Восток — область в высшей степени поэтическая, это всегда чувствовали русские поэты, тянувшиеся на зов восточной музы своими стихами и помыслами. Мифопоэтическая аура Индии, Персии, Аравии, Египта, Палестины и сопредельных им стран была безмерно близка Пушкину, отозвавшемуся на этот зов своим знаменитым «Анчаром»; Лермонтову, воспевшему растущие «в далёких степях аравийской земли» три пальмы; Есенину, постоянно рвавшемуся в милую его сердцу Персию и посвятившему ей блистательный поэтический цикл «Персидские мотивы»; Клюеву, не только умудрявшемуся увидеть «Египет в снежном городишке», но и каждую крестьянскую избу воспринимавший, как некое «подобие вселенной», стенами которой охватываются не просто избяные углы, но не меньше, чем «Индийская земля, Египет, Палестина» и иные пространства Востока. Широко разлита восточная экзотика по стихам Велимира Хлебникова, заслужившего во время своих скитаний по Азии прозвище «русский дервиш». Постоянно писал о Востоке и Африке также Николай Гумилёв, увековечивший свою любовь к «чёрному континенту» во многих своих африканских стихах и, особенно, в своём знаменитом стихотворении об «изысканном» жирафе, для описания которого он нашёл потрясающе живописные строки: «Ему грациозная нега и стройность дана, / и шкуру его украшает волшебный узор, / с которым равняться осмелится только луна, / дробясь и качаясь на влаге широких озёр. // Вдали он подобен цветным парусам корабля, / и бег его плавен, как радостный птичий полёт. / Я знаю, что много чудесного видит земля, / когда на закате он прячется в мраморный грот…»
Не чужда была ближневосточно-африканская тема и многим другим в разной мере известным поэтам России.
И вот, словно бы подтверждая свою репутацию «родины поэзии», в Каире по инициативе Высшего совета по культуре при Министерстве культуры Арабской Республики Египет состоялась I Международная поэтическая конференция «Стихи в нашей жизни», в которой приняли участие виднейшие современные поэты из стран арабского мира, а также гости из Румынии, Хорватии, Италии, Китая, Индии, Южной Кореи и некоторых других стран. Среди участников и гостей каирской конференции были министр культуры Египта Фарук Хосни, председатель Высшего совета по культуре Абу Али Шади, а также известные в арабском мире писатели, филологи и поэты Мухаммед Сальмави, Фарук Шуша, Ахмед Бальбомла, Мухаммед Хамаси, Абдель Малик Муртад, Фуад Таман, Саед Гауда, Франческа Куару, Алан Джеффериес, Петер Сраджер, профессор Саид Эльдин Абдель Разик и многие другие.
Волею случая, привелось принять участие в этом мероприятии и мне с моим товарищем по литературе — первым секретарём Правления Союза писателей России поэтом Геннадием Ивановым. Правда, как это иногда случается, за день или два до нашего вылета в Каир мне вдруг предложили полететь в Северную Корею на празднование 65-летия товарища Ким Чен Ира, где я должен был на священной горе Пикту читать посвящённые ему стихи. И хотя об этой моей поездке говорилось уже давно, и я серьёзно планировал лететь в Северную Корею, египтяне к этому времени уже прислали нам билеты до Каира и обратно, поэтому я с сожалением отказался от праздника на горе Пикту и отправился в сторону юга. И только оставшаяся в моём блокноте запись говорит о том, что мне всё-таки пришлось поразмышлять над принимаемым решением: «Меня звал в гости Ким Чен Ир, / и всё же я, подумав долго, / взял — и отправился в Каир — / взглянуть, чем Нил роднится с Волгой…»
Египтяне — народ удивительный, насколько гостеприимный и радушный, встречающий друзей объятьями и целованием, настолько же потрясающий какой-то своей безалаберностью и необязательностью. Назначив вам, к примеру, встречу в десять часов утра, они могут вспомнить об этом только часов в двенадцать, и при этом совершенно из-за этого не расстроиться. Подумаешь, не получилось что-то сегодня — получится завтра, значит, так надо Аллаху. Он всё видит и уж как-нибудь со всем разберётся. Зато в стране даже не знают, что такое инфаркты.
Пример подобной безалаберности мы с Ивановым познали и на своём собственном опыте. Организовав нам официальный вызов на конференцию и обеспечив наш перелёт из Москвы в Каир (а в доставлявшем нас аэробусе А-320, вмещающем не менее двухсот пассажиров, летело вместе с нами человек двадцать, так что рейс можно считать почти эксклюзивным), организаторы конференции забыли подумать об обеспечении нас переводчиком, а также не предусмотрели хотя бы минимальной культурной программы. Понятно, что большая часть участников конференции была представителями арабского мира, которые, будучи жителями Каира или часто бывая в этом городе, всё здесь уже много раз видели, но нам-то, находясь в Египте, не побывать хотя бы возле знаменитых египетских пирамид было бы просто непростительно. Когда ещё судьба предоставит вторую такую возможность?..
Поэтому, когда, выйдя после завтрака из гостиницы «Pyramiza» на улицу, мы увидели трепещущий в двухстах метрах от нас на здании Посольства Российской Федерации родной триколор, мы первым делом направились туда и изложили дежурному сотруднику свои проблемы. Была пятница, день всеобщей молитвы у мусульман, поэтому никто в этот день в городе не работал, включая и наше Посольство, но нам помогли связаться с руководителем Русского культурного центра в Каире Николаем Николаевичем Яхонтовым, и через полчаса мы уже сидели у него в кабинете. Благодаря участию Николая Николаевича, на все последующие дни к нам были приставлены переводчики Шериф и Хода, которые, сменяя друг друга, помогали нам понять то, о чём говорилось на конференции. В этот же день мы познакомились с Чрезвычайным и Полномочным Послом РФ в Египте Михаилом Леонидовичем Богдановым и некоторыми другими сотрудниками наших дипломатических и культурных миссий, которые собрались на спортивном празднике в русской школе (расположенной практически рядом с нашей гостиницей), чтобы игрой в футбол и теннис отметить праздновавшийся в день нашего прилёта День дипломатического работника.
Договорившись о дальнейших встречах, мы с Геннадием возвратились в гостиницу, пообедали, и отправились знакомиться с городом. Перед поездкой сюда я успел найти в Интернете пару туристических сайтов и прочесть, что Каир — это не только столица Египта, но и самый большой город в Африке, который из-за своих гигантских размеров приравнен в административно-территориальном отношении к губернаторству (мухафазе), и городское управление, таким образом, возглавляет губернатор (мухафез), которого назначает лично президент АРЕ. Однако, какие именно задачи возложены на каирского мухафеза, понять из прогулки по городу было практически невозможно.
Первое, что бросалось в глаза (причём, в буквальном смысле этого слова), это — облака выхлопных газов невероятно высокой концентрации, которые извергались из двигателей миллионов мчащихся по улицам в высшей степени обшарпанных и потрёпанных чёрно-белых автомобилей такси (среди которых можно видеть очень много наших «Жигулей» и «Лад»), повисая в каирском воздухе густыми не развеивающимися слоями, так что из-за них и противоположный берег Нила, и даже другая сторона улицы тонули в мутной синевато-сизой дымке.
Второе — это невероятные для столичного города кучи мусора на его улицах, которые, кажется, отсюда не вывозят месяцами. Так же страшно выглядят и многие участки нильских набережных, куда местные жители вываливают отходы своей жизнедеятельности подобно тому, как у нас высыпают мусор с откосов железнодорожных насыпей, так что пассажиры подмосковных электричек ощущают себя путешествующими по бесконечной свалке. И всё это — рядом с потрясающе красивыми древними дворцами, старинными мечетями, памятниками старины и шикарными зелёными пальмами.
И третье из того, что невозможно не отметить в ежедневной жизни Каира — это какое-то просто безумное автомобильное движение на его улицах. Отправившись на нашу первую прогулку по городу, мы с Геной долго стояли возле одного из уличных светофоров, надеясь, что вот сейчас зажжётся его пунцовый глаз, машины остановятся, и мы перейдём на противоположный тротуар. Светофор один раз зажёг красный свет, через несколько минут, перемигнувшись жёлтым, зажёг его ещё раз, потом через несколько минут — ещё раз, а машины как мчались по улице до этого, так и продолжали мчаться. Никто из водителей даже не думал смотреть ни на какие светофоры, все просто пёрли вперёд, пока их не останавливал жестом руки один из многочисленных дорожных полицейских. Вот кого в городе было в избытке, так это полицейских, регулирующих уличное движение, и карабинеров. При этом полицейские не обращали ни малейшего внимания на бросающихся прямо под колёса движущихся автомашин пешеходов, пытающихся вброд, словно горные речки, форсировать бурлящие потоки автотранспорта. Программой-максимум для здешних регулировщиков было стремление развести прущие одновременно через один и тот же перекрёсток автомобили, установив среди них хотя бы какую-то очередность проезда.
На каждом шагу стояли также посты вооружённых автоматами солдат, бдительно просматривающих участки вверенных им улиц и не позволяющих всяким праздным туристам себя фотографировать. Однако, как уверяли нас потом и наш переводчик Шериф, и другие каирские знакомые, это совершенно не значит, что в Каире сохраняется какая-то опасная обстановка. Наоборот, говорили они, здесь можно абсолютно спокойно гулять в любое время суток в любом районе города — и никто вас никогда не тронет. Мы с Геннадием не стали заниматься экспериментами и искать себе в ночном Каире приключений на одно место, но по вечерам бродили по его улицам, мостам и площадям абсолютно спокойно, разглядывая при этом весёлые египетские свадьбы, разглядывая стайки щебечущих девушек да наблюдая краем глаза за гуляющими семьями. Процентов восемьдесят здешних женщин ходит, закутав лицо в платок хиджаб, процентов пять прячут свою красоту, опуская на лицо накидку нитаб и, глядя на мир только сквозь узкую, как танковая щель, прорезь, а остальные ведут себя вполне по-европейски, ничего не пряча и ничем не закрываясь от посторонних взглядов.
Главное счастье здешних женщин — выйти замуж и таким образом решить проблему своего устройства в этой жизни. Это мы у себя в России твердим своим дочкам, чтоб не торопились выскочить замуж, чтоб сначала выучились, обрели профессию, начали карьеру, а уже потом… А для египтянок всё обстоит как раз наоборот. И счастье самое большое счастье заключается как раз в том, когда девушку (ещё, можно сказать, девочку) берут в жёны в тринадцать-четырнадцать лет, освобождая её от необходимости в течение нескольких предстоящих лет переживать за свою будущую судьбу, гадать, чем ей всё это время заниматься, как жить и возьмёт ли её кто-нибудь замуж.
Счастье же каирских мужчин заключается, по-видимому, в том, чтобы иметь возможность продемонстрировать максимально широкому кругу лиц свою материальную состоятельность, что выражается, главным образом, в количестве содержащихся в доме каждого мужчины жён. Мы видели, как каирцы выходили по вечерам гулять на улицы своей столицы, гуськом ведя за собой двух, трёх, а то и четырёх закутанных в хиджабы или нитабы разновозрастных женщин. При этом нельзя было не заметить, что они стараются подбирать жён таким образом, чтобы те были максимально похожими друг на друга, возможно, берут их из одного рода, а, может быть, даже родных сестёр, закупая, так сказать, весь «выводок» на корню и забирая их из родительского дома по мере подрастания каждой до нужного возраста .
Гуляние по Каиру в пятницу было интересно ещё тем, что чуть ли не на каждом шагу мы натыкались на огромные толпы молящихся мужчин, сидящих на ковриках у входа в не вмещающие всех желающих мечети (хотя их в Каире более тысячи), а то и просто у первой попавшейся стены, лишь бы лицо сидящего было обращено при этом в сторону востока.
Поздно вечером, идя по одному из нильских мостов, на котором стояли столики, продавалась какая-то еда, а у перил, по-пионерски держа друг друга за руки, о чём-то ворковали парочки влюблённых, я, ещё и сам не разобравшись в царящих в моей душе смешанно-противоречивых чувствах к Каиру, сочинил такое стихотворение: «Бродя по Каиру, я сердце своё уронил / в медлительно воды катящий, задумчивый Нил. / Отныне, я знаю: сквозь дали дорог и года — / всю жизнь мне за ним предстоит возвращаться сюда…»
В свободные от пленарных заседаний часы мы исходили с Геннадием все доступные для пешего хода кварталы города, и единственным, что слегка омрачало наши прогулки, было стремление каирцев затащить нас в ту или иную лавчонку или прокатить на раздрызганном такси. Но попрошайничества мы не встречали здесь ни разу — все хотя и пытались поиметь на нас какой-нибудь элементарный навар, но стремились его не выклянчить, а честно заработать. Но на нас это было сделать предельно сложно, так как у каждого из нас на всю неделю пребывания было всего-навсего по пятьдесят долларов, которые мы берегли для покупки сувениров. Так что, если мы сбегали с конференции, не досидев до окончания всех докладов, то от Оперного театра до гостиницы «Pyramiza» мы шли пешком, да и потом за всё время так ни разу и не воспользовались услугами каирских сумасшедших таксистов…

Несмотря на то, что конференция проходила в центре арабского государства и подавляющее число её участников были представителями арабского мира, поднятые в ходе состоявшегося на ней разговора культурологические темы оказались удивительно созвучными тем проблемам, которые стоят в наши дни также перед писателями России и стран СНГ. Так, например, выступая на открытии конференции, известнейший египетский поэт Фарук Шуша в числе одной из важнейших литературных проблем нашего времени назвал обозначившуюся в народе потерю самой уже способности читать и понимать произведения поэтического жанра. И это — при том, добавил преподаватель Каирского Университета Саид Тауфик, что именно стихи несут в себе формулу красоты, которая, как известно, единственная способна спасти собой мир. Примерно об этом же шёл разговор и в кулуарах конференции, где многократно звучали высказывания о том, что стихи подобны микрочипам, в которых заключена предельно сконцентрированная информация о душе и истории народа. Стихи — это паспорт эпохи, как сказал о них Фарук Шуша. Но они же, как добавил кто-то из его друзей, являют собой и кровь в венах народа. И если поэтический кровоток вдруг окончательно остановится, то народ прекратит и своё историческое существование.
Тема необходимости сохранения чистоты своего родного языка необычайно остро прозвучала в докладе представителя Бахрейна, выступление которого вполне можно считать программным для объявленного ныне Президентом РФ В.В. Путиным года русского языка в России. «Раньше, — сказал, начиная свою речь Али аль Хаши, — слово несло в себе божественный смысл и обладало необыкновенной полнотой, уже само по себе представляясь полноценным явлением поэзии — оно был ярким, образным, метафорическим, ёмким и многослойным, а сегодня язык всё больше и больше сводится почти исключительно к средству функционального общения, выхолащивается, засоряется иностранными словами и неологизмами, и потому утрачивает свою самобытную ценность.
До отказа заполненный зал Каирской оперы, в котором проходили пленарные заседания, красноречиво показывал, что конференция явилась для египетской интеллигенции очень важным свидетельством того, что ширящаяся материализация мира ещё не до конца убила собой потребность народа в красоте и правде. Иначе пришлось бы признать, как сказал Фарук Шуша, что стихи сегодня — это не более, как удел безработных.
В одном из перерывов между выступлениями докладчиков мы с Геной вручили руководителю проекта по изданию книг зарубежных авторов в Египте Габеру Асфуру (кому-то же её надо было вручить?) привезенную нами из Москвы картину с изображением волжской шири. «От нашей великой Волги — вашему великому Нилу», — сказал Иванов, вручая ему подарок московских писателей. И вообще в эти дни было много всевозможных знакомств и фотографирования на память, обмена поэтическими сборниками и адресами, а также мало понятных, но максимально искренних дружеских бесед при помощи редких английских слов и красноречивых жестов.
А в один из дней работы конференции небольшая группа поэтов, включая и нас с Ивановым, побывала в древнем портовом городе Александрии, где состоялся более чем трёхчасовой поэтический вечер, проходивший в Александрийском центре искусств. По просьбе Н.Н. Яхонтова, позвонившего в Русский культурный центр в Александрии, здесь нас сразу же обеспечили переводчицей Таней — крупнотелой черноволосой египтянкой, которая и переводила тексты наших стихотворений для здешних слушателей, а краткое содержание их стихов — для нас. Выступления нашей делегации чередовались с выступлениями местных поэтов, а в завершение встречи преподаватель Александрийского Университета критик Мухаммед Анани кратко резюмировал всё услышанное, высказав переполнявший его восторг от прозвучавших на вечере стихов и переводов.
Надо заметить, что, хотя одной из главных тем конференции значился такой неромантический вопрос как «Поэзия и глобализация», далеко не все стихи тех, кто выступал в этот вечер Александрийском центре искусств, носили ярко выраженный гражданственный характер — наоборот, очень многое из прочитанного там носило лирико-философский, а то и чисто эстетический (и даже подчёркнуто эстетский) характер или же было посвящено вечной теме любви, но именно это как раз и является одной из форм сопротивления навязываемой миру глобализации, которая пытается стереть и уничтожить всяческое проявление национальной, идейной и художественной самостоятельности и заставить весь мир говорить на обезличенно бесцветном языке, вынуждающем вспоминать пресловутый вопрос: «Ты в порядке?», который к месту и не к месту произносят практически все современные кино-герои. Тогда как настоящая поэзия должна говорить исключительно на своём, неповторимом, ломающем все казённые шаблоны и стереотипы лирико-художественном и образно-метафорическом языке. Так, например, сначала я не понял, почему это выступавший с нами на поэтическом вечере в Александрийском центре живущий в Гонконге австралийский поэт Алан Джеффериес (Alan Jefferies) вместо положенных каждому из нас двух-трёх стихотворений читает и читает одно за другим уже десятое или пятнадцатое стихотворение, а его не только никто не останавливает, но ещё и просят прочесть ещё и ещё. И, только привезя домой подаренную им поэтическую книжку, я попросил свою жену Марину перевести из неё несколько стихотворений и, прочитав их, понял, за что же не отпускали его слушатели. В стихах Джеффериеса не обнаружилось ни актуальности, ни социальности, ни злободневности, но зато в них оказалась разлита такая чистая поэзия, такая яркая образность, что с этим не смогла бы справиться никакая глобализация. Вот, к примеру, его стихотворение «Моя любовь», взятое из вышедшей в 1997 году в Сиднее книжки «Страстные ангелы»: «Моя любовь к тебе лежит глубоко-глубоко, / как спящий на дне океана «Титаник», / ушедший на такую немыслимую глубину, / где нет даже кислорода, / и потому ничто не может нарушить его одиночества. Сделавшись мифом, хранящим её надёжней, чем холодная сталь сейфов, / моя любовь к тебе покоится в океанской впадине, / тщательно скрытая донными складками Атлантики. Тем временем орды охотников за сокровищами, / пиратов и просто искателей приключений / рыщут по водной поверхности, / обсуждая возможности её подъёма и извлечения на дневной свет. // Что же за клад они там обнаружат, если им это удастся? / Лишь сотни не разбитых мной в годовщины отчаяния / обеденных тарелок…»
А вот ещё одно его стихотворение из той же книги, которое называется «Устремлённость»: «Когда мне было двенадцать лет, / я сказал по секрету маме, / что мне хочется быть священником. / Все другие мои сверстники / мечтали тогда стать пожарниками или автогонщиками, / а я признался, что хочу быть священником — / человеком в чёрных одеждах, / несущим в мир ТАИНСТВО ПРИЧАСТИЯ. Мама спокойно встретила это известие / и, усмехнувшись с некоторой долей скептицизма, / сказала: «Что ж, поглядим, что из этого получится!..» Когда же мне исполнилось двадцать, / я почувствовал, что не хочу быть никем, кроме поэта, / и сказал об этом по секрету маме. / В это время все другие парни моих лет / стремились сделаться преуспевающими юристами / или биржевыми маклерами, / а я вдруг увидел себя поэтом — / человеком в чёрных одеждах, / несущим в мир ПРИЧАСТИЕ К ТАИНСТВУ...»
Не менее метафорично и ярко выглядит также стихотворение Алана Джеффериеса «Собеседник облаков» из той же книги об ангелах: «Мой дорожный мешок опустел, / точно лёгкие, которые вдруг остались без воздуха, / или воздух, в котором почему-то не стало поэзии, / хотя всё это и существует в виде наполняющих небо облаков, / которые в такие дни, как сегодня, / похожи на стадо овечек, / что разбрелись по бескрайней синеве рассвета. А между моими глазами и небом / я замечаю едва различимые / полупрозрачные силуэты людей, / стремительно летающих вдоль кромки морского берега. / Я слышу, как они кричат друг другу: / «Небо — это всё!» — и это так и есть / для тех, кто парит в высоте, / делая резкие развороты и умопомрачительные кувырки в воздухе. Облака же тем временем катятся и катятся к морю, / как нескончаемые подзаголовки газет. Правда, сегодня я вижу в них такое же непостоянство, / как и в меняющейся то и дело моде: / то они одеты в красноватые шерстяные куртки в полоску, / то в доходящие почти до солнцезащитных очков шали, / то в брюки в горошек и остроносые туфли. Чувствуется какая-то особая меланхолия / в том, как они отбрасывают со лба волосы, / когда проплывают надо мной, / поглядывая из-под своих тёмных очков на землю / в поисках поэта, умеющего говорить с облаками».
Будто бы иллюстрируя собой мнение о том, что поэзия относится к области чудесного, вечером, после выступления в Александрийском центре искусств, во время ужина в одной из лучших гостиниц города «Windsor Palace» у нас произошла неожиданная встреча с остановившимся здесь же известным актёром Омаром Шерифом. Этому совершенно случайному, на первый взгляд, эпизоду можно было бы не придавать никакого особого значения, если бы не то, как говорится, знаковое обстоятельство, что Омар Шериф является исполнителем роли Юрия Живаго в американской версии фильма, поставленного по роману лауреата Нобелевской премии поэта Бориса Пастернака — «Доктор Живаго». Актёр не скрывал своей радости от того, что среди окружившей его группы литераторов были посланники Москвы, и наделил нас с Геной особенно жаркими рукопожатиями. Таким образом, автор знаменитой строчки «свеча горела на столе, свеча горела» и завершающих роман стихов на Евангельские темы словно бы протянул руку своим сегодняшним русским собратьям, прилетевшим в жаркий Египет для разговора о роли поэзии в жизни людей XXI века.
Пока все робели от восторга, я вскинул свой фотоаппарат и быстренько щёлкнул им сценку обмена рукопожатиями Гены и Омара, а потом попросил его снять с ним также и меня. Омар с удовольствием с нами обоими сфотографировался.
Почти уже ночью нас свозили на выступающий далеко в море мыс, то место, где когда-то возвышалась 150-метровая мраморная башня знаменитого Фаросского маяка, а сегодня стоит сооружённая в IX веке из его обломков цитадель, в которой располагается Исторический музей. Музей ночью, конечно, уже не работал, но само место было очень красивым, особенно шумящее рядом прозрачное море.
А рано утром, часа за три-четыре перед тем, как нам уезжать из Александрии, мы с Ивановым пошли погулять по набережной. Шёл мелкий дождик, но при температуре 25 градусов выше ноля это было не страшно, и мы отмахали огромную дугу вдоль моря, фотографируя чудесные волны и виды города. В отличие от Каира Александрия представляет собой уже почти стопроцентно европейский город, многие здания которого напоминают собой архитектуру стоящей напротив неё на другом берегу Средиземного моря Венеции. Я бы даже не побоялся сказать, что Александрия являет собой своего рода зеркальное отражение Венеции, только здесь всё выглядит несколько более суше и огрублённее, словно бы за время своего переноса через Средиземное море венецианские образы успевали частично подусохнуть и потерять свою первозданную свежесть. Зато здешние улицы были уже стопроцентно забиты нашими «Жигулями», «Нивами» и «Ладами», которые поступали в здешний порт из России и почти все раскупались местными таксистами, а уже то, что оставалось после них, отправлялось в Каир. Несмотря на то, что я всего дней пять назад прилетел из Москвы, а каждый встреченный мною на александрийских улицах «жигулёнок» уже казался мне роднее родного брата, несущего мне привет с оставшейся где-то за морями и горами Родины. Мимоходом я даже записал четыре пришедшие мне рифмованные строчки: «Александрия — это дождь и море, / и на мысу далёком — цитадель. / Привыкни к ней. И ты увидишь вскоре, / что достижима в мире счастья цель…» Потом мы разделились, Гена пошёл тем же путём назад к гостинице, а я свернул в сторону городских кварталов, благо, дождик к этому времени давно прекратился. Бродя наугад, я вышел к изумительной церкви, не похожей по архитектуре ни на один виденный мною раньше православный храм. Здание было построено четырёхугольником с внутренним двором, я понял, что это православный храм только по колоколу — у католиков раскачивают сам колокол, а язык висит неподвижно, тогда как у православных наоборот — колокол висит неподвижно, а раскачивают язык внутри него. Вот и здесь, подняв взгляд на звонницу, я увидел, что верёвка привязана к языку, а значит, храм должен быть нашим. Действительно, на двери была выведена какая-то надпись, где я разобрал слово Nickolay.
— Orthodoxy? — спросил я у привратника. — Santa Nickolay?
— Yes, yes! Santa Nickolay! — закивал он в ответ, и я прошёл на территорию храма.
Храм был великолепным. Не похожим на русские и в то же время абсолютно родным и близким. Такие же иконы, как в Москве. Тишина, благоговение.
Проведя минут двадцать в тёмно-коричневом покое храма святого Николая, я вышел назад, в дворик, отделявший его от улицы. Здесь с одной стороны длинного двора стоял памятник архиепископу Александрийскому Макарию, а с другой — огромный колокол, по окружности которого литыми буквами было выведено: «Имени ходатая милости царевой новороссийского генералъ губернатора графа Михаила Семёновича Воронцова церковь посвящает сей звучный памятник — Архистратиг Михаил».
Вернувшись в гостиницу «Windsor Palace», я поднялся на лязгающем металлическом лифте мимо висящих на этажах портретов государя Николая, поэта Бальмонта и певца Фёдора Шаляпина (которые, надо полагать, когда-то тоже останавливались в этом отеле) в свой номер, собрал вещи, и вскоре мы уже мчались автобусом через пустыню, прилегающие к шоссе участки которой были превращены их владельцами в зелёные пальмовые оазисы. От Александрии до Каира 225 километров, местами это была стопроцентная пустыня, местами превращённая в райские заросли, местами только обустраиваемая и облагораживаемая. Но вся — разгороженная заборами. У египтян просто какая-то патологическая страсть к строительству ворот и заборов. Пока мы ехали от Александрии, я видел множество всевозможных разграничивающих пустыню заборов. Уже возведенных. Начатых и брошенных. Кирпичных. Железобетонных. Металлических. Иногда же посреди песчаного безбрежия возвышаются одни ворота. Куда? К чему?..
Ещё по пути в Александрию нас с Ивановым заинтересовали виднеющиеся за этими странными заборами непонятные сооружения в виде круглых глиняных башенок высотой по 3-6 метров с несколькими рядами небольших круглых отверстий по их окружности и торчащими из стен короткими штырями. В некоторых владениях мы видели от двух до четырёх таких башен, а в одном из оазисов я заметил целую вереницу, в которой насчитал не менее десяти башен, причём они были большие, не менее 6-8 метров в высоту. Геннадий высказал предположение, что это некие хранилища для зерна и различных продуктов, я же подумал, что это просто туалеты типа наших сельских выгребных уборных, — а иначе зачем в них столько вентиляционных отверстий?.. Но, как нам позднее объяснили, эти сооружения были на самом деле голубятнями. В них разводили голубей и потом их продавали на рынке. Поскольку голуби, как нам сказали, были очень дорогим товаром в Египте…
А перед самым въездом в Каир мы увидели пирамиды. Издалека они казались маленькими тёмными треугольничками и были до удивления похожи на остроконечные шахтные терриконы, среди которых прошло моё донбасское детство. Это впечатление особенно усиливали зелёные возделанные поля, лежащие между дорогой и ими. Последние годы египтяне активно завозят в пустыню огромное количество навоза, перемешивают его с песком, орошают, и такие участки вскоре начинают плодоносить не хуже, чем огороды на моей ридной Донетчине…
Впрочем, довольно скоро за окнами нашего микроавтобуса уже начали мелькать стены разновысотных зданий, и мы въехали в город. Окраины Каира — зрелище, надо сказать, весьма специфическое. Не беленые и не крашенные дома представляют собой не столько завершённые дома, сколько почти сплошь кирпичные коробки — одни без окон, другие с окнами, занавешенными тряпками или закрытыми фанерой, третьи с нормальными рамами. Многие квартиры были явно не оштукатурены изнутри, но в них уже жили люди, на крышах некоторых домов были видны какие-то хибары из картонных коробок, и практически над всеми квартирами — торчащие прутья арматуры для достройки последующих этажей. Из-за этой торчащей арматуры город кажется каким-то отчасти полуразрушенным, недоразбомбленным. Но таков здешний метод обзаведения жильём — самозахватом занимается земля, возводятся помещения первого этажа, в него вселяется семья, тем временем, по мере накопления денег, строится второй этаж, семья за это время тоже разрастается, и к моменту возведения очередных стен и крыши вселяется в новую комнату. Подрастают сыновья, начинают лепить себе собственные гнёзда. Дом разрастается, к нему лепятся всё новые и новые комнатушки. И так до бесконечности…

В последний день работы конференции в здании Каирской оперы состоялся торжественный вечер, на котором группе широко известных в арабском мире писателей и филологов были торжественно вручены памятные дипломы, а известный палестинский поэт и борец за мир Махмуд Дервиш, внёсший значительный вклад в развитие арабской поэзии и способствовавший её превращению в средство активного сопротивления наступающей на мир глобализации, был удостоен специальной премии «Каирская встреча».
После окончания конференции у нас оставался ещё целый день до вылета, и мы с Геннадием договорились с нашим культурным центром, что они устроят нам экскурсию к пирамидам. И с небольшим (что очень не характерно для египтян) опозданием за нами действительно прислали машину с переводчиком по имени Амро, который и отвёз нас в Гизу. Не знаю, что испытывают другие, встречаясь тет-а-тет с Вечностью. Мною во время поездки к пирамидам владели какие-то очень противоречивые и смешанные чувства. С одной стороны, я явственно слышал некий внутренний трепет, наполнивший меня, когда мы приблизились к пирамиде Хефрена и я притронулся к её блокам. Я столько раз видел её на фотографиях, в кино и на рисунках, и вот теперь — стою рядом, трогая рукой полированные ладонями древних строителей камни… Но с другой стороны, с эстетической, я не увидел никакой красоты в этих огромных кучах кирпича, сваленных на пыльной площадке, где дует ветер, носящий тучи грязной песчаной пыли… Однако я был очень рад тому, что мы посетили это плато на западном берегу Нила, и я увидел всё это своими глазами, всю эту знаменитую троицу пирамид — Хеопса, Хефрена и Микерина, а также безмятежно и величественно дремлющего в их подножии Сфинкса.
Мы вволю нагулялись среди этих «надгробий древней Египетской цивилизации», после чего попросили Амро отвезти нас в старую часть Каира, где, как я читал, с глубокой древности располагались православные коптские монастыри и храмы. Хотя, если подходить к этому вопросу с догматически-богословских позиций, то о коптах следует говорить, что они являются не православными, а монофизитами. Монофизит в переводе с греческого означает «одна природа», и согласно этому учению, Божественная природа Иисуса Христа поглотила в Нём природу человеческую. В этом утверждении и состоит основное расхождение коптской Церкви с Православием, которое учит, что Христос одновременно является и Богом, и человеком. Но мне в данном случае было важно совсем другое. Как гласили источники, в одном из здешних храмов во время бегства от Ирода в Египет скрывались Святой Иосиф-Обручник, Мать Мария и Младенец Иисус. Точнее сказать, не в храме, а в предоставленном кем-то жилище, над которым со временем и был возведен храм в честь святых воинов Сергия и Вакха (Абу Серга). За прошедшие тысячелетия уровень грунта значительно поднялся относительно тогдашнего, погребя под собой большую часть старых построек, так что многие здания и храмы сегодня стоят фактически на крышах древних строений. Одна из потрясающе красивых здешних церквей, носящая имя Аль-Муалляка (IV в.), так и называется по-арабски — «подвешенная», так как она построена на вершине бастиона римского форта.
Амро быстро провёл нас сначала в храм Святого Георгия, потом в церковь Аль-Маулляка, а затем, спустившись в нижние улочки-траншеи, в церковь Абу Серга. Вот здесь я и почувствовал тот трепет, какого мне не хватило возле надгробий Хеопса, Хефрена и Микерина. В самом воздухе этого простенького и даже какого-то неказистенького храмика, похожего просто на прямоугольный зал, были разлиты такие тишина и благоговение, что хотелось тихо опуститься на колени и раствориться в молитве, забыв и завтрашнем самолёте на Москву, и обо всём, что ожидает нас дальше. Под алтарь уходила лестница, запертая калиткой, на которой висел замок, но внизу были хорошо видны мраморный пол небольшой комнаты с колоннами. Казалось, если простоять здесь дольше какого-то определённого времени, то сердце не выдержит этой нагрузки, оторвётся от груди, как висевшая на трёх нитках на пальто пуговица, и укатится в эту комнату вниз по лестнице.
Помолившись, мы медленно вышли из храма и окунулись в залитый солнечными лучами нынешний день. Амро вывел нас к лавочкам с недорогими сувенирами, и мы с Геной, наконец-то, потратили свои крохи на покупку каких-то египетских вазочек с фигурами фараонов на боках, авторучек с египетскими картинками, туристических альбомов и других безделушек. Главное, что я купил Марине магнитик для холодильника в виде маски Тутанхамона. У нас уже висели на холодильнике такие красивые штучки с изображением кассельского «леденцового» домика, вида Флоренции, сапожка Италии и символов других мест, где нам удалось побывать, они очень нравились Марине, поэтому я и старался привести нечто подобное ещё и отсюда.
Во второй половине дня мы возвратились в гостиницу, пообедали, а к вечеру, по приглашению Чрезвычайного и Полномочного Посла Российской Федерации в Арабской Республике Египет М.Л. Богданова и директора Российского культурного центра в Каире Н.Н. Яхонтова, мы отправились в Российский культурный центр и провели там для российских дипломатов и работников посольства литературный вечер, на котором познакомили наших, живущих в отдалении от Родины, земляков со своими стихами, рассказали им о книжных новинках последнего времени и о положении дел в текущей российской литературе.
На следующее утро, чувствуя некую вялость после завершившегося далеко за полночь фуршета, мы отправились в каирский аэропорт и вылетели в Москву. В аэропортовском беспошлинном магазине «Дути-фри» Гена купил бутылку сухого красного вина «Obelisk» и, сев в самолёт, мы тут же попросили у стюардессы штопор, чтобы немножечко опохмелиться. Однако после долгих поисков по всему самолёту, выяснилось, что штопора на борту не имеется. Но виданное ли дело, чтобы русские отступали от задуманного из-за такой мелочи?.. Найдя в кармане длинный острый ключ, я принялся расковыривать им верхнюю часть пробки, а потом продавливать пальцем оставшуюся от неё «кочерыжку» внутрь бутылки. Заинтригованные этой борьбой, мимо наших кресел начали то и дело прохаживаться стюардессы и стюарды, но, не обращая на них внимания, я продолжал своё дело и минут через тридцать-сорок почувствовал, как мой вконец онемевший от усилий палец вдруг проскользнул вслед за провалившейся пробкой вглубь горлышка.
— Победа! — провозгласил я. — Русские не сдаются!
И, подозвав к себе стюардессу, на предельно ломанном английском попросил её принести два стаканчика и какой-нибудь лёгкой закуски.
В это время под иллюминатором самолёта появился массив каких-то смятых в волнистые частые складки мутно-белых облаков, и мне показалось, что под нами лежат не скопления атмосферных паров, а вскрытый мозг планеты. Потом, правда, появился большой просвет, и мы увидели внизу горы, наверное, это был край Кавказа. Затем мелькнуло море и опять пошла какая-то суша с многочисленными озёрами. Вынув из кармана на спинке кресла журнал, я нашёл в нём карту пролетаемой нами местности и, сравнив с тем, что видел внизу, понял, что мы сейчас летим над Таманским полуостровом, где отдыхали всей семьёй минувшим летом. Справа остались Анапа, Майкоп и Краснодар, слева — станица Голубицкая, Пересыпь Виктора Лихоносова, лермонтовская Тамань и коса Тузла. А прямо по курсу — Москва. Город, где нас уже давно ожидали русская зима, дела и соскучившиеся по нам близкие люди…

Февраль—март 2007 года,
Москва—Каир—Александрия—Москва.