Таможню проходим уже в сумерках. На серенькой Ладе мы мчимся интернациональной командой. Водитель Максим — лезгинец. Магомет – даргинец, его коллега Султан – аварец, ну и я — беларус. За окном мерцают огни населенных пунктов и капельки звезд. Вспомнилось, как будучи ребенком, я вытягивался во весь рост на заднем сиденье отцовского Жигуля и смотрел на ночной небосвод. Звезды двигались медленно, словно плыли по черному водоему. И то чувство душевного равновесия и спокойствия пришло ко мне из далекого детства. Я проезжаю Дагестан, но не вижу его. Справа Каспийское море и фонари Махачкалы, слева старая крепость и гора Пушкина. Но темнота все заслоняет, мне остается только строить иллюзии. Едем долго. От Махачкалы поворачиваем налево в Хасав-Юрт. Отсюда рукой подать до Чечни.
Паркуем авто около полуночи, и аварец приглашает к себе домой. Встает его заспанная жена и подогревает суп. По телевизору показывают страдающую Украину в жарком бунте сепаратизма.
— Я понимаю их, — говорит Султан — Я чувствую сердцем, душой, каждой клеткой, что там творится...
На следующий день хозяева спешно сворачивают ковры, скручивают лампочки и выносят всё добро во двор. Они переезжают в новый дом. Я благодарю их за приют, выхожу на трассу и голосую. Останавливается дребезжащая колымага, на которой я добираюсь до Ишхой-юрта. Водитель, старик по имени Хасан, приглашает отдохнуть с дороги. По дороге он показывает на противоположный берег реки.
— Этот холм уже Дагестан. Оттуда бомбили нашу деревню.
И тут же переключается на шутки:
— Я покажу тебе наш зиндан(погреб). Кстати из тебя неплохой пастух выйдет.
— А я убегу!
— С колодками не убежишь, — усмехается старик.
Во время обеда я получаю самое интересное предложение. Завтра выходит замуж племянница Хасана. Меня приглашают на свадьбу.
Роль женщины в Чечне — домашнее хозяйство. Она постоянно кашеварит, убирает, занимается детьми, копошится в огороде. Мужчина — либо на работе либо занят другими мужскими делами. На свадьбе то же самое: женщины готовят пищу, накрывают столы, разносят посуду и чай. Мужчины же сидят, неспешно разговаривают, в общем — бездельничают. Гуляние очень скромное. Молодежь выезжает на заправку, где много свободной площади, чтобы потанцевать. По дороге устраивают гонки: кто ближе к машине невесты, тот круче. Молодые впервые становятся рядом, проходят обряд благословения родителями, и снова расходятся. Жених — к своим друзьям, невеста — к своим. Общественные нормы поведения таковы: влюбились парень и девушка, но даже дотрагиваться друг до друга не имеют права. Общаться должны на расстоянии и при свидетеле. И только брак дает право поцеловаться, ну и так далее. За отдельным столиком сидит человек, который записывает кто и сколько подарил. Имена и суммы. Ну и конечно свадьба безалкогольная. Чай, галушки из кукурузной муки с чесночным соусом, вареной бараниной и курицей, печенье и сладости.
Грозный-сити
Прямо со свадьбы я отправляюсь в столицу Чеченской республики — город Грозный. При въезде бросается в глаза надпись на огромном глобусе : "Грозный — центр мира". Имеется в виду мира без войны. С автостанции Южная иду по направлению к высоткам "Грозный-сити". Практически на каждом перекрестке есть пост ДПС, на улицах вооруженные полицейские. На зданиях, заборах, щитах фотографии Путина, Рамзана и Ахмата Кадыровых, красивые лозунги типа "Справедливость — мой выбор".
— Привет. Ты откуда? Удали фотографию. Это резиденция президента, — вежливо и спокойно говорит он мне.
В этот день я останавливаюсь у каучсерфера Абдулы Бокова. Он живет в большой семье. Боковы тоже на грани переезда в новый, еще недостроенный дом. Я даже помогаю им с раскопом траншеи для канализации.
Вечером мы с Абдулой обманом пробираемся мимо парня на ресепшине гостиницы, которая находится в одном из блестящих небоскребов «Грозный-сити». Лифт поднимает нас на тридцать шестой этаж, мы выходим на балкон, и настоящая современная столица ослепляет нас светом тысяч фонарей и лампочек. Удивительно, как человечество может менять окружающий мир: сотни раз разрушать и сызнова восстанавливать. В соседнем здании находится квартира, подаренная Жерару Депардье. Весной дом горел, люди увлекательно снимали пожар и сочиняли частушки: "Скажи-ка, дядя, ведь недаром жилье, спаленное пожаром, французу отдано?"
Следующими днями Абдула проводит для меня подробные автомобильные экскурсии по Грозному. Я вижу город-новострой со стадионами, торговыми центрами и ресторанами. Только один район – Заводской – остался пустырем с двумя одинокими трубами, грустно торчащими в небо. Когда-то здесь был нефтеперерабатывающий завод. В войну его разбомбили, но чеченцы не растерялись: в те жуткие времена они сами выкапывали нефть и "варили" в своих дворах. От этого деревья, земля, стада овец покрывались слоем черной липкой пыли.
Чеченские пьяницы
После Грозного я отправляюсь на Кайзеной-ам. Это высокогорное голубое озеро необычайной красоты. Уникальное в своем роде на Северном Кавказе. С погодой везет только на время прогулки вдоль водоема – я успеваю сделать несколько фотоснимков. Вскоре начинается гроза. Под громом и блеском молний я пытаюсь найти Муслима. Он подвез меня до озера и предложил зайти вечером. Но я натыкаюсь на его соседа Сулеймана, который приглашает к себе переждать непогоду. Его хижина в виде высокого треугольника отдает холостяцкой жизнью. Друг Сулеймана Латиф лежит на топчане и мучается похмельем. Мне предлагают вареную баранину, соленое овечье сало, ароматный хлеб, помидоры и свежий чеснок. Уставший, мокрый и разморенный от еды, я откидываюсь на спинку кресла. Вскоре приходит еще один гость — двухметровый крепкий парень в камуфляжной форме с автоматом наперевес. На мой вопрос: "Ты кто?" он почему-то обижается.
— Я не боевик, — говорит он, — я полицейский. И протягивает удостоверение.
С его визитом мои друзья заметно оживляются. Сулейман расторопно разбавляет принесенный гостем спирт. Алкогольная сила поднимает Латифа с лежанки. Он улыбается и много говорит. В ход идут тосты и красивые чеченские легенды. Но животворный нектар заканчивается, и мужики на скорую руку готовят экспедицию.
Средство передвижения — старенький УАЗ, который уже давно готов отдать Аллаху душу. Водитель — здоровяк Муса, ему триста грамм, что буйволу глоток. Посланец с деньгами — нетрезвый Сулейман, а я приглашен просто как гость. Погодные условия чрезвычайно сложные — проливной дождь. Дорога ухабистая, неасфальтированная, впереди два перевала. Едем в дагестанский город Ботлих, потому как в Чеченской республике алкоголь найти сложно. Расстояние всего сорок километров, но добираться полтора часа в одну сторону. Иногда нетрезвым глазом я замечаю, что мы едем выше дождевых туч.
К ночи хозяин дома Сулейман допивается до такой ручки, что я превращаюсь из гостя в своего человека, которого можно и выгнать. В четыре утра, на рассвете, я вынужденно продолжаю свой путь в глушь дорог и поселков.
Вдали от больших трактов и мегаполисов встречается душа человечья. Открытая, не закупоренная, чистая и не очень, искренне любезная или откровенно грубая, неподражательная и уникальная. За это я люблю забытые тропы и нетуристические маршруты. Не зная, куда идешь, не заглядывая в путеводители, секреты или открываются сами, или ты их небрежно пропускаешь.
Дорога пустынная. Поселки только возрождаются, плотность населения очень мала. Сядешь отдохнуть, а вокруг только тишина или ветер. Вдруг то ли шепот, то ли свист. Поднимаешь голову, а над тобой метрах в десяти кружит орел. Огромный, статный, с длинными когтями и кривым клювом. Был бы я поменьше, уже бы летел с ним.
Колыбель нации
Чиберлойский район открыли для гражданских только три года назад. Все было разрушено здесь, все покинуто. Сначала в 1944 году, когда по приказу Сталина выселили все население Чечни. Затем во время боевых действий 1994-1996, и 1999-2000 годов люди уходили кто куда. Многочисленные пустые хутора из серого горного камня встречаются буквально на каждом шагу. Они построены несколько сотен лет назад без использования цементирующей связки. Существует версия, что зародилась чеченская нация в здешних горах. Официально насчитывается 32 тэйпы(с чеч. род). Они носят фамилию родоначальника. Отколовшиеся семейные группы распространялись по местности, но далеко не уходили. Строились через каждые пять-десять километров. Остатки этих жилищ, мечетей и кладбищ, возвышаются над зеленой травой альпийских лугов, напоминая об ушедшей эпохе пастухов и воинов, кровной мести и бессословного равного общества вайнахов. После 1944 года пустовали они, но оставались целыми. А в руины это все превратилось недавно, на рубеже столетий, в последнюю войну. Авиация, вертолеты и танки прямыми ударами уничтожали пустые здания. Пехота разбирала камни на блиндажи.
Через три часа я замечаю первую машина, она останавливается рядом. Бородатые дядьки с выбритыми усами осведомляются, куда я иду, и чем они могут помочь. Я объясняю.
— В селении живет парень Хусейн. Он все здесь знает. Подойди к нему, — говорят они и уезжают.
Село Макажой показывается уже за первым поворотом. Несколько новых домиков, стоящих далеко друг от друга, пару десятков овец, и все та же тишина. С холма кто-то спускается. Это тот самый Хусейн. Мужики уже позвонили ему и предупредили обо мне.
— Заходи, чаю попьем. Ты устал наверное, — предлагает Хусейн.
Я не стал отказываться. Хусейну 26 лет. Детство он провел в подвале, прячась от снарядов и зорких глаз снайперов. Из их городка днем и ночью шел артобстрел Грозного, выходить на улицу было запрещено, легко могли застрелить. Отец Хусейна в первую войну был в рядах чеченской армии, но в следующую воевать не пошел, узрев в ней грязный бесчеловечный замысел власть имущих. Сейчас Хусейн и его дядя, префект села, занимаются благоустройством и привлечением туристов. Каждый год к ним приезжают англичане, занимающиеся вингсьютом, поляки-ботаники, интересующиеся уникальными цветами и бабочками, немцы, просто пожить в палатках среди красивых гор. Хусейн принадлежит к басхойской тэйпе, и всю историю рода и Чечни знает из уст отца. Так принято передавать ее из поколения в поколение. Летом он уходит высоко в горы, где когда-то было село Басой, там его земли. Дагестанские пастухи гонят туда стада и платят Хусейну аренду. Бог почему-то обделил их. За хребтом в Дагестане горы абсолютно пусты и каменисты, а на этой стороне растет сочная трава.
Могильные камни
Утром мы грузимся в Ниву и отправляемся в Басой. Дорога после дождей превратилась в вязкую липучую массу. Русский джип застревает несколько раз, еле преодолевая грязевую хлябь. Потихоньку мы достигаем заброшенного села Хиндой. В одном из домов нашли себе приют трое пастухов. Сбили наскоро стол и лежаки. Щели в стенах и потолке позатыкали, чем попало. Эти чеченцы вернулись на историческую родину из Казахстана только в прошлом году. На лето поднялись сюда, чтобы пасти лошадей и коров. У каждого ружье, потому что волки и медведи ходят здесь свободно, это их территория. Мы привезли продукты, патроны и сигареты. Дальше нам предстоит идти пешком. Грязь неимоверно липучая. Через несколько шагов кроссовки начинают весить килограмма два каждый. Хусейн настоящий горец. Он ступает четко и уверенно, смотря куда-то вперед. Я же отстаю, догоняю и снова отстаю. Так много хочется увидеть! Из уст моего товарища постоянно льется интереснейшая информация, и мне к тому же приходится вострить еще и уши.
Хусейн показывает водопады, волчьи тропы, оползни, рассказывает о домах, их давних жителях, жизни и смерти. В труднодоступных пещерах жили когда-то абреки — горцы не желавшие покорятся царской власти. Эти люди были овеяны тайной, их уважали и побаивались. Поднимаясь выше и выше, мы встречаем древние могильные камни с загадочными языческими петроглифами, значение которых трактуется по-разному. Некоторые исследователи находят в них сходство с шумерскими изображениями. У каждой одинокой могилы есть своя история. Примечательно, что на них нет имен. Люди не считали необходимым помнить о конкретных умерших. Только на памятниках особо важных лиц они рисовали туфельку(чиновник), ружье(воин), или виды ремесла. Хусейн показывает на обрыв, оттуда последние борцы против имама Шамиля(XIX в.) сбросились вниз, ведь сдача в плен считается позором. Невдалеке чернеет вход в пещеру, словно портал в подземное царство. А над ним зияет воронка от глубинной бомбы. Я замечаю рыжую пушистую лису, она поворачивает голову в нашу сторону и быстро исчезает. Среди многочисленных развалин Хусейн поднимает искореженный кусок металла.
— Это осколок вертолетного снаряда, — грустно говорит он и выбрасывает подальше.
Реки прорубили бесподобные каньоны. Прогулка по ним обещает захватывающее путешествие. Многочисленные водопады срываются в пропасть, и рев их, отражаясь от скал, удаляется в небо. Тропа идет в гору. Здесь уже машины не ездят. Мирно беседуя, изредка отдыхая и обливаясь потом, мы достигаем летника. Даже Хусейн устал. В этом году это его первый подъем.
Люди-волки
Жизнь течет здесь как сотни и тысячи лет назад. Девственность природы соблазнит любого, кто придет сюда. И захочется остаться, чтобы наблюдать и слушать, и снова наблюдать и слушать. Давние предки чеченцев, будучи язычниками, верили в свое происхождение от волков. Эти животные олицетворяли смелость, независимость и силу. Борз с чеченского — волк, а берзлой переводится как "волко-люди". Таким эпитетом также называли воинов, проявивших лучшие качества на поле брани. Стоя на краю обрыва, на закате солнца, невольно понимаешь, почему выбрали тотемом именно этого хищника. Природа сама дает подсказки.
Возле родника мы натыкаемся на свежие следы молодого медведя. А в бинокль наблюдаем, как километрах в двух мирно щиплет травку его огромный сородич. Здесь мы бок о бок с матушкой Землей.
Несколько дней я провожу среди очаровательных гор, рассудительных пастухов и кавказского добродушия. По утрам светит и греет солнце, но после обеда небо затягивает облаками, низины — туманом, и начинается дождь.
До выяснения
Наступает час прощания. Я жажду увидеть еще немного Чечни. До следующего села дороги нет. Добраться можно только пешком по ущелью вдоль неширокой, но бурной горной речки. Хусейн дает дельный совет: "Кричи часто и громко. Зверь обычно уходит, заранее услышав человека".
Река под названием Келой-ахк оказывается «Клондайком» древних ископаемых. Буквально на каждом шагу попадаются оттиснутые в камне доисторические растения, или полукруглые окаменевшие жители древнего моря. А еще сор двадцатого века века: ржавые гильзы от снарядов и крупнокалиберного пулемета. Солнце светит очень ярко. От этого щурятся глаза, и камни кажутся белоснежными. Речка извивается и довольно часто подталкивает мою тропу к скале вплотную. Приходится подворачивать штаны и переходить бурлящий ледяной поток вброд. Борюсь за каждый шажок, кренясь и пыхтя. Выручают палки, выломанные из кустарника. Иду, кричу и думаю, что этим могу не только спугнуть опасного зверя, но и привлечь не менее опасного человека. Иногда местные жители предупреждают: в лесах до сих пор скрываются боевики. Но я тешусь надеждой, что их давно нет, и слухи эти передаются уже по инерции.
Через несколько часов натыкаюсь на дорогу, идущую к селу Нохчи-Келой. Нохчи переводится, как село пророка Ноха(библ. Ной). С принятием мусульманства чеченцы стали считать себя потомками выжившего после потопа Ноя. А истинная чеченская история хранится у армян, которые тщательно ее скрывают. Версия довольно несерьезна, но в нее здесь верят. Останавливаю Ниву. Внутри — мужчина и женщина — работники администрации района. Они принимают меня за шпиона: спрашивают про бинокль, часы, фотоаппарат и, в конце концов просят паспорт. А потом угощают вареной говядиной с овощами и хлебом.
К вечеру на перекладных я добираюсь до поселка Шарой. Здесь красуются восстановленные кавказские башни, а воронки от бомбежек наполнились водой и стали водопоем для скота. Меня останавливают суровые, бдительные полицейские.
— Ты кто такой? Откуда? — спросил лейтенант.
— Турист из Беларуси.
— А по чеченски разговариваешь?
— Нет.
— А ты знаешь, что это закрытый район? Находиться можно только по разрешению ФСБ. У тебя оно есть?
— Нет, — повторяю я.
Он берет мой паспорт и скрывается за высокими воротами участка. Поднимается прекрасное утреннее солнце, освещая заснеженные верхушки гор. И мне никак не хочется зависнуть здесь "до выяснения" и так ясных обстоятельств. Вскоре он выходит, улыбается и произносит:
— Ладно, иди. Мы любим белорусов.
Я вспоминаю наслаждение, полученное от кавказской гостеприимности. Мое сердце покорено красотой чеченских девушек. Разум бунтует от перенесенных страданий кавказских народов. Я совсем без энтузиазма покидаю эту маленькую страну. Возможно, я вернусь сюда. Чтобы преподавать уроки истории маленькому деревенскому классу, выгонять овец и коров на высокогорные бескрайние луга. А еще заведу высокого черного скакуна, и дам ему имя — Абрек.
