Путешествовать, конечно, надо бы пешком, с посохом и котомкой)) Только ногами надо измерять расстояния. Только здороваясь с местными жителями ощутишь тепло их рук, шероховатость кожи, крепость пожатия. Вот только времени не хватит на всё намечтанное. И летим мы поэтому с неимоверной скоростью над интереснейшими местами Земли в выбранную её область. И тут уже, кажется, бери посох в руки да иди, но опять гонит в спину недостаток времени, и садимся мы в машину, чтобы поглотить как можно больше пространства, видов, запахов и чувств. И глотаем открыточную глянцевую Землю, цинично сознавая искусственность пищи.
И вот вдруг, как-то нечаянно, решаемся на бросок в гущу жизни, совершая прогулку сквозь нищий и возбуждённый революцией Каир, сопровождаемые недоуменными взглядами арабов, которые, наверное, разобрали бы нас на части, как полинезийцы Кука, просто из детского интереса — как мы, белые, устроены, если бы не прилипший к нам местный житель, что-то пояснявший подскакивающим к нам охотникам на белое мясо и деньги. Видимо он уже пометил добычу, что уважалось стаей. Сказывалось и некоторое затишье, вызванное подготовкой к первым после революции выборам президента, которые должны были произойти на днях.
Так или эдак, но мы смогли избежать каких-либо неприятностей по дороге от каирской цитадели до Тахрира и нашего Новотеля. Если не считать нескольких попыток развода на деньги, предпринятых нашим сопровождающим. Впрочем, его легенда сыграла против него. Изначально он представился местным учителем, которому вовсе не нужен бакшиш, который сопроводит нас для практики в английском (при довольно беспомощном нашем владении этим языком) и ему просто по пути. Потом возникла больная дочь и жена, много других невзгод, которые мы непременно должны были облегчить ему в качестве ответной любезности. Возник сюрреалистический магазинчик всякого барахла в Голубой мечети, где нас пытались устыдить слишком малым пожертвованием местному мулле. Тут уже возмутилась моя спутница, да с такой неодолимой твёрдостью, что арабы стушевались. Мы заплатили проводнику вполне достойные деньги, но, следуя своей легенде, он просил дать ещё денег для его больной дочери и долго стоял с укоризненным видом, когда мы уходили в сторону Тахрира.
Как потом стало ясно, укоризненный вид является маркетинговым ходом в комбинации «один хороший местный среди плохих местных». Точно такая схема была проиграна нашим водителем такси при окончательном расчёте. Этот человек вызывал симпатию своими твёрдыми светскими политическими убеждениями, интеллигентным поведением и достоинством. Он оставался в стороне при наших битвах с местными разводилами на верблюжьи повозки и кареты, отчаянно порывался через их кордоны при подъезде к пирамидам, не доставал нас навязыванием своих услуг, как прочие арабы, как даже местные полицейские, клянчившие бакшиш за излишнее, раздражающее сопровождение в Саккаре. Расплатившись с ним в аэропорте и добавив прилично сверх договора просто из симпатии к нему, я вдруг увидел тот же укоризненный вид и разведённые руки. Куда девалось достоинство, куда интеллигентность? Я дал ему ещё денег и отвернулся с ощущением брезгливости и горечи. Подошёл к пропускному пункту, поставил сумку на транспортёр рентгена и почувствовал, что кто-то подталкивает её сзади. Служитель аэропорта опоздал мне помочь, но обозначил себя этим подталкиванием, проникновенным шёпотом быстро повторяя: «мани, мани, мани, гив ми мани, мани, мани…». Тут уже интеллигентность покинула меня.
Какое несчастье, что колыбель нашей цивилизации Ближний Восток и северная Африка оказались в руках этого народа. Я не хочу пожимать руку арабу.
Я не верю арабам.
