Когда думаю о Каргополье, я вспоминаю наши бесшабашные студенческие годы. Рюкзаки. Палатки. Несколько голодранцев, вооружившись путеводителем, покупают билеты на рейсовый автобус из Каргополя до деревни Саунино. Мне вспоминается, как мы голосуем в деревне Лядины у несгоревших ещё деревянных храмов и останавливаем камаз. А в кузове камаза под тентом едут школьники, и мы с приятелем садимся в кабину, и с другом водителя пьём водку из пиалы, пытаясь не расплескать её, потому что грузовик сильно трясет. А на подъезде к городу наши новые друзья уже предлагают знакомить нас со своими дочерьми, с обязательным, правда, условием: жениться.

А чуть раньше: мы ночью выходим на катамаране в Кенозеро. Я лежу на спине и гляжу в черноту. Слышу плеск волн о корпус и вижу насыщенный-насыщенный звёздами, какой-то даже объёмный млечный путь.


А ещё в памяти всплывают абсолютно неподвижные глади озёр и туман, стелющийся по ним. А бывает, по глади скользит лодка, и доносятся всплески от вёсел, и будто не воду они разрезают, а какую-то тягучую и плотную массу. И далеко слышны голоса гребцов.


И возникают лица наших тамошних друзей: обветренные, тёмные, худые и, почти всегда, с синими глазами. Помню, сидим у костра в черной июльской ночи. И из темноты в круг света вступает наш друг Виталик, который живёт в сотне километров отсюда. Не мистика ли? – жена послала его в эти края за ягодами. Ягод, конечно, бедный Виталик не привез. И вспоминаю я его, Виталика, рассказ, как он – житель Украины – приехал в Кенозёрье в поисках своей пропавшей сестры, как стал егерем, как зимовал один на далёком кордоне. Как варил суп из корней, как мучился галлюцинациями от голода и одиночества. Как еле живой вышел к людям.


И тут же вспоминаю, как мы с Женей в нашу очередную годовщину свадьбы с друзьями отправляемся из деревни Масельга на Порженский погост, что в семнадцати километрах. И болотистую узкую тропу по густому плотному лесу. Покосившаяся ограда погоста и колокольня. А с неё вид на заросшее тиной Черное озеро. А потом смешные и жуткие семнадцать километров обратного пути. Негодная обувь вывела из строя мои ноги, и я не мог идти. И я полз на четвереньках. И Женя с ужасом наблюдала, как начинает смеркаться. А друзья ушли вперед организовывать спасательную экспедицию. Но я дошёл сам. Изобретя новый способ передвижения: быстрыми мелкими шажками семенить на мысочках, отталкиваясь от земли палкой.


А как-то было нас четверо: три парня и девушка. Приближался день рождения нашей подруги, и мы сделали ей поистине королевский подарок: размяли лист ватмана до состояния гусиного пуха. Туалетная бумага у нас кончилась.


А потом вспоминаю, как мы с другом собираем лисички. Один большой черный мусорный пакет уже набран, и вот мы добиваем второй. И чувство облегчения, когда один из пакетов рвётся – нам в два раза меньше тащить тяжести до лагеря.


А ещё вспоминается нежная история. Стоим мы лагерем в деревне Филипповская на берегу Почозера. А на мостки полоскать белье каждый день выходит молодая миловидная девушка со светлыми волосами. И друг мой, вооружившись биноклем, всё ждёт её выхода. А потом, уже уехав, пишет ей письмо. И передаёт Виталику, а Виталик – ещё кому-то, и… письмо доходит до адресата. Уже в Москве, влюбленный друг получает ответ, в котором говорится, что сердце её занято и ждёт она своего милого моряка из Мурманска.


А помните историю, когда Союз Архитекторов, членом которого я являюсь, оказался вписан в общероссийский народный фронт. Буча поднялась страшная. Союз тогда официально заявил, что не является членом никаких фронтов. И вот, на кордоне Кенозёрского парка, на КПП, высокий сухой егерь задаёт вопрос:
— Саня, а ты кто?
— Архитектор.
— В союзе?
— В союзе.
— Дай, пожму тебе руку – расплывается в улыбке.
Диву даюсь, как эта история без интернета преодолела тысячу километров и дошла до него.


Однажды в Каргополе вышли мы на берег Онеги. На высокий деревянный пирс. С пирса мальчишки в реку прыгают. Дай, думаю, водичку попробую. И начинаю по брёвнам пирса спускаться к воде. Вдруг – тыдыщь – поскальзываюсь и плюхаюсь в реку. Вылезаю. Рука распорота то ли стеклом, то ли гвоздём. Спрашиваем у мальчуганов, где больница. Они показывают направление и сообщают, что вряд ли она в субботу работает. Идём по Каргополю. Рука высоко поднята, кровь хлещет – местные смотрят уважительно. Наверное, представляете себе каргопольскую больницу? Ну да, почти руины. Звоним в звонок. Нам открывают, проводят к кабинету. Открывается дверь кабинета, и на пороге нас встречает чёрный-причёрный индус в белом халате — доктор. Начинает выяснять, откуда мы (чёрт, как жаль, что письменно невозможно воспроизвести этот акцент, с каким-то невероятным смягчением всех звуков). Узнав, что мы из Москвы, заявляет: «Я тоже не местный. Я из Архангельска».


А ещё у меня висит на стене акварелька. На ней изображена ограда погоста в деревне Филипповская, а за оградой – часовня. Только нет уже этой часовни. На картинке осталась, а сама сгорела. Как и комплекс в Лядинах. Что-то, конечно, восстанавливают. Что-то своими силами, что-то силами скандинавов.
А люди… люди… мне кажется, как жили десять, двадцать, тридцать лет назад, так и живут. И только телевизоры стали цветными, чайники – электрическими, мотоциклы – китайскими.

P.S. Некоторые фотографии, наверное (сейчас и не вспомнить), принадлежат Павлу Соколову.