Третий день как я прибыла в Варанаси, и накрыло меня здесь по полной программе. Поезд мой пришел часа на два позже обещанного, да еще и на станцию где-то в окрестностях города. Так что пока я дотряслась на автобусе, а потом на велорикше до старого города, где скучены гестхаусы, уже часа три.

Нахожу знакомых по Гокарне итальянцев, которые нам с Максом обещали «забронировать» местечко, но выясняется, что они и сами заселились куда-то к черту на рога. Дело в том, что в Варанаси хлынул поток шиваитов из Аллахабада, где как раз подходит к концу фестиваль Кумбхамела, который случается раз в 12 лет. И все гестхаусы заполнены до отказа. Я заселяюсь в «Кумико», но так как комнат у них нет, — мне достается матрас в дормитори. Даже в самых диких картинах своего житья в Индии я не представляла такого: три смежные комнаты, сплошь заложенные матрасами друг к другу впритык, и на каждом — по японцу, корейцу и т. п. Хозяйка – японка, вот почему. Еще есть хозяин, древний индус, с длинной белой бородой и в очках — смесь чародея и Плюшкина. Повсюду у них в доме нагромождения неведомых времен хлама, заплесневелых ящиков и заскорузлых баночек. Зато горячий душ, причем круглосуточно – небывалый для Индии сервис. И вода в нем не остывает через пять минут, как обычно это бывает. Я закрываю глаза на почернелость стен и наслаждаюсь теплыми струями…
Вечером в кофейно-чайной знакомлюсь с музыкантом из Австрии, который уже 17 лет как живет в Таиланде, и мы отправляемся на концерт индийской музыки. Камерный, как и все в Варанаси. Сводчатый потолок, облупившиеся темно-рыжие стены, тонкий голосок флейты и странные, многостопные ритмы табла. Исконные мелодии Индии – такие же сложносплетенные и емкие, как ее древний язык санскрит. Это один из потайных ходов, что ведут за занавес, в темный и прекрасный мир древности. И это прекраснейший из ликов Варанаси.
Возвращение в дормитори – прокуренный и пропотелый хиппарник – страшно и неизбежно. Но мне везет: один из тамошних японцев предлагает мне переночевать в палатке на крыше. Что я и делаю, и даже не замерзаю в рассветном тумане.
Но на второй день меня одолевает простуда. Дают о себе знать вечно включенный вентилятор и открытые окна в поезде. А еще акклиматизация и мрачноватый дух Варанаси. С утра переезжаю в другой дормитори по соседству, где на одну комнату приходится всего-то четыре матраса. И опять же китайцы. Вероятно, для них толкотня – привычное дело.
В новом дормитори обещают бесплатный вайфай, но «попозже». Однако он так и не появляется, а вдобавок исчезают электричество и вода. Впрочем, это вполне в духе Варанаси. Дух этот – мрак и грязь, оборотная сторона бытия, жутковатое запределье. Нечто за гранью добра и зла. Здешние улицы настолько узки, что человек и мотоцикл (или же человек и корова) расходятся с трудом. Американец чуть толще среднестатистического не протиснулся бы и в одиночку. В помоях, которые выбрасывают прямо из окон, копошатся в поисках пищи неисчислимые щенки. По разбитым плитам стекают потоки грязной воды и мочи. Стоит неаккуратно наступить — и тебя обдает по колено жижей, о происхождении которой лучше не задумываться.

С обеих сторон ютятся традиционные лавочки – табачные со свисающими лентами всяческих жевательных смесей, бакалейные с жестяными коробами разноцветного гороха, кондитерские – с засохшими кусочками халвы, осколками белого сахара и желто-коричневыми шариками и ромбиками, от одного вида которых во рту становится приторно. Через каждые десять метров – чайная, вокруг которой толпятся индусы, попивая чай и макая свежеприготовленный кругляш идли в соус. Брезгливость им неведома.

Узкая улочка выходит на главную, широкую и заполоненную рынком. Рикшам сюда въезд заказан, и без них хватает народу.

Торговцы овощами, разваленными прямо на полу, фруктовые лавки, где выжимают сок за 20 рупий, «колесуны» с ореховыми сладостями, нищие с протянутыми обрубками, дети, поглощающие разноцветный сахар, садху в шафрановых одеяниях, европейцы, босые и дредастые, мальчик, выгребающий оглушительно воняющие помои из канавы… В полдень здесь бесплатно раздают еду. Бедняки и садху, усевшись полукругом, получают по «тарелке» из банановых листьев, куда накладывается порция горохового варева.

Вечером я выбираюсь из сопливого зависания и прогуливаюсь по гатам. Но без фотоаппарата, ибо его тоже «накрыло» — сели батарейки.

Гаты – крутые ступени к Ганге, где утром совершают омовение, и где сжигают своих мертвых, ныне заполонены садху с Кумбхамелы. Кто из них настоящий просветленный, а кто – ряженый, зарабатывающий на туристах, — не разберешь. Но мне вся эта нагая братия, обмазанная пеплом, кажется сборищем артистов. Идешь – как по рынку. Те же палатки, только шафранного цвета и с шива-лингамами. Так же сидящие в них «бабы» зазывают тебя «кам, кам, сит» (мол, заходи, садись), с удовольствием позируют на камеру, расспрашивают на ломаном английском, откуда ты, беспрерывно курят «биди» и чилум. А напоследок еще и номер телефона норовят взять. Отречение я представляла несколько иначе…

Катавасия и бедлам. И все же кое-что в Варанаси прекрасно. Самое неприметное и скромное, спрятанное от падкого на яркие картинки туристического взгляда. Обычные люди, каждый день смиренно выполняющие свою садхану – свой труд. Фанатичный музыкант с сумасшедшинкой от постоянно поглощаемого гашиша, который днем учит играть на табла, а по ночам выстукивает на них в свое удовольствие. Индус в больших очках, рядом с крохотной лавочкой, полной материй, строчащий на швейной машинке дни напролет.

Девочка, разливающая масала-чай по бесконечным стаканам. Им не нравится, когда их фотографируешь. Это их жизнь, простая и обычная, в которую я лезу со своей любопытной вспышкой. А те, кто с удесятиренной радостью распахивает улыбку перед камерой, — не более чем аттракцион.