Было это в тот год, когда Михаила Ходорковского и Платона Лебедева осудили на девять лет – в первый еще процесс. Хорошо помню: сообщение об этом в новостях по радио услышал в деревне Сафоново Архангельской области...
Мы шли тогда жидкими дорогами русской речной цивилизации. Миссия англо-российской историко-географической экспедиции крепко пристегнута к опасным путешествиям за пушниной, «мягким золотом» средневековых первопроходцев, к одной из величайших торговых систем в истории – основе богатства Великого Новгорода. Торговая сеть новгородцев – домосковских еще времен – простиралась от Урала и аж до Средиземного моря и побережья Атлантики.
Реки живут долго: нынче мало кому известная Пёза есть на всех старинных картах.
Когда третью неделю подряд тяжеленько выгребаешь на веслах против течения, делая в день от пяти до двенадцати километров. Когда на участках с быстрым течением продираешься по кустистому берегу, а лодочка идет вслед на бечеве. А ветер день за днем встречный, или нет его совсем, и потому бесполезен парус. Когда днем глаза заливает пот, а вечерами выжимает слезу дым костерка. Когда вокруг краски, запахи и звуки природы!
Постепенно все это вымывает мелочную дрянь из глаз и мозгов. Проникаешься этим неспешным и серьезным способом жизни...
Таким макаром мы потихоньку выгреблись до деревни Сафоново, последней на реке Пёза. Тут ищем мужиков в помощь на Пёзском волоке: от трех до пяти километров попрем деревянную лодейку через лес на руках. Втроем не сдюжить.
Договариваемся с доброй старушкой о ночлеге и баньке. Агриппина Агафоновна – она чуть ли не в сарафане! Дом выстроен 135 лет назад. «Битая» русская печь, ровесница избе. Такие печи до сих пор «бьют» кое-где по архангельским деревням: монолитная «досюльная» печка на деревянном основании из отличной красной глины куда долговечнее, чем кирпичная. На подносе у печки сопит закипающий угольный самовар.
И вот мы уже неторопливо беседуем, под чай с рыбниками... Живут в деревне Окуловы, Лимонниковы да Елуковы. Мужики рыбачат: лед прошел – они сразу на рыбалку. Нынче почти все разъехались: кто-то уже ушел с уловом вниз, в Мезень. Рыба – это деньги на запчасти к лодочному мотору и бензин, траченный на рыбалку; остаток расходуется на сахарный песок и муку. И на водку, конечно. Коммерсант местный тоже укатил в город Мезень за товаром: зимнюю водку уж выпили всю.
Народ борется за выживание своими силами. Полунатуральное хозяйство: до ближайшей автомобильной дороги больше двухсот километров! А веке эдак в XII река Пёза была по значимости, как шоссе Москва – Санкт-Петербург! Все течет, меняется...
«Зимы не студеные, сорок градусов давно не видели, – рассказывает Агриппина Агафоновна. – Раньше-то трактора да машины ходили по льду. Держали вдоль Пёзы тропы и конные дороги».
Совхоз рассыпался в девяносто шестом: а прежде до шестисот коров бывало в Сафоново. Учителей с педагогическим образованием двое осталось. В школе учится 23 человека. Девятый класс – четверо; в первый пойдут две девочки, а сейчас в первом деток – четверо. Закроется школа – и все: скоро не останется деревни. Электричество от старенького дизеля дают в дома по три-четыре часа в день. Если кто хочет футбол или кино смотреть, свою соляру дизелисту тащит.
Телевизор у Агриппины Агафоновны совсем не кажет. Она сокрушается, что никто из нас не способен его починить. Вздыхает. Не верит, что у меня, баловня легкой городской жизни с круглосуточным электричеством, телевизора нету совсем.
– Ой! Скоро же свет отключат! – старушка спохватывается и садится на широкую лавку под лампочку. Отдергивает ситцевую занавесочку и берет с подоконника старорежимные, какого-то дореволюционного вида чиненые очочки. Косо водружает их на нос, заправляет гнутые дужки под шерстяной деревенский платок. Раскрывает заложенную щепкой книжицу. А я в окошко гляжу: не понять, «Какое там, милые, столетие на дворе?» – зеленая травка, опрятные бревенчатые домики, цветет черемуха. Собачка облаивает коней северной Мезенской породы. Не видать ни пластикового пакета, ни банки пивной, ни бутылки битой.
Шевеля губами, Агриппина Агафоновна принимается читать, отложив щепку: осилено уж боле половины книжки.
Заглядываю ей через плечо с любопытством: совершенно невежливо суюсь в книжку. Выхватываю несколько строк и выпучиваю глаза: «...прострелила амбалу в казаках его тупую лысую башку и присела за свой Пежо. По асфальту с грохотом катится автомат узи. Блин, каблук сломала. Новые же совсем туфли! И чулок порвала. Два других громилы прячутся за своим джипом. Один торопливо меняет магазин своего калаша, второй матерится – его пушку заклинило...»
А!!! Бабушка, что ж Вы читаете!?! Какой «пежо», какой «амбал в казаках»? Что за дикая сказка на ночь? Озираюсь, будто хватанул острейшего соуса «табаско». И вдруг примечаю: книжица-то – покетбук в мягкой обложке. Дюдик типа «Лора – бодигард» или «Смертельная блонди». Что на кустарный деревенский шкапчик-буфет около «битой» русской печи наляпаны наклейки-стикерсы «Властелин колец», Rammstein, голая девица с сакраментальным «Fuck Me».
Это внучек на лето ездит. Наследил, понимаешь, у бабушки.
Перевожу взгляд на Агриппину Агафоновну в сарафане...
Ночуем прямо на полу в своих спальных мешках: половицы широченные, теперь такие роскошные плахи в пол не кладут. Запах в доме деревенский, правильный. Гостеприимный, вкусный, уютный, надежный...
P.S. Я постоянно задумываюсь: как же так вышло, что тюрьма укрепила характер Михаила Ходорковского, московский кремль растлил путинскую душу, а мы, народ, как бы и не при чем?
