаю чемодан с наклейками кубинской фестивальной символики в камеру хранения. На вокзале он всем мозолит глаза. Да и я тоже: одет в чёрную фетровую шляпу, длинное приталенное мною ещё на Кубе чёрное демисезонное пальто, солдатские «сапаты» с высоким берцем на шнуровке с наращённой подошвой и каблуком (такой был шик). В зале ожидания понял, что замёрзну. Вспомнил, что самое тёплое место зимой в Москве, это метро. Сел на кольцевую линию и катался по кругу до прибытия поезда на Кострому. Хотя Москва по количеству чудиков всегда в то время была на первом месте, однако мой экстравагантный вид да в такие лютые морозы вызывал у пассажиров метро удивлённый интерес.
Наконец мой вагон и место в поезде «Москва-Кострома». Спиртное не пью уже с «Серёгиных» Химок. Хочу ощущать и помнить всё в полной мере. Конечно всю ночь в дороге не спал, часто выходил в тамбур курить свой «Популярис». В голове прокручиваются варианты встречи с родными и Костромой. В соседнем купе ехали дембеля-погранцы. Чуть пьяненькие они приухлёстывали за какой-то девушкой, рассказывали ей про службу, показывали альбомы. Все разодетые, разукрашенные. Я же, как партизан, в цивильном чёрном костюме в американском галстуке, но в армейских «сапатах», сидел и слушал их душевные излияния, мне понятные и близкие. Не терпелось показать свой альбом, и сказать, что я «свой»! Но это было разглашение государственной тайны! Да больше из-за чувства скромности не стал афишироваться, что я побывал «чуть» подальше их и понюхал «чуть» поэкзотичней в армии. Однако, когда погранец застал меня курящим в тамбуре и начал было рассказывать про службу, тут я уже не вытерпел и «раскололся»: «Да я сам дембель!». Он не верит, глядя на меня. Я ему сообщаю номер нашего Приказа (№231), показываю солдатские ботинки с высоким берцем, даю закурить свой «атомный» «Популярис», дарю кубинские спички с фестивальной символикой и синюю «пулемётную» ленту с карибскими гондонами в смазке. Я её предварительно настриг для сувениров и хранил во внутренних карманах пиджака, так как сама коробка уже не влезала в чемодан. Земляк (да и я) в восторге, обнимаемся, знакомимся, обмениваемся адресами. Выпивать с ними отказываюсь, объяснив, что хочу вернуться домой трезвым. Он меня понимает… Чемодан для показа альбома открывать не стал, так как еле-еле его упаковал на Кубе.
5 часов утра 30 декабря 1978 года. Огни родного города. «Гудит» мост через замерзшую Волгу, и сразу же – вокзал. Лечу на крыльях. Мороз - ещё хлеще, чем в Москве! На вокзале слышу, что автобусы не ходят – замерзли «мосты». Слава богу, подруливает троллейбус! Пассажиры на меня глазеют. Я на них. Замечаю про себя, что девчонки у нас в Костроме самые красивые. Тут на следующей остановке входит мой заводской друг Колька Иванов, который меня провожал в армию. Ба! Вот так встреча! Мы ведь переписывались! То да сё, как дела на родном заводе? Ответ: «У нас всё как будто по-прежнему. Всё также гудит наш завод. И мы, вдохновленные Брежневым, идём к коммунизму вперёд! Как ты уехал, Саня, в армию от «блядства», так к «блядству» и вернулся». Что надо – я понял…. Даю ему ленточку гондонов, как визитку «кубаша», обещаю навестить Колю дома с настоящими подарками для его жены и выскакиваю на своей остановке.
Взлетаю по лестнице к заветной двери. У нас коммунальная квартира, три семьи. Открывает соседка, баушка Валя, которая сообщает, что мои все дома. Стучусь в свою дверь. За ней лаем заливается Рика – наша болонка. Отец и мать не открывают. Долбимся вместе с баушкой Валей – без толку!? Вот те на! Ключей у меня нет. Такого сценария я не ожидал. Предположив, что у баушки Вали что-то с мозгами, решил сбегать к родной тётке, которая для меня как вторая мать, благо что она живёт недалеко. Оставляю чемодан на середине прихожей и туда.
У тётки все ещё спят. Рота подъём! Обнимаемся, целуемся. Я им толкую, что родители не открывают. Тётка предполагает, что они могут «спать как убитые», так как ждали меня днём ранее и всю ночь не спали. Я успокаиваюсь. Действительно: мамка всю жизнь работает в ткацком цеху и, чтобы проснуться утром на работу, ставит около себя два будильника и пару хрустальных стопок, дабы сильнее бренчало. Про батю уже и говорить не стоит: если не в рейсе – спит как Дембель. Тётка с дядькой махом накрывают богатый стол, конечно с водочкой. Младший двоюродный братишка за два года неожиданно вымахал в «лося», даже выше меня, и голос, как в трубу, – «бу-бу-бу, бу-бу-бу». Настоящий призывник! Смена «дедушке» Саше!
Тут телефонный звонок. Звонит из телефонной будки мамка! Надрывный на фальцете голос: «Сашка! Сейчас же иди домой!», - господи, как в детстве, как будто то я в чём-то провинился или загулялся во дворе…. Это она наткнулась на мой дембельский чемодан!
1 ноября 1976 года – 30 декабря 1978 года
КОНЕЦ СЛУЖБЕ или «FIN MILITAR»

Всё! Отстрелялся, выговорился, не судите строго.
Это моя первая проза в стиле рассказа простого.
Хотелось, чтобы было поинтересней, посмешней...
Поздравляю с Новым годом, особливо «кубашей»!