Это утро началось с чашечки крепкого, как объятия командора кофе, плавно вырулило на трассу D921 и вместе с восстающим из-за горизонта солнцем принялось медленно карабкаться к вершинам уставших от жизни, седых гор. Парнокопытные меланхолики разноцветными кляксами растеклись по безупречному изумрудному холсту склонов, всем своим видом демонстрируя безразличие к происходящему. Сонный и потасканный Альфа-Ромео тщетно силился обуздать какую-то заезжую Бета-Джульетту, петляющую по нескончаемому горному серпантину и манящую его своим роскошным, но ускользающим задним бампером. На вспаханном облаками, бесконечно высоком небе загорался новый, прекрасный и удивительный день!
Наверное об ущелье Гаварни можно рассказать сухим языком цифр и фактов, потому как у каждой горы или водопада есть своя высота, у каждой тропы — свое название, а у каждой долины — свой набор хвойных представителей и вездесущих грызунов. Но мне этого делать категорически не желается, ибо красоту негоже измерять цифрами и описывать каталогами. Сегодня я поведаю вам одну запыленную временем французскую сказку, которая родилась в этих местах и преодолела путь длиной в девять веков. Тем более, что увиденное в Гаварни более всего напоминает именно сказку, и да простят меня любители цифр и статистики!...
«Песнь о Роланде» — это французский аналог родного «Слова о полку Игореве». Тезис о том, что вначале было «Слово» в данном случае работает с большой натяжкой, потому как оба эти произведения появились на свет где-то в конце XII века, дружно воспели славу доблестных рыцарей и одномоментно превратились в шедевры мировой литературы. Но если о плаче Ярославны и погибели несчастного князя знает наверное каждый школьник, то о похождениях графа Роланда, я уверен, многие услышат впервые.
В «Песне» говорится (ну или поется) о том, что могущественный король Карл Великий, пройдясь мечом и гневом по всем землям, окружающим границы Франков, став Императором и сравнявшись во славе своей с небожителями, возжелал перемолоть в мелкий фарш ненавистных ему сарацин в Испании. Здесь, как впрочем и везде, его сестрой, женой и верной подругой стала вечная спутница короля — Виктория. Вдоволь покромсав мавров, он возвращался из славного похода домой, когда на арьергард его войск, которыми командовал верный королевский рыцарь Роланд, было совершено коварное нападение.
Не обошлось здесь конечно без зависти, интриг и предательств, но доблестному графу от этого было не легче. Он не ведал, сколько неприятельских сил еще притаилось в сокрытых сумерками долинах, и не является ли нападение на него лишь ловушкой для основных сил Карла, а потому послать гонца за помощью наотрез отказался. С небольшим отрядом конных рыцарей он устремился на врага и в этот момент со всех вершин на него обрушились толпы неприятелей.
«Кольцом обстали рыцарей враги», — и не было у Роланда ни единого шанса выжить. Только окончательно убедившись, что все силы противника брошены в бой граф, протрубил в серебряный рог, прощаясь со своим королем и взывая к возмездию.
Но Карл опоздал. Добравшись до залитого кровью поля боя, он обнаружил лишь остывающие трупы своих воинов и соратников, и не было в тот день человека более несчастного, чем великий Император. Под телом Роланда Карл обнаружил меч своего верного вассала, который сам дарил ему в знак признания его высочайшей доблести и чести. Уже осознав неизбежность своей гибели, Роланд пытался сломать меч о скалу…
“Умру, но не отдам тебя арабам!
Спаси нас, Боже, от такого срама!»
Но его оружие оказалось слишком прочным для простой пиренейской скалы.
Тогда, умирающий, граф накрыл меч своим телом и тем самым уберег его от зорких глаз собиравших кровавую добычу падальщиков. Этот меч стал легендой для всего французского рыцарства, и любой голубокровый малец, грезящий во снах о латах и славе, мечтал когда-нибудь прикоснуться к реликвии или хотя бы взглянуть на него.
Сейчас легендарный клинок (ну или его близнец) прикован цепью к скале фантастической по красоте деревушки Рокамадур, и каждый турист, хотя бы краем уха слышавший легенду о доблестном рыцаре Роланде, пытается отыскать взглядом среди камней и скал проржавевший, но такой прославленный кусок металла. Говорят, что именно рокамадурская реликвия вдохновила Дж. Р. Р. Толкиена на создание образа сломанного меча в его знаменитой эпопее «Властелин колец».
Однако даже без него о графе и его знаменитом оружии было сложено столько легенд и сказаний, что в средние века во Франции ни один поход, ни одна серьезная битва не обходились без «Песни о Роланде». Интересно, что столь мистической популярностью это произведение оказалось обязанным церкви.
Абстрагируясь от некоторых сказочных деталей, можно констатировать, что Битва в Ронсевальском ущелье действительно состоялась. Поскольку завершилась она очень редким для Карла поражением, хронографы короля предпочли забыть о ней, и даже описание событий поспешили спрятать в долгий и мало кому известный ящик. Однако двести лет спустя, когда в воздухе отчетливо запахло перспективами первого крестового похода, церкви позарез понадобились дополнительные предлоги для ненависти к сарацинам и призывам к справедливому возмездию.
Так, собственно, сарацины и появились в произведении. На самом деле на арьергард Роланда напали единоверцы баски, но кому они были интересны в свете крестовой мести. Враг был обозначен, «Песнь» за несколько десятилетий успела заглянуть в каждый крупный город и замок, а каждый уважающий себя рыцарь мечтал вонзить свой меч в душу неверного. С именем Роланда на устах французское воинство в 1096 году уходило в Иерусалим, и за его честь почти двести лет карало тех, кто слыхом не слыхивал о доблестном графе и его гибели.
Напоследок, чтобы окончательно не прослыть сказочником и пустозвоном, я все-таки скажу несколько слов о самом ущелье Гаварни. По всем подсчетам мы должны были попасть в него в самое звонкое и цветущее время года, когда сотни водопадов пробуждаются ото сна и всесметающим потоком устремляются в низину. Однако весна в этом году выдалась столь чахлой и немощной, что к нашему приезду снег и не думал уступать свои права на ущелье.
Оптимизм вселяло лишь то, что накануне, в долине, где мы останавливались на ночь, нас 8 часов кряду испытывал на прочность нервной системы заунывный, неиссякающий дождь. А в Гаварни солнце вдруг запалило так, что на моей многострадальной лысине впору было жарить глазунью, если только ее можно приготовить при температуре 5 градусов.
Однако снежный Гаварни потряс меня даже сильнее, чем те картинки, по которым я готовился к поездке. Белое безумие, закованное в белое безмолвие – это зрелище, от которого не грех прослезиться ангелам. Десятки осколков радуги метались от одного брызжущего потока к другому, играя в развеселые догонялки.
Какие-то еще совсем слабые и бледные задохлики, пробивая снег, тянулись к условному теплу и безусловному свету. Мы шли и шли вверх, в сторону холода и замерших, скованных льдом водопадов, а под нами во всю мощь аорты звенела, шумела и бурлила сотнеголосая жизнь.
В этот утренний час в огромной котловине мы реально оказались вдвоем, и можно было не смущаясь орать во всю глотку, гоняя очумелое эхо от вершины к вершине, горными козликами скакать по камням, внезапно обретя давно потерянное где-то в городской суете детство.
Река красный куст
Мне не дано знать, зачем сотни тысяч туристов приезжают в Гаварни каждый год. Я нашел здесь то, чего не ожидал найти в самых смелых своих предположениях: покой, величие и волю! Именно они правили здесь балом, и на таком балу мне еще бывать не приходилось.
Гаварни (Gavarnie) — 42°43'52" З 0°0'29" – паркинг
Мой рейтинг — 9/10
