В любом общении самое главное – это взаимность. Она в наших долгих отношениях с Питером была с самого начала, что и предопределило их гармоничное развитие. С первого взгляда я проникся к нему глубокой неприязнью, и город Петра ответил мне тем же. Я вполголоса ругался на его выбитые стекла и ухабы, из-за которых Питер напоминал гигантский музей собственной блокады. Он мне в ответ ехидно подкидывал самое безумное жилье, какое только можно вообразить – от общежития циркового училища с огромными тараканами, которые, казалось, вот-вот сделают антраша и замрут в ожидании аплодисментов, до подсобки в школьном кабинете химии. Чернильной питерской ночью я лежал среди реактивов под жерлом вытяжки, и неподвижно глядел вверх. Металлическая труба уходила в неведомое пространство, где ветер выл, как баньши, а вместо ядреного снежного мороза была коварная ледяная зябкость. Казалось, призраки осушенных болот всплывали над гранитом и пробирали до костей каждого в этом городе, полном скелетов.
Потом я повзрослел и свыкся с погодой. Теперь меня удивляли сами питерцы. Ну разве можно рационально объяснить их желание непременно именовать свой город столицей? Культурной, северной – какая, в сущности, разница? Думаю, большинство москвичей с радостью отдали бы Питеру этот статус вместе с правительством, тысячами чиновников, мигалками и вечными пробками. Мы-то знаем, что столичный статус – это тяжелое бремя для живого города. Именно поэтому в большинстве крупных стран столица строится отдельно, как эдакое гетто для слуг народа, а мегаполисы живут сами по себе.
Но потом я свыкся и с этим, как можно свыкнуться со странностями эксцентричного дядюшки. И тогда, почти через двадцать лет, он вдруг устроил мне такую череду сюрпризов, что я взглянул на город совсем иными глазами и полюбил его. Ведь что, в сущности, любовь, как не крушение привычных шаблонов, за которыми внезапно открывается взору нечто прекрасное?
Первый подарок был неожиданным. Мы с подругой гуляли ночью по городу, и ноги сами привели нас к вечному огню. Была поздняя осень, вокруг пламени грелись бездомные. Завязалась беседа, и вдруг я понял, что многие из этих бородатых перекати-поле – удивительно яркие личности с широким кругозором и оригинальным умом. С тех пор язык не поворачивается назвать их бомжами. Как минимум – клошарами, ведь они соответствуют сему гордому имени ничуть не меньше парижских собратьев.
Второй случай перевернул мои представления о питерской зиме. Я шел мимо Спаса на крови, с неба медленно падали крупные снежинки – такая вьюга бывает в волшебных шарах. Но самое главное – возле собора стоял музыкант, и играл чистый изысканный джаз, который на московских улицах услышать почти невозможно. И этот музыкант, и собор, и кружащиеся под мелодию снежинки вдруг засияли такой вселенской гармонией, ради которой только и стоит жить.
Но окончательно я сдался после третьего случая. Я был тогда в гостях у потомственных питерских интеллигентов – из той породы, что сейчас большая редкость даже в городе на Неве. Седеющий дед держал на руках внучку, совсем еще младенца, улыбался в прокуренные усы и легонько подбрасывал ее, как это делают счастливые бабушки и дедушки во всем мире. Отправляя млеющего ребенка в полет, он тихонько приговаривал:
- Так и е....ся с крыльца, так и е....ся с крыльца…
Эти немудреные слова дышали настолько искренней нежностью и любовью, что я чуть не прослезился. С такими дедами питерская интеллигенция непобедима, и во всяком ее чудачестве можно увидеть бездну очарования.
С тех пор мы живем с Питером душа в душу, и я радостно предвкушаю каждую новую встречу.
Однако в наш быстрый век немногие согласны ждать двадцать лет, подобно библейским патриархам. Поэтому я решил собрать воедино рецепты любви к Питеру от разных своих знакомых. Кто знает, вдруг они кому-то помогут прийти к этому городу немного быстрее?
Любопытно, что редкому чужаку он открывается сразу. Питер предпочитает сперва отпугнуть человека, чтобы случайные визитеры ушли навсегда. Запутать своими противоречиями – недаром этот город олицетворяет и свободу, и несвободу. Чтобы его почувствовать, нужно терпение. Рассказывает ЖЖ-юзер Svetlost:
“Когда я в первый раз попала в Питер, я не знала, куда бежать и что смотреть. В итоге не успела никуда. Я бегала вокруг Александровской колонны, лазила на Исаакий и накупила кучу открыток. Фотоаппарат прыгал в руках, целился то на один карниз, то на другой, пытаясь поймать какие-то частности. Я была глупая, и думала, что из частностей можно составить мозаичное целое.
Второй раз я уже исследовала Питер по принципу "Здесь я была – значит, больше туда не пойду". Маршрут был традиционным туристическим, но без экзальтированной беготни. Эрмитаж, Пушкин. Мы с городом присматривались друг к другу. Он старался показать мне, какая он сволочь, залезая холодными руками под пальто и дергая ледяными пальцами за уши. Я делала вид, что мне это нравится.
В третий раз в Питере мне было плохо так, как мало когда в жизни. Я гуляла по кривым набережным, откидывая тяжелыми ботинками собачье дерьмо, которого тогда в Питере было почему-то на редкость много. Я просила город меня защитить, потому что больше меня защитить было некому. Но он дал мне понять, что не любит слабых, и со своими проблемами мне придется справляться самой: ему и без меня хватает забот.
В четвертый раз я, наконец, приехала в Питер летом. Я была в полувменяемом состоянии, потому что перед этим месяц отработала вожатой в отряде с тридцатью шестнадцатилетними уродами. Мне хотелось спать, и точка. Питер перестал меня волновать: мне было все равно, где я нахожусь. Кажется, я тогда не вылезала из гостиницы вообще.
Пятая попытка снова была летом и оказалась сюрреалистичной. Общежитие, номера в котором представляли собой шестиместные загоны для бегемотов. Потолки высотой в четыре метра, под которыми толклась куча жужжащих тварей. Нет горячей воды, сна, уюта и тишины. Зато есть храм Спаса на крови под окнами, джаз на Итальянской, какой-то безумный флирт в ночном трамвае, голова кругом и все какое-то нереальное.
Потом я приехала осенью, и Питер понял, что ему от меня никуда не деться. Я застала его врасплох: ведь он уже вздохнул с облегчением, что не увидит туристов до весны. Мне именно это и было нужно. Я исследовала город не так, как мой фотовооруженный собрат. Мне было наплевать на достопримечательности, я просто гуляла и впитывала этот воздух. И мне было грустно оттого, что я здесь не живу, и Питеру тоже было грустно, но по каким-то своим причинам. Наше настроение удивительно совпало, и мне не хотелось уезжать.
После этого я не была в городе почти два года. Я изменилась, и мне хотелось, чтобы Питер изменился тоже, чтобы он кормил меня не только пищей духовной. Чтобы дал мне не только коней Аничкова моста и отблеск золота на куполе Исаакия, но также чистую постель и вкусный ужин. Чтобы я приезжала не с рюкзаком, набитым консервами и кипятильником, как будто отправляюсь на завоевание, а с невесомой сумкой, словно в гости к старому другу. Ведь я знаю, что он обо мне позаботится.
Кажется, мы поняли друг друга. Я не раздражала его иностранным говором, а он старался водить меня по улицам, где нельзя поскользнуться. Кажется, я интуитивно выбирала места, где меня ждут, а он услужливо доводил меня до дверей. Кажется, он дал мне лучшее, что мог дать, а я уехала вовремя, не успев ему надоесть.
И, кажется, я буду очень по нему скучать. Правда, не знаю, по какой из его ипостасей больше”.
Пока одним близки долгие истории, другие свои поводы для любви перечисляют взахлеб, подобно Пушкину, который когда-то так увлекся, что приписал городу получасовые ночи, за которыми в действительности ему пришлось бы ехать в Финляндию. Благо, виза тогда не требовалась. Дарья Шевцова из Минска старается быть более точной:
“У него особенный запах: большой воды, старины, истории, мыслей и свободы.
Потрясающий контраст: улочки-улочки, а потом БАХ! - и невероятный простор.
Много незаметных с первого взгляда мелочей, странных для внешне пафосного города: смешные объявления, махонькие, но многозначительные трафаретные граффити, огромный ржавый автомобиль без двух колес почти в центре улицы... Надо только замечать.
Если повезет - можно найти открытую крышу, тогда вообще счастье.
Много памятников, свадеб, котов.
Самое смешное, но главное: город все чувствует и понимает. Как ты к нему, так и он к тебе. Я каждый раз степенно выхожу из вагона, вдыхаю полной грудью, улыбаюсь и здороваюсь. А когда уезжаю - почему-то плачу. Но это девочковое”.
Ей вторит Мария Симонова из Томска:
- Люблю за прохладный ветер от реки в жаркий летний день. За его уютные кофейни и булочные, за маленькие книжные, за тихие улицы со старинными зданиями, по которым можно весь день ходить пешком. За улицу Рубинштейна, где театр Зазеркалье, за дворы-колодцы, где ранним утром гулко раздается стук твоих каблуков, за набережные, за дома, на которые не насмотреться...
- Каждый раз, когда я еду в Питер, я попадаю на кладбище, - рассказывает Галина Лазарева из Москвы. - То литераторские мостки, то еще что... Поэтому ассоциация закрепилась стойкая, но почему-то не негативная. Город на костях, известное дело. Место не для веселья, а для грустной задумчивости. И времени побыть наедине с собой. Питер не Москва, он не мешает.
- Вообще-то, это довольно извращенное чувство, - говорит израильтянин Александр Шапиро. - Я не знаю, зачем оно нужно... Но если хочешь полюбить Питер, надо проводить там много времени бесцельно, когда грустишь.
Совсем по-другому открылся город Елене Олейниковой:
- Контраст между туманной набережной и гордыми фигурами египетских сфинксов поразил. И надпись на доме "Эта сторона улицы подвержена артобстрелам" в сочетании с траншеями (там был юбилей какой-то, готовились, асфальт перекладывали). Вообще, асфальт тогда в городе был только местами. Поэтому казалось, что это и не город вовсе, а придворная деревня... Душевная и светлая даже ночью!
- И старушки, - добавляет москвичка Наталия Лихушина. - Очень милые старушки. Зайдет такая старушка воздушная в вагон. Ничего ни от кого не требует, но полвагона вскакивает!
- Почему я люблю Питер? Из-за женщин! – почти хором изрекают мои друзья Рома и Антон.
Иделия Айзятулова выражается тоньше:
- Иногда очень неплохо, что эскалаторы в метро такие длинные.
Писательница и поэт, лауреат премии “Дебют” киевлянка Анна Гераскина начинает было говорить, что в Питере - самые красивые мальчики, но, заметив строгий взгляд мужа, вспоминает совсем другую историю:
- На самом деле, я полюбила Питер за Аничков мост. У мамы язык не повернулся сказать деточке в бантах, рюшах и сползших колготочках, что он не Анечкин, а всего лишь Аничков. А если в городе есть ТВОЙ мост, да еще и с конями, как же его не полюбить?
