Во все времена cвобода была одним из излюбленных предметов дискуссий, хотя мало кто признал в итоге всю относительность этого понятия. В наши дни если не за самой свободой, то, как минимум за её ощущением следует ехать в Гавр.

За последние триста лет Европа насмотрелась на возведение городов «с чистого листа». О родном Петербурге на пустоте зыбких хлябей все знают. Норвежский Олесунн реинкарнировали после инфернального пожара. Третьим на этом импровизированном пьедестале достоин стоять Гавр. Но не по нашему Петербургско-побратимскому блату.

История, типичная для Нормандии. Сентябрь 1944-го. Победоносный марш союзников выжигает людей и города. Когда перед тобой фашистская свастика, на подвернувшиеся достижения культуры, пусть даже тысячелетние, плевать с высокого истребителя. Бомбами. 11000 тонн – весьма действенный аргумент. А в Гавре и достижений-то особых не наблюдалось.

Уникальность сегодняшнего Гавра в том, что над ним трудилось не созвездие зодчих, как в Петербурге, и не команда перспективных архитекторов, как в Олесунне. Гавр воссоздавал один человек.

Огюст Перре – скромный поэт бетона. Отдалённо смахивающий на актёра Жана Рено, Перре родился 12 февраля 1874 года в брюссельском пригороде Иксель. На протяжении своей карьеры Перре прослыл смелым новатором и любителем переосмысливать исторические клише на современный манер. Однако шумный променад по архитектурной ниве его ученика Ле Корбюзье оставил Перре в кордебалете. К моменту окончания войны лицевой счёт Перре не пестрел знаковыми проектами. Тем не менее, несколько парижских работ, в числе которых театр на Елисейских полях и внушительные апартаменты на улице Франклин, всё же добавили ему порцию известности. А футуристический бетонный собор в Ле Ранси озадачил немало современников. И вот тут подоспели руины изуродованного снарядами Гавра.

Поскольку бриллиантов довоенный Гавр не накопил, Перре волевым решением пожертвовал стариной в угоду удобству и функциональности. В Европе переглянулись: публику давненько не баловали подобными проектами такого масштаба.

Мозг любого города, а иногда и его сердце – ратуша. Перре считал точно так же и повёл от ратуши вены и нервы нового Гавра. Здоровые и юные. Широкие прямые авеню вместо узких перекошенных улочек лишили Гавр ежедневной прелести тромбов-пробок. Выносливым скелетом стал метровый слой щебня, насыпанный на гниль осушенных болот. На авансцену вырвалась её величество геометрия. Надо сказать, геометрию Перре вывел выдающуюся. От ратуши, под прямым углом друг от друга, устремились к воде два проспекта – авеню Фош и улица де Пари. Первая к Ла-Маншу, вторая – к бассейну де Ла-Манш, проводнику к главному проливу. Почти у самого берега их стягивал гипотенузой бульвар Франциска I (этот король, собственно, и основал Гавр в 1517 году, не постеснявшись именовать город в свою честь – Францискополис). Таким образом, три проспекта образовали прямоугольный треугольник кровообращения – центр современного Гавра. Эти 133 гектара бетона ЮНЕСКО включила в 2005 году в свой список всемирного наследия с формулировкой «исключительный пример архитектуры и градостроительства послевоенной эры».

Итак, о погибшем Гавре предпочли забыть, а новый стиль, пусть официально и названный модернизмом, по сути являлся функционализмом, а по форме – закамуфлированным неоклассицизмом. С другой стороны, после войны не до эстетики. Как следствие, Гавр представляет собой пример достопримечательности без достопримечательностей и радикально выделяется своей индивидуальностью из длинной очереди городов этой поездки. Внесём маленькую поправку: без исторически ценных достопримечательностей. Так-то зоркое око всегда много чего приметит. Ту же церковь святого Жозефа – ещё одну бетонную задумку Перре. Её восьмигранная 106-метровая колокольня доминирует над Гавром. Магнетически-серая, с узкими полосками и квадратиками витражей, церковь самодостаточна.

Интерьер готовит сюрприз: в витражах преобладают чуждые храмам оранжевые и салатные цвета. Эта преломляющая солнечные лучи гамма вкупе с высотой церкви, деревянными на вид балками и мрачной красноватой подсветкой, создаёт полную иллюзию языческого святилища.

Ратуша, как и церковь, значительна (72 метра) и так же проповедует избранную Перре эстетику, но стильности ей недостаёт. Равно неказисты две жилых махины по обеим сторонам дальнего от ратуши конца авеню Фош. Этакая современная интерпретация крепостных башен, но преподносят их куда громче: «Ворота океана». Нечто сродни двум высоткам на площади Победы при въезде в Петербург.

Высокие здания с просторными квартирами, зелёные скверы и прямоугольные голубые водоёмы.

Гавр проникнут духом современности. Приближающей к свободе? Когда перед глазами нет прошлого, не приходится искать в нём опору, защиту, оправдание, теряются сдерживающие рамки. Всё в наших руках. Здесь и сейчас. Сам себе голова. Схожие чувства окрыляют молодожёнов, бежавших из родительского дома, или подростков, вырвавшихся в пионерлагерь. Американцы, вон, несмотря на полутысячелетнюю дряхлость своей неоцивилизации до сих пор тешат себя байками о свежести и свободе. А Гавр в десять раз моложе!

Здания в Гавре, конечно, стандартны, но при этом не однообразны и не лишены своеобразной привлекательности.

Перре не лепил монотонно по трафарету, он искал, пробовал, экспериментировал. Чего стоит идея отбирать из раскрошенных руин обломки определённых оттенков, дробить их до состояния песка и добавлять в цемент. Или подмешивать в раствор мелкие кусочки стекла, чтобы будущие фасады слепяще поблёскивали на солнце. Или выкладывать стены зданий мозаикой.

Но это всё локальные находки. Преемники Перре понимают: для украшения города надо использовать все подворачивающиеся ресурсы. Ту же современную скульптуру на бульварах, затейливые фонтаны или целые их комплексы, как на ратушной площади. В идеале можно замутить нечто масштабное и эпатирующее. Например, ангажировать какого-нибудь заезжего авторитета, скажем, Оскара Нимейера, такого же прожжённого фанатика цемента, как и Перре. Культурный центр «Вулкан» – его фантазия. Исходником послужила, скорее всего, приземистая заводская труба, высотой равная ширине. Ради достижения нужной элегантности такого пня пришлось генерировать идеи. Если представить себе эту трубу сделанной из белого желе, и потревожить её умеренно сильным щелбаном некоего Гулливера, она начнёт, подрагивая, колебаться. Секундный момент сдвига с центральной оси умело пойман Нимейером и зафиксирован в цементе.

В жерле «Вулкана» бетон забыл своего верного спутника – стекло. А вот в музее изящных искусств Мальро всё случилось с точностью до наоборот, но музей не кажется от этого хрупким как хрусталь. Он манит коллекцией импрессионистов, второй во Франции после парижского д’Орсэ: Моне, Дюфи, Курбе, Дега, Мане, Ренуар, Сёра, Буден. Клод Моне не случайно открывает этот список, тесня гордость Гавра – Рауля Дюфи. В Гавре любят подчеркнуть, что импрессионизм родился на местных набережных, а на революцию в живописи Моне вдохновили именно морские пейзажи Гавра.

Бетон – материал, имеющий, как все мы наглядно убедились, полное право на жизнь, но поэзия кирпича в Дельфте всё же попоэтичней. Если в Дельфте – лодочные сюиты, то в Гавре – урбанистический хип-хоп.

Как Трезини с Монферраном не вылезали за пределы Фонтанки, так и Огюст Перре не перешёл бутоновидных рамок, кем-то очерченных на карте Гавра красными пунктирными точечками. По совпадению (случайному?) они очень похожи на золотые лилии Гаврского герба.
Между тем, бомбы ликвидировали 12 тысяч домов Гавра и оставили без крыши 80 тысяч жителей. Излишек сегодняшних двухсот расселился за контурами бутона. Там же, кстати, и уцелевшие пять процентов старого Гавра. Несколько десятков домов довоенного типа легко идентифицируются на бульваре де Страсбур и нескольких привокзальных улочках. Наверно из-за своего флёра буржуазности. Сумрачный колорит физически выделяет их из нового Гавра. Угрюмые кирпичные фасады, узкие решётчатые балкончики, гильзами торчащие шеренги труб на покатых крышах. Встречается даже лепнина, но до излишеств далеко.

И совсем уж иная атмосфера в так называемом верхнем городе с вереницами светлых домиков на прибрежных холмах.

С холмами и башней церкви Жозефа способны потягаться высотой единственно портовые трубы. Они отчётливо видны, когда весь остальной Гавр давно растаял в дымке. Знаменитый Гаврский порт – исторический перводвигатель города. Сама мысль о Гавре посетила голову Франциска I лишь благодаря портовой перспективности места. Когда соседние гавани Арфлёра и Онфлёра очень вовремя подзаилились (название Гавр означает «гавань»). В дальнейшем порт прилежно исполнял положенную ему роль транзита живого и неживого. В Гавр тянулись и тянулись теплоходы с русскими беженцами. Обратная связь не нуждалась в отладке: от иммигрантов трещали борта трансатлантических рейсов до Нью-Йорка. В отличие от человеческого, товарообмен приносил быстрые дивиденды. Торговля с Вест-Индией в своё время озолотила город.

Сегодня порт Гавра восстановил былые кондиции и уступает во Франции только марсельскому. Его объёмы отражают, к примеру, судовые доки, только недавно переоборудованные в торговый центр «Доки Вобана» (Себастьян де Вобан – выдающийся военный инженер) с его бесконечными залами, бутиками и гипермаркетами – счастьем шопоголика.

Порт, море, ветер, неведомые дали, романтика, любовь, энергия, солнце, просторы. Слагаемые, обеспечивающие некоторое приближение к зыбкому ощущению свободы.