Ну что, Минка, повоюем?
Сколько раз собирался я проехать по тебе? И не так, как обычно, двадцать километров до дома тещи, а по полной, чтобы последние три часа дорога утопала в одуванчиках, а в конце всего этого — большими буквами — "МИНСК".
Но у тебя вечно все не так. То майские праздники и дачники, то хоккей и гостиницы по ценам Нью-Йорка. Три года я бросал тебе вызов, три года мечтал вернуться в свое советское детство и только сейчас собрал рюкзак. Не подведи.
— Пап, это уже Белоруссия?
— Это МКАД, сынок.
Я пока просто еду, у меня вынужденный отпуск и я еще не знаю, что через 500 километров мои ягодицы нальются свинцом, по дороге не будет нормальной еды, а ребенок повторит свой вопрос тысячу раз. Пока все иначе: мелькают дорожные камеры, глаз косит в сторону спидометра, по рту растекся привкус энергетика, в магнитоле — сказка про Урфина Джюса.
Через восемь часов мы в Минске. Как раз время обедать.
— Говорят, у них вкусно, все продукты не такие, как у нас.
— Я тоже слышал что-то такое. Надо только выбрать между картошкой и картошкой.
— Вы выбрали? — это официантка.
— Да, нам драники.
И ведь не могу сказать, что не вкусно. И обратное утверждать не буду. Нормально, обычно. Качественно. На удивление дорого, хотя рассказывали другое. Вкус — это тонкая хреновина. Это хруст корочки на крем-брюле, которую ловко разбивают перед подачей. Это лужица сока из стейка, что натекла под спаржу. Это кедровые орешки, которые ты пьяным языком вылавливаешь из дижестива в первом часу ночи. Это лапшичный суп, съеденный на тротуаре в окружении мопедов. В какой-то мере это и ложка, намертво стоящая в сметане, и картошка с луком. Как и кофе за рупь-двадцать.
Хозяйка квартиры любезна и мила. Ребенку — иностранную монету в коллекцию, нам — бесплатные советы. В основном — где купить санкционные продукты, запрещенку, которой "ну так не хватает в Москве, мы-то ее не берем, у нас-то деньги откуда".
Промолчу, ничего не скажу. Хотя глубоко внутри захочется оправдаться, показаться своим, перебить:
— Да мы ее тоже не берем!..
Но промолчу, мы все-таки вместе в эту игру играем.
Минск широк. На его проспектах теряешься, будто в первый раз подростком выбрался в центр погулять. Людей не хватает что ли. И все такое аккуратное, правильное, хочется идти по струнке, смотрите, мол, нет у меня идеологической близорукости. Мои взгляды устойчивы, я такой же, как все. Я как будто постарел и стал своим отцом, который всю жизнь прожил по уставу. Для которого все эти бесчисленные ленины, гербы и советская атрибутика — не местная этнография, а часть жизни.
Поэтому я сверну в переулок, отдышусь и предложу семье отужинать. Я не хочу сейчас думать о разложении нравов и о том, чего я толком не застал и не знаю, я хочу пива, холодного светлого пива. Да и какое, к черту, разложение, если на улице плюс двадцать пять, а у них девушки в капроновых колготках. Толстых таких, как у моей одноклассницы Ани в девятом классе, когда мы танцевали, а я не понимал, чувствует ли она хоть что-то.
Хатынь — комплекс, конечно, впечатляющий, и памятник на входе страшен. И страшны миниатюрные колокольни, друг за другом отбивающие — бомм! бомм!.. С табличками, на которых фамилии погибших семей.
Но бесконечные вереницы галдящих разноцветных школьников и странных взрослых делают картину неправдоподобной. Им не интересно про фашистскую гадину, у них в кулаках зажата мелочь на сувениры и пирожки, я тоже был ребенком, знаю. Придет время, посмотрят Климова. Успеют ужаснуться.
— Мальчики, ну-ка встали сюда, где колокольчик! Улыбаемся!
А над головами — бомм!.. бомм!..
Линия Сталина — совсем другое дело. Это такой полезный интерактивный военно-музейный салат с серьезными декорациями, патриотической музыкой времен ВОВ, тиром и мешаниной из техники разных времен. Тут же принимают в пионеры возле бюста какого-то военачальника. Пионеры — всем примеры, как известно.
— Ну не молчи ты, расскажи ребенку хоть что-нибудь!
Можно подумать, я воевал.
— Это окопы, Петь.
— Ага.
Я расскажу когда-нибудь, побольше, чем сейчас. Просто рано пока. Ему что Молотов, что Риббентроп — same shit. Для него сейчас мороженое важнее, пусть ест спокойно. Фашисты плохие и на этой крайности мы сейчас остановимся. И будем доедать, пока не растаяло.
— Пострелять не хотите? Пять рублей патрон.
Дядя в тире одет в голифе и гимнастерку, у него загорелое лицо, белые зубы и морщины, мозолистые руки с масляными пятнами и черными краями ногтей. Персонаж из советских фильмов, собирательный образ. Еще немного и он предложит мне махорки и покажет фото жены. Но потом он берет своими руками мою кредитку и ловко прокатывает ее через терминал, и ты думаешь: "Мда, жизнь все-таки странная штука".
Пора домой. Мне не было уютно, но правильные драники, действительно, чудо как хороши. И люди приятные. В основной, так сказать, массе. Увидимся, уверен, не скоро.
— Как же я устала.
— А я стих написал, послушай:
Гораздо лучше дрозофилы
Под Минском жили Радзивиллы.
