Оказалось, что нашей деревни, той самой, которую я так хорошо помню и в которую все не решался приехать, больше нет на карте. Двадцать пять лет назад это место называлось Сачамиасери. Карту Гурии излазил вдоль и поперек — нет такого села. На карте Мегрелии тоже нет. Жалуюсь дяде, он берет карту, недолго ее изучает и вдруг улыбается. Оказывается, Сачамиасери — это советский районный центр, объединявший несколько окрестных деревень. А деревня, в которой испокон веку жили все Чкуасели, называется Мамулари. Вновь смотрю на карту и тоже довольно усмехаюсь — из нескольких местных сел на карте только наше Мамулари.
За окном машины мелькают дома, дядя перечисляет наших родственников, которые здесь живут. Я сразу же путаюсь и прошу повторить медленно. Мне терпеливо повторяют, что у прабабушки Шушаны Джабуловны было 11 братьев и сестер, а у прадеда Абесалома Герасимовича — пятеро. Тут я прикидываю, что только наша ветвь семьи насчитывает 26 человек. Машинально пытаюсь умножить 26 на 11+5, и после третьей попытки принимаюсь переводить разговор на другие темы.
Поднимаемся по тропинке, вдруг перед глазами вспыхивает картинка: мы с братьями в боевой раскраске из зубной пасты играем в индейцев, противник — дрыхнущая в грязи свинья, ее абсолютно не волнуют наши стрелы, летящие из ореховых луков. Через двадцать метров следующая картинка, на этот раз настоящая — вид на райцентр, тот самый, которого больше нет на карте. Я хорошо помню, как мы ходили туда за хлебом, покупали сразу три лаваша, но домой доносили только полтора-два — уж очень вкусен свежеиспеченный хлеб. Сейчас пекарня зияет четырьмя пустыми окнами, а когда-то работала круглосуточно.
Открываем калитку, поднимаемся к дому. Издали он такой же, каким я его помню, но подходишь ближе, и становится ясно: здесь давно не живут. Пол веранды кое-где провалился, двери рассохлись, крыльцо поросло травой. Но за открытой дверью ждет другое воспоминание, на этот раз — запах каштановых досок, из которых построен дом.
В грузинских селах дома почти всегда двухэтажные, а наш домик только имитирует это: жилой этаж — второй, а на первом лишь каморка для инструментов. Странно, ведь наш участок земли и самый большой, и самый ровный в деревне, казалось бы, должен быть достаток. Потом вспоминаю, что прадеда забрали на фронт совсем молодым. Уточняю у дяди и оказываюсь так не прав, что аж краснею. Этого дома не было, когда прадед ушел в армию, а была лишь небольшая хибарка. Прадед заказал и оплатил новый дом, но началась война, и истребовать заказ оказалось и некому и не у кого. Так что этот дом построила прабабушка, параллельно воспитывая троих детей и возделывая самый большой и самый ровный участок в селе. Следующим утром мне довелось скосить и собрать траву на лужайке перед домом, тогда я снова машинально попытался умножить оставшийся гектар площади на крепатуру в мышцах плюс мозоли на ладонях. Попытался, но после третьей попытки лишь изумленно покачал головой.
После обеда идем на кладбище. Дорога круто поднимается вверх, камни шуршат под ногами, солнце припекает. Вдруг нас окликает один из соседей. Дядя здоровается, перекидывается парой фраз, и по его извиняющейся улыбке понятно — приглашают выпить. В итоге хозяин говорит, что будет ждать нас у калитки, пока не вернемся.
У входа на кладбище крохотная церквушка. Со скрипом открываем церковную дверь, внутри никого нет. За дверью столик: слева горка свечек, справа горка мелочи — берем свечки, оставляем деньги. Оказывается, в этой церкви даже священника постоянного нет, он приходит раз в месяц провести службу. Соседи открывают церковь рано утром своим ключом и закрывают поздно вечером, когда возвращаются с поля. А чужие так высоко в горы не забираются, да и кто станет красть в церкви.
Небольшое кладбище все поросло папоротником и ежевикой. Тут и там торчат кипарисы — прямо ботанический сад, если бы не оградки с памятниками. Запоминаю порядок букв на могиле прабабушки, прохожусь по рядам, и оказывается, что детские воспоминания были верны — всюду наша фамилия. Дядя поминает ушедших, выливает крестом полстакана вина на могилу, остаток выпивает сам. Поддерживаю тост, тоже лью вино на могилу, хоть крестом и не очень выходит.
Возвращаясь, проходим мимо уже знакомого двора. Хозяин действительно ждет у калитки. Заходим, меня представляют: «Амиранис швилис швили». Внук Амирана, дословно — ребенок ребенка. Хозяин дома, ровесник и давний друг моего деда, расцветает, ненадолго исчезает в доме и появляется с трехлитровой банкой. Первый испуг сменяется удивлением — по цвету в банке точно не чача, да и на вино не похоже. Оказывается — акациевый мед с собственной пасеки, ульи стоят в глубине двора.
Пока смакую сладкий-сладкий мед, на столе появляется меленькая бутылочка «Немирова». В бутылочке, разумеется, не водка, а чача, хотя, грузины водкой называют как раз чачу. Хозяин произносит тост, я отвечаю и закусываю медом. Видно, ответил я неплохо, да и не брит который день — хозяин хлопает по плечу и грохочет по-русски: «Настоящий грузин!» Выпиваем по третьей, прощаемся уже как старые знакомые. На прощание хозяин снова хлопает меня по плечу, но уже ничего не говорит, лишь лукаво улыбается. А мы спешим домой, до сумерек надо успеть приготовить ужин — в доме нет света. Но первым делом — спустить в колодец вино и тархун, чтобы успели остыть.
Час спустя садимся за стол, накрытый на улице под огромной цветущей липой — крона гудит как улей. Вскоре начинает темнеть, пчелы затихают. Из-за гор, будто сбежавшее молоко, сползает туман. Вдалеке лягушки заводят многоголосье. Мимо веранды смущенно, то и дело вспыхивая, пролетают светлячки. Беседа и тосты становятся душевными и доверительными — то ли дело в свечах на столе, то ли место здесь особое.
Когда пьем за дедушек и бабушек — звоним дедушке в Харьков. Я прошу его налить у себя там 50 капель, чтобы мы выпили с ним по телефону. Но пока говорю тост, к горлу подступают слезы. Опять-таки, то ли дело в свечах, то ли место такое. К счастью, связь обрывается, и пока перезваниваем, я успеваю взять себя в руки. Позже приходит родственник с семьей и двумя бутылками местного, гурийского белого вина. Вино кисловатое, но крепкое. Вскоре становится шумно и весело.
Уже ближе к ночи появляется сосед, Прометей третьего разряда, со словами, что починил свет. Включаем — не починил. Сосед принимается крутить что-то плоскогубцами, менять патроны и лампочки, хвататься голыми руками за провода, но в итоге присоединяется к застолью при свечах. За горами сверкают молнии и гремит гром, но у нас, под липой, лишь прохладный ветерок. Видно, все-таки место такое.
А на следующее утро соседские девчонки устраивают нам экскурсию. Достопримечательность Мамулари — громадный 800-летний дуб. Это сельский житель, цементная медицина ему недоступна. Но здоровья у него и так хоть отбавляй — ветви крепки, в кроне ни сухого листика, ни проплешины. А огромные шершни, устроившие гнездо в корнях, уже давно не беспокоят. Сотни лет этот дуб наблюдал, как мимо него, старея, снуют Чкуасели. И когда я покажу этот дуб своим внукам, он будет все таким же.
