Посвящается Армении
Балтика раскинулась волнующимся ковром трав и всходов пшеницы, у серебристой пыли, высыпавшейся из древних бездонных песочных часов, где бредут далекие незнакомые фигуры у железнодорожной насыпи. Проселочные станции мелькают, как воспоминания во сне, и на очередной заходит больше жителей, чем сновидец собирает ошалевшей рукой поутру на гонимых ветром листках. Народ проходит сквозь тамбур, вынося как щепку коляску и волна оседает на деревянных скамьях. В окне дымятся печные трубы, участки с канистрами для воды на врытых в землю палках, близко красующиеся у проносящихся железных мастодонтов, ликующих на грозном безотчетном бегу в безустанном свисте. В залитом солнцем городе пустынно, и замерли в ожидании сложившиеся в этаж белыми кирпичами дома. Ветер приходит и сюда, тихо скрипит калитка. Редкие соседи сидят за столом в саду с шумящей листвой яблонь. С живыми легко говорить до тех пор, когда можно тревожно расслышать гул и обернувшись, встретиться с далеким искрящимся морем.
Отлогие горы, поросшие соснами, расступившимися недрами открывают текущие подземные источники, словно норовящие слиться с морем, но отвергаемые прибоем. Махнув рукой на Хермон и выйдя на Иордан, можно перешагнуть его и так легко попасть в Иерусалим. В "Гильгамеше" царь плывет из поселения в страну Дильмун, чтобы найти бессмертие, а тысячи лет спустя израильтяне погибают под нашествием его потомков по расселению, вряд ли уже имеющих к нему реальное отношение. Иерусалим же расцветает год от года и евреи торжественно воозвращаются в свою землю по благоволению Кира Персидского, хотя и не впервой. Девица соблазняет зверочеловека, позорит обществом шкур и зверья, зазывает Энкиду в город и он знакомится с царем. Так зачинается состязание, символом вечной нерасторжимой дружбы которого служат уже успевшие начаться приключения. Выразитель сожительства — теперь областной город, в ночное небо которого взмывают самолёты и чье наследие человеческое дожидается возвращения беглеца. Низовья у железнодорожных русел и водоемов осыпаются, и становится понятным, что море подступает, но в мезозое не было таким мелководным.
Дорога к лесу туга, пролегает через зеленые сажени противных стеблей с большими листьями, а туфли промокают от росы.
Высится далекий лес. Слухи твердят, что где-то в таких полях подстерегают пустоты под тонкой почвой — в них проваливаются и тела сразу уносит канализационными течениями. Так низ атакует область владычества шумливого расселенного мира, горделиво и осанисто лелеящего свои высшие ценности. Однако по Рабле земным сожителям нечего терять — когда подтираешься душистыми перчатками, драгоценной тканью, наслаждаешься, а лучше всего это делать нежным гусенком. Святые и полубоги на Елисейских полях вкушают не амброзию и нектар, а пользуются зажатой между ног белоснежной птицей, и от нечестивого таинства старые мировые иллюзии вдруг оказываются нежизненными, а привычным вещам возвращается истертый смысл.
Вдумавшись пристрастнее — выясняешь, что низ, обитель подземных страстей, принципиально опровергает мир нижний, сефир. Удящий блесной философской напряженности рыболов примиряется с божественным, с небесами, каков бы ни был улов, в то время как низ выжидающе ждет и смеется. Напоминание о присутствии, об отведенном в междуречии месте сказывается и так — подземный мир прорастает осокой, жжет ступни и колючим вьюном скрывает с глаз долой молитвенные изваяния. Небеса же остаются там, где и были, как и путь в страну Дильмун.
Они обманывают всех тех, кто однажды оторвался от равнодушного родного сефира и страстно возжелал пробраться к ним на утлом челне, как царь в другой свет.
Неизменное остается — категорическое неприятие наскучивших сородичей, несложившееся добрососедство с вечно отшатывающимися небесами: все это приводит в покинутую реальность. Только земля тоже меняется, изрытая подземными водами и поколебленная раскатистым хохотом извержений.
Война тоже подобна указанному бедствию и ведется так или иначе открыто. Избавление от войны совпадает с началом соприкосновения с расчищаемым обетованным местом.
Ветер в безлюдной тиши у вокзала. Заходит солнце и заступает прохлада вечера. Постепенно ложатся бирюзовые тени. Приобретен билет и теперь я мчусь на последнем мастодонте в путешествие, которого не выбирал. Через одну скамью сидит черноволосая девушка и слушает музыку с отсутствующим лицом. Мерно покачиваясь, я поднимаюсь и открываю ставню: состав машины закругляется на повороте и проезжает мост. Вот почему Гильгамеш теряет цветок бессмертия и возвращается в покинутую незнакомую страну. Позволительно спуститься с гор с секвойями к прибрежной полосе и прождать тысячи лет. Потом останется присесть на улегшийся под новым солнцем песок и улыбнуться в найденное небо.
