Сегодня мы пришвартовались в порту Дудинки. Пока нас разгружают, я уже побывал в городе. Осмотрел местные достопримечательности, зашел в краеведческий музей, он тут пожалуй больше чем в Красноярске. Получил пропуск на Диксон на погранзаставе. Пытался купить карту Таймыра, но не смог - в свободной продаже их нет, видимо секретные фарватеры не хотят открывать.

Вторые сутки путешествия встретили меня дождем. Пока в европейской части России свирепствует жара, и люди задыхаются от дыма горящих лесов, утро на Енисее весьма свежее. Пришлось надевать теплую куртку.
За ночь и утро мы прошли, пожалуй, километров 250. Крейсерская скорость «Весьегонска» около 23-25 «верст» в час, хотя теплоход способен и на большее.
- Мы можем разогнаться, но тогда больше топлива потратим, - объясняет мне стоящий на вахте главный механик Олег Караваев. – В сутки мы проходим километров 500.
«Весьегонск» судно универсальное – может ходить и по морю и по реке. В Красноярский край его пригнали прошлым летом, из Азовского моря. На спасательных кругах и шлюпке до сих пор значится «Таганрог», бывший порт приписки судна.

Мимо нас тянутся поросшие лесом песчаные берега, кое-где из-за деревьев торчат потемневшие от времени крыши одиноких домиков.
- Раньше в советское время тут везде люди жили, - вздыхает боцман Владимир Павлович, 34 года проходивший по Енисею. Мы пьем чай в каюте у него каюте и говорим «за жизнь». – Рыбу ловили, лес рубили. А потом когда Союз развалился, все к чертям и разъехались. А в домах браконьеры живут летом.
Расчувствовавшись, Палыч показывает фотографии своего внука и внучки.
- Это моя последняя навигация, - вздыхает он. – Жена сказала: «Вова, пора уже на пенсию». Да я и сам понимаю что пора. Хочу внука воспитать. С детьми не получилось, они сами как-то выросли, а я как уйду в навигацию весной, так и прихожу, когда снег лежит. А детям ведь внимание нужно. Некоторые, как наши Нина Ивановна в молодости, с собой детей берут.
Матроска Нина Ивановна, на теплоходе и прачка, и горничная и уборщица. На флоте она 25 лет.
- Сама я родом из-под Калуги, - рассказывает женщина, гладя белье на обеденном столе в кают-компании. – Все время меня тянуло к «туманам и медведям», вот и пошла учиться на матроса. Ты не смотри, что я тут глажу и стираю. На самом деле все умею, не хуже чем парни, да и корочки вахтенного матроса у меня есть.
В Красноярском крае матроска оказалась случайно:
- Сначала выпало мне по распределению на Камчатку, а я в партию на отправку не успела. Тогда предложили на Енисей, ну и согласилась.
Со временем «медведи и туманы» приелись, романтика пропала, но без долгих походов женщина все равно не может.
- Привыкла я на корабле уже жить, на берегу как-то не так уже. Пока дочки не ходили в школу, со мной все время на теплоходе были. Оля вон вообще цвета учила по предметам на корабле. Палуба коричневая, рубка синяя. А белый цвет – это буйки и створы. Ольга вон и сейчас со мной иногда ходит.
Ровно в два часа дня ко мне в каюту зашел главный механик.
- Скоро мы на берег поедем, хотим в селе Назимово молока для камбуза купить. С нами поедешь?
Деревенька, в которую мы отправляемся лежит в километрах семиста от Красноярска. Зимой сюда пробивают "зимник", летом добраться можно лишь по реке, или вертолетом. Еще с теплохода видно: половина из сотни домов заброшены.
Пристани здесь нет, поэтому матрос Серега готовит шлюпку. Туда третий помощник Женя складывает несколько ведер, пластиковую флягу на 40 литров, и пару стеклянных банок.
До берега метров триста, на полпути неожиданно глохнет мотор. Пока главный механик ковыряется под крышкой стосильной «ямахи» мы садимся за весла. Почти у берега мотор завелся, и мы пришвартовались к старой проржавевшей барже, выполняющую функцию парома.
На пологом песчаном берегу настоящее кладбище погибших кораблей – рядом лежат десятки лодок, деревянных, алюминиевых, из стекловолокна. Чуть дальше, валяется суденышко побольше. В борту ниже ватерлинии зияет дыра. Корпус проржавел почти полностью.
Кроме дырявых лодок на пляже стоит старая иномарка. Завидев нас, из нее выскочили две тетки.
- Ребята, вы с теплохода? Вам черника не нужна? – закричала одна из них. – Дешево, по тысяче за коробку отдаем.
Нина и Наташа Найденовы на жизнь зарабатывают перепродажей ягод, орехов, и грибов. Скупают дикоросы за бесценок у местного населения, и продают экипажам проходящих мимо судов.
- А у нас тут в Назимово другой работы нет, - рассказывает одна из женщин, пока ее сестра пересыпает чернику в пакеты. – Вот и собирают, сдают нам. Так ведь куда удобнее – они в лесу трудятся, не нужно сидеть на берегу все время.
Жителей здесь едва ли не меньше чем домов. Аборигены говорят половина живет на пенсию, остальные работают на сезонных работах: собирают в тайге чернику, кедровые орехи, грибы.
Некоторые мужики трудятся в возрождаемом леспромхозе, единицы – на ферме, на которой мы собирались брать молоко.
В старых загонах и кошарах фермы пусто: коровы на пастбище, доярки и зоотехники разбрелись по домам. Возле русской печки, на лавке, укрывшись фуфайками, спит дед Матвей.

Дед Матвей, или Матфей Митрофанович Соловушкин на ферме «служит» сторожем.
- Всю жизнь тут прожил, в Назимово, - пускается в рассказ пенсионер, закуривая дешевую папиросу. – Работал в леспромхозе, лес валил. Потом в столярном цеху, там вон три пальца отрезало, - демонстрирует он левую руку. – А там и пенсия пришла. Внуки в город съехали, в Северо-Енисейск, а я тут остался.
А чего ж ты дед не уезжаешь отсюда? – спрашивает деда Матвея стоящий рядом матрос Серега. – Вон к детям поехал бы.
- А ты знаешь, что такое родина, сопляк? – взъярился сторож. – Такие как вы разъезжаются. А тут кто будет жить?
Вопрос Матвея Соловушкина так и остался без ответа: на зов главмеха явилось начальство, и тут же принялось отвешивать в нашу тару сметану, и масло.
Продажа молочных продуктов принеосит хорошие деньги, в день предприниматели наторговывают по 30-40 тысяч. Молоко и масло разбирают влет. В основном - с проходящих мимо судов.
- У нас все свежее, без примесей, - говорит работница фермы Анна Сундакова. - В конце августа у нас самый пик продаж - за несколько недель звонят, чтоб заказать молока или сметаны. Берут сразу помногу.
- На север, на перепродажу везут, - резюмирует главный механик. - Мы вон тоже возьмем 30 килограмм сметаны, и масла 100 кило. Родственникам на север, они уже там будут по знакомым продавать. А они мне рыбу, оленину. Это ж бизнес.
- Караваев у нас купец, - посмеется потом матроска Нина Ивановна, когда мы будем выгружать все это богатство из шлюпки на борт «Весьегонска». – У него эта торговая жилка есть.
Пока же мы таскаем из погреба коробки с маслом и грузим их на старый мотоцикл с коляской, который довезет наши покупки до лодки.
Молока же на ферме не оказалось – продали все подчистую на идущий впереди нас теплоход.
- Вы по дворам пройдитесь, может, у кого есть, - напутствует нас дед Матвей, пригревшийся на выглянувшем солнце.

Беглецы из Москвы
Молоко нашлось в первом же доме. На крыльце нас встретил крепкий старик с окладистой бородой. Над всем двором крыша из шифера, чтобы не засыпало снегом, у дома стоит старенький трактор, с полуразобранным двигателем. Из двери высунулась девчушка лет пяти, и застенчиво улыбаясь, уставилась на нас.
- Бабка, налей людям молока! – старик напоминал персонажа из какой-то книги, которую я читал в детстве. – Меня Андреем Филипповичем кличут.
Оказалось, Андрей Филиппович переехал в село всего год как, а до этого 45 лет провел в Москве. По профессии – инженер-конструктор.

- Мы с женой и детьми плюнули, и бросили все там, - рассказывает пенсионер, присаживаясь на скамеечку. – Я тут родился, вырос, а потом уехал. Родня осталась, потом померли все. Вот только дом всех пережил. Я на старости лет решил на родину уехать.
Родственники Андрея Филипповича работают на лесных промыслах, собирают ягоды и грибы, старики же следят за хозяйством из трех коров и пары десятков кур.
В Москве у Андрея Филипповича осталась трехкомнатная квартира, и взрослые внуки, которые за дедом в глубинку ехать не решились.

- А это правнучка моя, Дашка, ее сюда на лето отправили, - девочка снова выглянула из двери, на этот раз у нее в руках был рыжий пушистый котенок.
- Его Рыжик зовут, - важно заявила Дашка, и скрылась за дверью. – Я его расчесывать сейчас буду.
Купив молока мы возвращаемся на пляж. По дороге матрос Серега так и пытается сбежать в магазин.
- Я знаю, что тебе там нужно, - сурово отдергивает его главный механик. – Так что дуй на лодку!
- Я ж не себе, я ж Палычу, - возмущается Серега. - Он же с меня голову снимет, если не принесу…
- Не снимет. Вон молочка ему дашь, от похмелья, говорят, хорошо помогает.

Мы возвращаемся на борт, где нас уже ждут полдник, и разочарованный боцман. Он долго ругается на матросов, механика и всех остальных.
- Ну, раз так, тогда я на рыбалку никого не возьму, - объявляет рассерженный Владимир Павлович. – И осетрины никому не дам!

Ближе к ночи мы стали на якорь – что-то застучало в машине. Пока механики ковыряются в дизеле, к нам на всех порах несется моторная лодка. На ее борту чумазые ребята, едва ли старше 15 лет. На первый взгляд пьяные.
- Ягода нужна? Дешево! – предлагают они, пытаясь перекричать треск лодочного двигателя. – Восемьсот рублей за ящик.
Но мы уже все купили, и лодка уходит в сторону.

Ночью, когда все кроме вахтенных спят, я выхожу на нос корабля, и долго смотрю на алеющее на севере небо. С каждым километром темнеет все позже. Впереди мерцают огни сигнальных буев, по которым ориентируется рулевой. Ветер доносит какие-то непонятные звуки, ветер упруго упирается в грудь. Романтика. Но люди, работающие на флоте, почему-то мало думают о романтике. Все больше как-то о деньгах.
Где я?:Порт Дудинка, каюта № 9, теплоход "Весьегонск"