«Все будет хорошо»,- любит говорить моя бабушка. В минуты жизненных невзгод я частенько повторяла ее слова вслух себе и близким. Это очень хорошая русская фраза. Правда сейчас я поменяла бы слово «будет» на «есть».
Еще один сентиментальный текст.
Марусино счастье
1
В вену Маруся попадала интуитивно, почти не глядя. Ловко перетягивала резиновым жгутом предплечье, просила поработать кулаком. Сжать, разжать. И виртуозно игла находила цель. А вена и не думала прятаться, убегать, замирала на секунду, набухнув в ожидании процедуры вливания лекарства.
Моя бабушка Маруся была медсестрой от бога. Не боялась ни крови, ни боли, ни покойников, ни черта лысого. Работала фельдшером на 2 деревни, расположенные во «тьме таракане», куда добираться приходилось по бездорожью на попутках. Рейсовый автобус ходил раз в неделю. А вокруг леса с медведями и волками, да зона, где содержали заключенных. К слову, уголовники случалось, бежали. И бежали они аккурат мимо Марусиного дома. Избушка ее на курьих ножках, разумно предусмотренных по случаю весенних паводков, стояла на опушке леса, в двух километрах от ближайшего населенного пункта.
Муж у Маруси, мой дед Саша, был лесничим. По должности ему полагалось ружье. Дикую природу дед любил, и лис с волками жалел, не стрелял без надобности. Понимал, что таких лесов, как в Мордовии, девственно первозданных, с чащобами и зарослями черничников, малинников остается все меньше. Было с чем сравнивать. Успел и в Москве пожить, где дикие звери разве что на картинках в книжках, да в виде чучел в зоологических музеях. Учитывая, что охотой мой дед не увлекался, ружье, как правило, висело на стене у входа. И стреляла из него Маруся. Пару раз для острастки уголовников, когда одна, без мужа, с малыми детьми ночевала. Ночи в тех местах замечу темные, страшные. Это в городе фонари, да шум машин. А в доме на опушке леса слышно, как стонет ветер, скрипят сухие деревья и воют волки в непогоду.
Однажды довелось Марусе, как когда-то в молодости своих детей, и меня защищать. Дело было так. Темнота. Недостроенный дом на окраине поселка, в котором нам с ней вдвоем случилось ночевать. И пьяные уголовники, ломящиеся в дверь с угрозами убить в случае сопротивления. Правда, ружья на стене в тот раз не оказалось. Тогда Маруся взяла в руки топор, и выражение лица у нее стало про войну. Губы сжала ниточкой, глаза горят решимостью, мол, не подходи – зарублю. А с меня, пятилетней девчушки, уже несколько потов успело сойти. До сих пор от воспоминаний в дрожь бросает. Но крепкой оказалась дверь, не подвела свою отчаянную хозяйку. Как говорится, пронесло.
Или опять же из детства вспоминается, как в любое время суток в деревенский дом, прибегали за помощью люди. Хозяева дома первыми узнавали где, что стряслось: рожает ли, умирает кто, пострадал в пьяной драке или дошло дело до поножовщины.
Если бы не стала Маруся фельдшером, то наверняка была бы великолепным продавцом или менеджером. Коммерческая жилка вкупе с феноменальной коммуникабельностью помогала моей бабке расправлять крылья, подобно птице феникс, после любых жизненных невзгод.
2
В юности была у Маруси своя формула счастья – «ДМБ». Что расшифровывалось, как дети, муж, богатство.
Найти мужа в деревне в послевоенные годы, да еще когда тебе пошел 27 год, было задачей непростой. У очаровательной пухленькой модницы с ангельским выражением лица, кавалеры, конечно, имелись, только не соответствовали ухажеры ее требованиям. Замуж Маруся хотела за молодого холостого красавца. И что б красавец тот был непременно инженером, доктором или учителем. Трактористов и комбайнеров просила не беспокоиться. Завивала кудри, подкрашивала губки, вставала для стройности на каблуки и по выходным отправлялась на охоту за женихами, то бишь, на танцы в райцентр. Там и повстречала своего будущего мужа – красавца, гармониста, инженера, вдобавок, учившегося в Москве. Марусе, казалось, что ухватила птицу счастья за хвост. Дело оставалось за малым. Окрутила его бабка нехитрым женским способом на сеновале. Перед тем, как расписаться в сельсовете, пошла Маруся еще на одну уловку, сговорившись с паспортисткой за бутылку самогонки, поменяла в документе дату рождения. Негоже старше мужа быть. О том, что возраст ее в деревне не был тайной за семью замками, как-то не подумалось.
Один за другим родились дети – погодки, девочка и мальчик. Женя и Саша. Казалось, формула счастья начинала сбываться. Тьфу, тьфу, тьфу через левое плечо, как бы не сглазить.
Только муж-красавец запил. Да такой буйный стал, что не сладить. Запил он неслучайно. Не справился с бедой. Завели на него уголовное дело за хищение имущества. Выгнали с работы. Исключили из партии, поставив тем самым крест на его удачно начавшейся карьере.
Оказал услугу, помог родственникам с заготовкой леса для строительства дома. Думал в тихую, никто не заметит, почувствовал себя хозяином лесных угодий. А родственники похвастались нечаянно, без злого умысла сельчанам. Вызвали людскую зависть. Кто тогда написал на Марусиного мужа анонимку неизвестно. Да и неважно. Как в песне поется: «Никуда на деревне не спрятаться, не уйти от придирчивых глаз, не сойтись, разойтись, не посвататься, ох, и трудно в деревне у нас». Вот и вышло «добро с кулаками» или «медвежья услуга», как тема сочинения для школьников.
3
Вскоре после случившегося из леса перебрались жить в село. Постепенно быт налаживался. Дед устроился работать на пилораму бригадиром. Бабушка завела большое хозяйство: корова, поросята, бараны, куры, утки, кролики.
Марусин муж сам построил дом - терем с резными наличниками. Любо, дорого посмотреть, что сделала пара обычных человеческих ручек, и ведь нигде не учился специально ни столярному, ни плотницкому мастерству, ни ажурной резьбе по дереву. Богатство таланта. Все гены, дар, передавшийся от отца по наследству.
О богатстве у Маруси были свои представления, почерпанные из детства, из рассказов ее матери Елены. Мама Маруси, родом из бедной крестьянской семьи, попала на воспитание к барыне.
Осиротела Елена рано. В один год потеряла родителей. Как будто рок пронесся над крестьянской семьей. Зима тогда выдалась студеная и снежная. Детки в семье мал мала меньше. Вот и отправился кормилец за дровами в лес. Лес же принадлежал помещику. То есть, простой крестьянин без разрешения не имел права в его владениях хозяйничать, обязан был заплатить или отработать. Глупо, нелепо погиб отец, пристрелил его лесник, как собаку. Мать от горя слегла. Если бы не помещица – благодетельница не известно осталась бы в живых маленькая Леночка. Затейливо переплелись сюжеты судеб Маруси и Елены. Как знать, возможно, неслучайно моя бабушка вышла замуж за лесничего. А ведь могла бы за врача или учителя?
В просторном белокаменном доме сиротка Лена освоилась на удивление легко. Нарядили ее в пестрое новенькое платьице, подарили красные пластмассовые бусики. Получилась румяная, большеглазая кукла с косичками, одетая не чем не хуже дочки помещицы Анечки. Будто с картинки модного петербургского журнала. С Анной Елена подружилась и во всем ее стала слушаться, как младшая старшую. Смотрела на подругу снизу вверх, слегка приоткрыв рот, и внимала каждому слову. Анечка показывала Лене красочные иллюстрации в книжках из домашней библиотеки и читала сказки, учила сироту плести кружева и вышивать крестиком. По вечерам в гостиной устраивались чаепития с пирогами и бубликами, с вареньем и колотым сахаром. Елена смотрела на размеренную, сладкую помещичью жизнь и своим детским умишком догадывалась, что каким-то чудом оказалась в раю. А что же будет дальше? Если она заслужила такое счастье на земле. Неужели страдания? Она старалась запомнить каждую мельчайшую деталь своего детства, будто догадываясь наперед о переменчивости госпожи удачи.
Через несколько лет революционные языки пламени уничтожили воспоминания ее детства. Елена узнала и запомнила, чем пахнет несчастье. У беды едкий запах костра.
От белокаменного барского дома остался фундамент, заросший бурьяном, от фонтана – каменный бассейн, который после дождя наполнялся водой, с обезглавленной фигурой лебедя по центру. Помещица с дочкой успели сбежать, кажется за границу. Бог миловал хороших людей.
Да, перед самой войной с немцами объявилась Анечка, она приехала посмотреть на Родину из Москвы. Разыскала Елену, пришла к ней в дом с гостинцами. Елена только искоса взглянула на Анну и отвела взгляд, сделав вид, что не узнала.
- Уходите, ошиблись вы,- сказала, как отрезала своей подруге детства.
А потом долго смотрела уходившей по тропинке дородной барыне вслед, утирая скупую слезу. И корила себя за испуг. Боялась за детей, за себя, за сундуки свои, за запрятанное в чулане богатство, нажитое годами тяжелого, изнурительного труда на колхозных полях. В сундуках отрезы тканей, кружева, мука, сахар и крупы. И на самом дне шкатулочка с «дорогими» вещами из детства, которые любила иногда доставать и перебирать.
Вот бронзовая пуговица, позеленевшая от времени с мундира помещика. Вот дешевые пластмассовые бусы, похожие на ягоды рябины в январе, подаренные ей в первый день счастливой жизни. А вот пожелтевшая карточка, где за дубовым круглым столом, накрытым цветастой скатертью, собралась помещичья семья: в строгом гимназическом платьице Анна, а крайняя в левом ряду маленькая девочка с легкой улыбкой на устах – Леночка. И в зажатом кулачке у Леночки сокровище – серебряная монетка с изображением царя Николая.
О том, что богатство надо копить, собирать по крупицам и прятать от людских глаз подальше Маруся узнала от матери. Ключи от чулана с сундуками Елена носила всегда на груди, ближе к сердцу. В редкие часы, когда заветный замок открывался, и мама брала Марусю с собой, то позволяла дочке полюбоваться тканями, иногда какой-нибудь лоскут перепадал ей на платьице. Больше всего Марусе нравился алый бархат, его хотелось гладить и ласкать, как живую зверюшку, прижиматься щекой к мягкой, приятной на ощупь шершавости.
- Наверное, из таких тканей шили себе наряды помещики, мам? – допытывалась Маруся.
- Когда-нибудь, после моей смерти поделишь приданое с сестрами, и будет у тебя много красивых платьев,- ловко уходила от заданного вопроса Елена.
Первые золотые сережки Маруся купила себе на 25-летие. И долго их носила не снимая. Шли годы. Подрастали дети. У Маруси был самый красивый и большой дом в селе. Она гордилась своей семьей. Жили, поживали, добро наживали. Все своим трудом, честно. Заказала как-то Маруся у зеков в зоне красивую резную шкатулку, изготовленную из нескольких пород дерева. И стала, по мере возможностей ценные украшения покупать.
4
«Золото не обесценится, как деньги, и не сгорит»,- любила приговаривать моя бабка. Мне, маленькой, с гордостью хозяйки изумрудной горы, она демонстрировала свои драгоценности. Сначала надевала на полную шею жемчужное ожерелье, потом цепочку с рубиновым кулоном и на каждый палец по перстню.
В одну из зимних ночей дом-терем неожиданно вспыхнул и превратился в руины. Хозяева успели выбежать на мороз в исподнем, накинув поверх сорочек пальто. Марусины сокровища оказались погребены под пепелищем. Оплавившееся в огне золото, которое чудом удалось найти, обменяли на несколько мешков картошки и мясо. Одежду погорельцам собирали всей деревней, несли, кто, что мог. Но, главное негде было жить. Пришлось возвращаться в отчий дом и начинать отстраивать жизнь с нуля. В 50 лет. Самым обидным для Маруси было то, что у сестер все осталось, и дома, и наряды, и положение. А у нее самой четыре несгоревших яблони, да пепелище, к которому покопаться, поживиться приходили толпы чужих людей. Муж Марусин снова запил. Бросил работу и ушел с головой в переживания. Напал и на Марусю ступор. Хотелось ей убежать подальше от беды, скрыться от людской молвы и сочувствующих взглядов. Радовали лишь выросшие дети, да маленькие внуки. Дети звали в город. И она в особо отчаянные минуты начинала собирать немногочисленные пожитки, завязывала в узел тряпки, садилась сверху, подперев кулачком лицо, отчаянно напоминая древнеримских мыслителей - мудрецов, и всем своим видом, вопрошая: «Быть или не быть, вот в чем вопрос?»
Очнулась Маруся только весной. Пришла на пепелище в мае. Смотрит, яблони цветут. Подошла к дереву. Как к родному человеку, прижалась к его царапающей, словно небритая мужская щека, коре в капельках застывшего слезами смолистого клея и завыла, как по покойнику.
«Остаемся!»- окончательно твердо решила она. Как будто и не было долгих мучительных месяцев сомнений.
Отправилась к председателю сельсовета хлопотать о жилье. Тот только пожал плечами:
- Материалами мы вас обеспечим, стройтесь! Конечно, хоромы не обещаем, но место под дом выделим. Правда, половина дома будет ваша, а другую часть отдадим семье учительницы, которую недавно приняли в школу, она тоже в крове нуждается. Ну, так как по рукам?
- Что, самим строиться? – робко поинтересовалась Маруся, может, чего не поняла.
- Самим, лишних рук у нас нет, сейчас разгар посевной. Да и мужик твой, глядишь, пить перестанет.
Летом после пожара мои занятые родители отправили меня в гости к бабушке. И мне было невероятно интересно жить во всей этой кутерьме, не понимая масштабов Марусиного горя, радуясь каждому новому дню, наполненному неожиданностями. Мы ночевали то в доме прабабки с прадедом, то на летней кухоньке, то в новом, почти достроенном доме без стекол на окнах, но с крышей. Мы скитались, как цыгане. Предоставленная днем, когда бабка не брала меня на работу, полностью себе и захлебываясь свободой, я придумывала массу занятий, передвигаясь метеором по деревне. Мир казался огромным, каким он может быть только в детстве.
Я дружила с детьми из многодетной, неблагоустроенной семьи. Дети промышляли мелким воровством, и частенько норовили напроситься ко мне в гости. Но дом пока не достроили, и воровать у меня было нечего. А в гости к ним я ходила с удовольствием, и с аппетитом съедала с ними за компанию замечательно вкусные супы из томатных консервов и вермишели.
Маруся обижалась, пытаясь наставить меня на путь истинный, укоряла:
- Почему ты не можешь дружить с обычными детьми? Связалась с тюремщиками! Вот у учительницы дочки хорошие, опрятные, грамотные! Да и что я тебя дома не кормлю? Каждый день кашу варю, яйца свежие, мясо покупаю.
Ей было невдомек, что дело не в еде и порядочности, а в романтике и приключениях.
В деревне начались перебои с хлебом. Завозили его раз в месяц и за час разбирали. На полках сельмага продавались консервы, крупы и соль. Каждую неделю мы вставали с Марусей спозаранку и отправлялись в восьмикилометровый путь до пекарни. Наверное, тогда зародилась моя страсть к путешествиям. Обратно шли, перевесив через плечо холщовые сумки с ржаным поджаристым хлебом. Я непременно отгрызала или отламывала от буханки корку и съедала ее на ветру. Нет ничего вкуснее хлеба вприкуску с ветром!
Еще в то лето нас приглашали на поминки. То в нашей, то в соседней деревне кто-нибудь регулярно умирал. Люди заботились о погорельцах, да и уважали мою бабку. На поминках обычно подавали щи, гречневую кашу, блины и густой кисель, так что б ложка стояла. Иногда, если родственники покойного были из города, на стол выкладывали конфеты или однажды в июле, о чудо, я ела апельсины. Для меня апельсины в детстве ассоциировались с новым годом. Перед зимними праздниками их завозили в городские магазины, и весть об этом распространялась очень быстро. Апельсины были с Кубы, зеленые и сладкие. Трудно чистились, но быстро съедались.
Поминки воспринимались мною в ту пору не как трагедия, а как сцены из разыгранного спектакля театра смерти. Старухи - плакальщицы с причитаниями шли за гробом, и я, вторя Марусе, тоже причитала что-то типа: «Ох, зачем ты нас покинула!» Но, честно, не понимала из тех оплакиваний ни слова. Если у умершей бабки не оказывалось родни, то разрешалось брать на память о ней вещи из дома. А какие могли быть у древней старухи вещи? Иконы в красном углу, потемневшие от времени, да выцветшие куски ситца.
Маруся предпочитала иконы, перед которыми в тайне от мужа молилась перед сном. Вечером общалась с богом, а днем в райцентре с неистовой страстью выступала с трибуны на партийных собраниях. Клеймила позором врагов революции и тунеядцев. Регулярно получала похвальные листы за общественную работу и премировалась путевками в санатории.
5
Только похвальбой насытить можно разве что тщеславие. А вот, как заново начать на прежнем месте жизнь, когда возраст приближается к пенсионному? Дом к осени достроили, завели хозяйство. Но былого благополучия оказалось не достичь. Все чаще задумывалась Маруся о переезде. По вечерам уговаривала своего муженька:
- Вот увидишь, переберемся к дочери в райцентр, и жизнь наладится. Дочка с зятем хорошо устроены. Зять – главврач больницы, уважаемый человек. Дочь – акушер-гинеколог. Купим финский домик. Заживем.
- Пойду поросятам дам, а то с голоду сдохнут,- привычной фразой убегал от разговора дед Саша, тяжело, вздыхая.
Марусин муж уезжать не хотел. С грустью оглядывался он по сторонам. Знал, что с женой спорить бесполезно. Уж, что себе в голову вобьет, хоть колом чеши, не выбьешь. Командир в юбке!
Жальче всего ему было продавать корову – Зорьку. Он мне потом не раз жаловался.
« Говорят, бессловесная тварь, ан нет, - кряхтел дед. Как она, голубушка, мычала. У меня сердце стонало, когда ее пытались вывести со двора. Встала на дыбы Зорька. Я к ней подошел, потрепал по шее, утихомирилась. Смотрит на меня по-человечьи, понимающе, и веришь, нет, в глазах у нее слезы. Тогда отвел я ее сам к покупателям, привязал у них в хлеву. И ушел не обернувшись. А она, вдруг закричала! Мол, не бросай меня, без тебя умру. Как дошел до дома не помню, слезы бросились в глаза. Выпил спирта и на время забылся».
Не в пример сентиментальному, тяжелому на подъем супругу, Маруся с легкостью избавлялась от имущества. Как будто второе дыхание открылось. Одно обстоятельство омрачало отъезд. Нет, не загулы мужа, на которые она умудрялась закрывать глаза и не страх перемен. А то, что после смерти марусиной матери, серьезно занемог отец. Парализовало его. Оставлять папу с сестрами не хотела, он и сам высказал пожелание, что бы забрала его дочь с собой.
Провожало Марусю все село. По случаю отъезда устроили торжественное собрание. Говорили много добрых слов в адрес ее семьи. Но и она сельчан уважила. Приготовила шикарный стол, денег не пожалела. Пусть не поминают лихом.
6
На новом месте за заботами скучать не пришлось. Дом купили деревянный. Решили обложить его снаружи кирпичом. Наняли строителей. Перекрыли крышу. Маруся сама и торговалась, и ругалась со строителями. Заново сажали сад, разводили кур и свиней. Крутилась Маруся колбасой, не замечая ничего вокруг. Заводила новые знакомства, устроилась на утреннюю работу медсестрой в колхоз. Вставала с восходом солнца, а к 8 утра, отправив водителей в рейсы, возвращалась домой.
Через год, в жару, умер ее отец. В морг родного человека Маруся везти не пожелала, пригласила знакомую старуху - бывшую медсестру, и та показала ей, как заморозить покойника. Всего то и требовалось правильно обколоть его специальным раствором. Знала бы медсестра, что бабка моя хваткая и рукастая, настолько быстро запомнит процедуру. Через полгода появился у Маруси свой бизнес. Если кто случалось, умирал в районе, то ехали за ней. За умеренную плату она приводила покойников в порядок, наводила красоту, и могли они хоть неделю пролежать, как живые. Уж больно ловко владела Маруся иглой. В больничном морге на мою бабку обижались, не получалось у них с ней конкурировать. Но раздавить Марусин бизнес не позволял зять – главврач.
Эх, знала бы Маруся, что через несколько лет ей придется хоронить собственную дочь! Зять гулял, менял женщин, как перчатки. Дочка Женя прибегала, плакала:
- Мама, стыд-то какой! В поселке обо мне каждая собака судачит. Прохода нет от доброжелателей. Что же делать? Разводиться? Так ведь двое детей, общий дом, машина, имущество.
- Терпеть надо,- советовала Маруся.- Перебесится и успокоится.
- Не жалеешь, ты меня совсем, мама. Несчастливая я.
Маруся жалела по-своему, в душе, как умела. Но сочувствие явно не показывала. Знала, что расслабляет оно человека. Лишает твердости, превращает в кисель.
«Ишь ты, рассопливилась!- думала Маруся.- А как же я всю жизнь с мужиком маюсь, тоже, поди, не подарок. Подумаешь, изменяет! Главное, деньги исправно зарабатывает, о детях заботится, не алкаш. Последний аргумент перевешивал в свою пользу остальные. Бабья доля такая. Надо быть мудрой. Жалеть не себя, а мужчин! У них плечи мощнее, да дух слабее».
Не учла Маруся одного, что женщины тоже слабыми бывают. Не сказала вовремя дочери важных слов: «Уходи, не оглядываясь. Не бойся остаться одна! Ибо одна и одинока совершенно разные понятия. Я с тобой».
А потом уже было поздно.
От переживаний Женя начала чахнуть. Возили по именитым врачам, даже в Москву. Доктора путались в диагнозах, лечение не помогало. Постепенно отнимались руки, ноги, речь. 10 лет она медленно угасала на глазах у матери, превращаясь из цветущей женщины в древнюю старуху. И только во взгляде ее лазоревых, как весеннее небо, глаз читался немой вопрос, на который не сумела найти ответа: «За что?»
За гробом дочери Маруся шла без сил. Жить больше не хотелось, слез не осталась.
После похорон не вставала с кровати, не выходила из дома. А через неделю ее спохватились.
Сначала прибежали из сельсовета с просьбой: «Хотим, Марь Ивана, вас главой Совета Ветеранов избрать!»
Маруся заупрямилась, не соглашалась ни в какую, в связи с настигшим ее горем. Но и делегация сельчан не отступала, нахваливая свою кандидатку наперебой. И с трибуны то она лучше всех выступает и права ветеранов умеет отстаивать, да и стаж рабочий у нее, страшно подумать, 55 лет.
Пришлось Марусе согласиться. Ведь без нее ни как.
А на следующий день пришел расстроенный внук. Оказывается, его жена родила накануне, раньше срока. И теперь у Маруси появилась первая правнучка. Только вот роды были тяжелыми. И невестка попала в реанимацию.
Маруся, едва дослушав внука, на ходу собралась, и поехали они в районную больницу.
В больнице Марусю все знали, пропустили к родным без лишних слов.
Посмотрела моя бабушка на свою правнучку, взяла на ручки, прижала к себе и впервые со дня похорон дочери улыбнулась. Правнучка то вылитая Женечка в детстве оказалась. Глазки чистые, как у ангела. Волосы светлые.
«Вот и вернулась ты к нам, родненькая. Счастье и богатство, ты мое»,- тихо прошептала Маруся. Теперь она знала ради чего стоит жить дальше.
На Марусино восьмидесятилетие собрался целый дом гостей. Приехали родственники из разных городов, друзья, земляки. Наряженная в новое, пошитое по случаю праздника портнихой платье, с подкрашенными красной помадой губами, Маруся смеялась своим неповторимым девичьим звонким смехом – колокольчиком. И нам – ее внукам только оставалось удивляться, как много изменилось вокруг, а смех у Маруси был прежний, заразительный, со слезами, брызжущими из глаз. То ли смех сквозь слезы, то ли слезы сквозь смех.
