Я болею Петербургом. Сильно и неизлечимо. Болею его каналами и глухими дворами-колодцами, изгибами Невы и шпилем Адмиралтейства, роскошью центральных районов и запущенностью окраин. Его архитектурой и скульптурой, хитросплетениями истории, переливами вымысла и всполохами бьющей в лицо правды.
Что-то магическое есть здесь. Что-то загадочное. Что-то неподвластное описанию, обонянию, осязанию… Что-то, что не отпускает тебя, несмотря на пронизывающие ветры, пасмурное небо и вечный дождь (даже сегодня, 30 ноября!). Что-то внутри тебя, что, не давая опомниться, шепчет: «Я никогда тебя не оставлю тебя».
Наверно, наиболее полно мое отношение к Петербургу можно передают волшебные сроки Татьяны Толстой, которые заворожили меня еще в подростковом возрасте:
«Петербург строился не для нас. Не для меня. Мы все здесь чужие: и мужчины, и женщины, и надменное начальство в карете ли, в «мерседесе» ли, наивно думающее, что ему хоть что-нибудь здесь принадлежит, и простой пешеход, всегда облитый водою из-под начальственных колес, закиданный комьями желтого снега из-под копыт административного рысака...
Некогда Петр Великий съездил в Амстердам, постоял на деревянных мостиках над серой рябью каналов, вдохнул запах гниющих свай, рыбьей чешуи, водяного холода. Стеклянные, выпуклые глаза вобрали желтый негаснущий свет морского заката, мокрый цвет баркасов, шелковую зеленую гниль, живущую на досках, над краем воды. И ослепли.
С тех пор он видел сны. Вода и ее переменчивый цвет, ее обманные облики вошли в его сны и притворялись небесным городом - золото на голубом, зеленое на черном. Водяные улицы - зыбкие, как и полагается; водяные стены, водяные шпили, водяные купола. На улицах - водянистые, голубоватые лица жителей. Царь построил город своего сна, а потом умер... Он-то умер, а город-то остался, и вот жить нам теперь в чужом сне».
«Царь построил город своего сна». И поэтому все столь волшебно, столь необычно, столь не по-настоящему. Город с печальными глазами и широкой улыбкой. Самый любимый город!
