Сахалин

Ну что тебе сказать про Сахалин?
На острове нормальная погода.
Прибой мою тельняшку просолил
И я живу у самого восхода.
А почта с пересадками летит с материка
До самой дальней гавани Союза,
Где я бросаю камушки с крутого бережка
Далекого пролива Лаперуза…

Михаил Танич

Спасибо, конечно, Таничу за эту песню. Это, пожалуй, самая знаменитая песня про Сахалин. Но я так понимаю, что сам Танич понятия не имел, о чем писал. Приношу миллион извинений моему любимому поэту и его почитателям.

А дело вот в чем — пролив Лаперуза омывает самую крайнюю южную точку Сахалина. Так сложилось, что дорог для нормального наземного транспорта к проливу нет. Хотя нет, по-моему, есть старая японская дорога, превратившаяся за шестьдесят лет в направление.

Поэтому даже из самих Сахалинцев на проливе Лаперуза были только единицы. Так, например, моя мама, родившаяся и прожившая на Сахалине шестьдесят лет и исходившая и изъездившая остров за грибами и ягодами просто вдоль и поперек, ни разу не была на проливе Лаперуза. Мой отец – большой рыбак и охотник, проживший на Сахалине сорок лет и изъездивший весь остров в поисках новых мест для своего увлечения, на проливе Лаперуза не был.

Из сотни моих Сахалинских друзей на проливе Лаперуза были только два походника – маньяка, но они там были то ли на байдарках, то ли в десяти дневном адском походе по югу Сахалина на горном велосипеде, не помню. Но уверяю, что добраться туда сложнее сложного.

Я и сама ни когда не была на проливе Лаперуза. А я таки родилась на Сахалине. Правда, на Севере, в поселке Ноглики, получившем свое название от реки Ноглинка. Что в переводе с языка коренных народностей Крайнего севера, то ли нифков, то ли айнов, то ли арачунов, означает: «Вонючая река» или «Пахучая река», есть разные версии.

Согласно традиции, на нерест летом в реку Ноглинку заходило так много рыбы, что отметав икру и умерев, гниющая рыба издавала такой нестерпимый запах, что реку назвали вонючей.

Но большую часть своей сознательной жизни я прожила уже на юге острова. На юге Сахалина есть масса удивительных мест. Конечно, природа здесь необыкновенная. Все без исключения сахалинцы беспрерывно выезжают на бесконечные шашлыки, рыбалки, купания, пьянки, тусовки на природе.

Благо природа к тому располагает, да и из островной столицы Южно-Сахалинска в течение получаса Вы можете оказаться на Анивском заливе, в течении часа на Охотском море, за два часа доехать до Татарского пролива, за полтора часа до Теплых озер, за сорок минут до озера Тунайча или лагуны Изменчивое, за три часа до Вавайских озер. Я уже не говорю о всяких реках, коих на Сахалине превеликое множество, область-то холмистая. Можно прям таки сказать, горная. Горы не высокие, но чудо, как хороши.

Но для того, чтобы туда попасть, надо любить ходить в походы. Я люблю. В виду чего, я хочу Вам рассказать о двух удивительных горных местах юга Сахалина.

Пик Чехова, или рассвет в горах

Донес ей грибы, через лес провожая,
В трудных местах впереди идя,
Каждую веточку отгибая,
Каждую ямочку обходя.
Прощаясь у вырубки обгоревшей,
Он грустно потупился, пряча вздох.
А та вдруг подумала: "Леший, леший,
А вроде, пожалуй, не так и плох!"

Эдуард Асадов, «Девушка и лесовик»

Тяжело подниматься вверх по ступенькам? Уже на третьем этаже четко понимаешь, что курить надо бросать, и пора начинать бегать. При этом, как правило, все ступеньки одинаковые, а руки и плечи не утяжелены поклажей.

В горах совсем другое дело, хотя и подъем крут и весомый рюкзачок. Но свежий воздух и зелень пригорья заставляют забыть об отдышке. Поднимаешься, а кругом красота, с каждым шагом неровных ступенек подъема ты, оглядываясь, видишь внизу лежащий мир все выше и все красивее.

И обязательно в компании поднимающихся в гору найдется некурящая спортивная личность, которая будет задавать бешенный темп и превращать милую прогулку в испытание. Если такого лица в компании не найдется, то будем опаздывать придти засветло, на встречу другой группе туристов, завершить переход в три дня, либо еще куда, все равно будем спешить.

И, казалось бы, куда спешить в горах, но всем, по неведомой мне причине, хочется подняться быстрей, скинуть с себя рюкзаки и наслаждаться привалом.

Я всегда иду последней и застаю привалившихся в состоянии, когда они снова собираются взбегать вверх. Сейчас все еще осложняет стремление всех к экстремальному туризму – все выбирают более сложные маршруты до точки, до которой можно было и с легкостью подняться, приходится карабкаться черт знает как. Но дело, конечно же, не в подъеме, по крайней мере, для меня.

Я люблю оставаться в горах на ночь. И не потому, что приятно посидеть и послушать песни у костра, и не потому что приятно завести легкую походную интригу, и не потому, что в горах спится как ни в одном другом месте. Нет, у каждой горы есть своя прелесть. Я расскажу об одном рассвете.

Был у меня один сосед, в целом не близкий мне человек, но когда-то мы крепко дружили, и именно он впервые потащил меня в горы, ну, для начала на пик Чехова. За что теперь, проходя мимо него, я не могу не поздороваться (пожелать ему здоровья), стерпев почти оскорбительный взгляд его ревнивой жены.

Он пришел ко мне вечером и объявил, что завтра идем в горы, нужно собираться. Уже в восемь утра мы сидели на крыльце с рюкзаками и ждали, пока его отец повезет нас к подъему.

Надо объяснить, что пик Чехова это такая домашняя Южно-Сахалинская гора, если сильно постараться, ее вершину можно увидеть и из города.

Нас выгрузили у подъема со всем этим походным барахлом, поставив меня перед фактом, что вот эта крутая горная тропинка и есть подъем. Взвалив на себя не сильно много, у меня в том походе было минимум два ухажера, да и я была единственной девчонкой, согласившейся на два дня тяжелой физической нагрузки без душа, мы двинулись вверх.

По дороге мне нашелся попутчик, не демонстрирующий свою прекрасную спортивную форму скоростным подъемом с рюкзаком, больше заинтересованный в беседе, чем в подъеме. Он подавал мне руку, отводил кусты и развлекал меня философской беседой о смысле жизни – лучший попутчик во всей моей жизни.

Его звали Виталей. Чуть моложе меня, сухощавый, аккуратный, студент второго курса блатного экономического факультета престижного в городе ВУЗа, мать терапевт, разведенный с ней отец бизнесмен-ларечник.

Болтун, но не из тех, чья болтовня нравится женщинам, потому что сам болтун женщинам не нравился, было в нем что-то навязчивое и неуверенное в себе. Но меня что-то в нем цепляло, но не по-женски, а по-человечески. Мне было интересно, почему мне его так жалко.

Обычно жалкие люди вызывают во мне раздражение, жалость, уныние, скуку, а этот вызывал неподдельный интерес. Он считал и доказывал, ссылаясь на известных философов, что в жизни нет смысла, и был очень подкован в этом вопросе.

А я слушала его и поражалась. Его высказывания о бесполезности бытия шли в разрез с моими стремлениями жить лучше, чем я жила тогда. Дешевая съемная квартира, за съем которой еще не оплачено, а денег не то что на оплату квартиры, а на туалетную бумагу не хватает.

Ежедневно меня беспокоили вопросы: «что я сегодня буду есть?», «чем оплатить квартиру?», «как выкроить время на курсовую?», «где самый дешевый ремонт обуви?», да много еще каких.

Его, живущего вдвоем с мамой на богатые отцовские алименты в четырех комнатах в модном новом доме, волновали вопросы другие, нематериальные, и мне, уставшей от своих мыслей, это было интересно.

Шаг за шагом, от привала до привала мы с Виталиком продвигались к вершине, точнее сказать плелись в конце группы. У нас забрали все самое тяжелое из рюкзаков, потом у меня забрали и рюкзак, но скорости нам это не придало, и мы, хилые и оплеванные насмешками впереди идущих, не прикладывали особых усилий, чтоб всех нагнать. Куда спешить, когда вокруг такая красота?

Как пахнет в предгорном лесу, какие умиротворяющие звуки, запрокидываешь голову вверх и чувствуешь головокружение от проникающего сквозь листья солнечного цвета, от высоты стройных и крепких стволов деревьев, от воздуха, от чего-то дикого, идущего по тропинке через лес в удобных современных кроссовках.

Не важно, какую ты поставил перед собой цель, наслаждение дорогой сделает ее еще желанней, и чем труднее дается тебе путь, тем слаще каждый шаг. Оглянешься с пройденной высоты и увидишь новый горизонт, новый ракурс пройденной дороги, как будто твоими глазами снимается захватывающий фильм о красоте живой природы.

Горы через облака перевалов еще красивее, чем снизу, смотришь, и дух захватывает. Только здесь начинаешь понимать Высоцкого: «Лучше гор, мог быть только горы, на которых еще не бывал». Звенящая чистота воздуха, пьянящий простор открывающихся картин шумом ветра сам навеет тебе эти строки.

Наконец мы добрались до места, где решено было разбить базовый лагерь. Нам с Виталиком доверили лежать и смотреть в синее небо, пока вокруг все ставили палатки, разводили костер, носили воду, чистили картошку, собирали дрова на ночь. Когда мы с Виталиком отлежались и соизволили поесть, начало смеркаться.

Мы сидели высоко в горах и смотрели, как наползающий с моря туман подкрадывается к подножью, как будто воздушными полупрозрачными руками с двух сторон обнимает одну за одной, лежащие внизу сопки, горы, подкрадывается к нам и знали, что до нас ему не достать.

Смотрели, как зажигаются огни города в долине, как будто мы поднялись не просто в горы, а поднялись над самой суетой, как будто город, лежащий внизу, не имеет к нам – небожителям — никакого отношения, а создан лишь для того, чтобы по ночам расцвечивать долину разноцветными огнями.

Ночь спускалась все ниже и ниже, а когда на небе появились первые звезды, мальчик, который нес мой рюкзак, и с которым я встречалась уже около месяца, признался мне в любви. Хорошо признался, искренне, так, как я всегда хотела. Так, как хочет любая девчонка в двадцать лет.

Из-за гор начала всходить луна. Такой огромной и такой ясной, полной луны я не видела еще никогда, она была размером с треть небосвода, наверное. И тут мне стало ясно, что Виталика в лагере нет. Мне сказали, что он пошел на ближние скалы песни орать. По крику я его и нашла.

Он был пьян и счастлив. Мы сели с ним на уступ, свесив ножки, и завопили что-то модное, а потом что-то старое застольное, а потом что-то походное, а потом замолчали и стали любоваться вершинами леса в лунном свете, огромной луной и ярчайшими звездами, захлебнулись от красоты и от собственного крика.

Когда очнулись, оказалось, что сидим мы уже не одни. Сбоку от нас сидел мой парень и изредка ревниво поглядывал в нашу сторону. На соседней скале сидел мой сосед со своим приятелем и смотрел через наши с Виталиком тени на огромною луну. Когда луна совсем взошла и стала обычно-маленькой, мы спустились в лагерь. Спали как младенцы.

Но удовольствие длилось не долго, вскоре меня разбудил сосед, мотивировав свое хамское вторжение в мою палатку, тем, что сейчас будет рассвет.

— Какой рассвет нафиг, темень еще?

— Вставай. Сейчас все начнется.

— Давай попозже.

— Вставай, надо повыше подняться, чтоб море видно было.

— Да иду….. Да иду я уже.

Бегом мы взбежали на самую высокую скалу рядом с нашим лагерем, расселись как в кинотеатре, в ожидании действия.

Совсем неожиданно сзади зашуршали кусты. Но страха не было, хотя, судя по шуму, зверь мог быть крупным. Двое, спортивной наружности парней поднимались на нашу скалу с ее самой неприступной стороны. Чтобы подняться сейчас суда, лезть надо было ночью или их лагерь находился неподалеку, а мы его не заметили. Но ни страха, ни вопросов тогда не было, все ждали рассвета. Они сели чуть ниже нас и замерли, как и все живое замирает в ожидании рассвета.

Перед рассветом, за минуту до того, как солнце явит свой первый луч, все живое замирает — не поют птицы, не жужжат комары, ничто не шуршит и не летает, как в ожидании чуда замирает и лес и горы, и даже ветер стихает. Тишина идеальная, слышно, как стучит от быстрого бега к этому театру красоты мое сердце.

Первый луч, как волна, как молния взмывает из-за горизонта прямо в небо, и вмести с ним, как по взмаху дирижерской палочки, все оживает. Такое ощущение, что начинают петь все живущие птицы сразу, что проснулось все в лесу и зажило новой бурной жизнью, такое разноголосие оживших звуков. Так шумно бывает только с рассветом.

Нежно розовым цветом окрасилось небо с рассветной стороны и лишь позолотило туман меж горных хребтов. Туман все понял и начал постепенно отступать, разжал пальцы и постепенно разомкнул плотное кольцо ночных объятий, горы вздохнули, и как будто стряхнули с себя остатки ночных и мокрых ласк, зажили своей дневной жизнью.

Далеко в море, через уходящий туман, через разряженный воздух и облака, зародившись в море, ожидало своей минуты солнце, чтобы красиво и жизнеутверждающе подняться и засиять всему живому.

Но в секунды, когда оно еще было лишь заревом за горизонтом моря, на вершине горы запоздавший туман превратился в розовое облако, заблестел миллиардами самоцветов, и под распевные трели восходящего огненного шара облако рассыпалось на душистые капли росы.

Цвет моря, свет солнца и небо меняются на восходе мгновенно, отвернувшись на секунду посмотреть, зачем Виталик взял меня за руку, горизонт уже не узнать.

Горы оделись в розовое, потом им показалось это сильно романтичным и они поменяли свой наряд на зеленый с ярко желтым отливом. Вступал в свои права день. Но это уже совсем другая история.

Цапко, или ацкий поход

Эй, черногривый, радушный, ревнивый,
Мы не мертвы, не живы, мы в пути…

Хелависа

Прошло время, и многое во мне изменилось. А вот любовь к горам и походам осталась. Ввиду чего в августе, приятном теплом месяце, решились мы сходить на Цапко, оно же Буруны. Собиралось шесть человек, встречались, обсуждали, кто что берет, как добраться и так далее. В итоге пошли четверо, двое отвалились в виду дождя по прогнозу.

До подъема доехали на такси. Всего-то четыре часа езды на Север от Южно-Сахалинска. Ранее здесь была железнодорожная станция Цапко. Теперь же это место более известно по ближайшей станции Тихая, получившей свое название от тихой бухты Охотского моря.

Для того чтобы попасть к нужному нам месту, именуемому Буруны, нам необходимо было пройти тропой через гору, а точнее через перевал недалеко от одной из самых высоких гор на Сахалине – Жданко. Если знать тропу, то переход занимает порядка двух-трех часов. На Бурунах полно горных чистых речек, а значит, воду нести с собой не надо, почти налегке. Прогулка обещала быть легкой, если бы не одно но.

Приехав на место выяснили, что человек, который точно помнит, где тропа, с нами не пошел. Я когда-то уже была на Бурунах, но это было пять лет назад, и я всех честно предупреждала, что я дороги не помню.

Нас было четверо: Саша, Дима, Люда и Я. И мы все заядлые походники. Поэтому решено было идти, просто придерживаясь некого направления на перевал с надеждой, что на перевале точно выберемся на тропу и далее пойдем, как люди. По непроходимому скользкому бамбуку, по цепкому стланику, по нехоженому лесу, по поросшим брусничникам сопкам, цепляясь за все, что только можно вцепиться, мы поползли вверх.

Но поросшие лесом и бамбуком горы обманчивы. Стоишь под ней и кажется — вот она, вершина, а доползешь до этой, казавшейся тебе вершиной, точки и понимаешь, что есть следующая, а за ней еще одна и еще и еще.

На шестом часе изнуряющего подъема без тропы, под палящим солнцем без воды и радужных перспектив Саша изрек незабываемое: «А поход-то действительно ацкий!»

Как выяснилось позже, от перевала и верной тропы мы очень отклонились. Но, как настоящие хоббиты, все-таки поднялись до какой-то неизвестной вершины, откуда уже открывался вид на Буруны, море и водопады. Тропинку, естественно, никакую мы не нашли, но так счастлива, что мы куда-то уже дошли, я давно не была.

Но предстоял еще и спуск в неизвестность. Катясь по бамбуку на попе, кубарем, прыжками, по непроходимым дебрям, ползком, цепляясь за все, чтобы не сломать себе все, включая шею, мы продирались вниз.

Мои походники убежали вперед, а я присела в бамбуке, смотрю, как от перенапряжения у меня трясутся руки и ноги и думаю: «Я-то куда поперлась? Ну ладно эти маньяки, а я уже три года, как москвичка. Я же не дойду. А вот сейчас они уйдут, а я отстану и потеряюсь?– Ужас — Нет. Я дальше не пойду, я вызову МЧС, пусть на вертолете забирают. Какой пустяк сто тысяч рублей за спасение на вертолете по сравнению с тем, что я уже прошла и что мне еще предстоит….»

Тут из-за кустов показался Дима: «Ты че расселась? Мы нашли ручей, вдоль него пойдем». Услышав, что где-то замаячила возможность напиться, а вода кончилась уже через час ацкого похода, во мне открылось третье дыхание.

Ручей начинался затейливо и был в своем горном начале так мелок, что зачерпнуть воды было попросту невозможно. Но вода уже была определенно очень близко, и это придавало сил. Как только появилась первая возможность зачерпнуть воды, судорожно начали пить. О Боже! Как хорошо просто иметь возможность напиться.

Спускались вдоль ручья. Солнце начало медленно, но верно клониться к закату, а мы все еще не дошли до места. Чем больше расширялся ручей и превращался в небольшую речку, тем чаще попадались медвежьи кучи и следы. В ответ на это мы начали орать песни и просто что-то орать, лишь бы не так страшно. Но спускаться по ручью было все-таки легче, чем ползти в гору, и, промокшие и усталые, мы уже предчувствовали избавление.
И вдруг появился просвет. И только в голове радостно пронеслось: «Ура! Ура! Мы добрались!», как стало понятно куда.

Под нами был обрыв, метров так в десять, и наша речка и тропа одновременно и неминуемо превращалась в водопадик. Ползти по мокрым и скользким камням обрыва было больше, чем опасно. И мы снова поползли по лесу, вдоль обрыва, почти по его краю. Но уже слышали шум моря и верили в победу. И мы победили. Мы вышли к морю.

Спали, как убитые, лишь Саша бродил по берегу, видать все не верил, что мы здесь. А может быть, тихо радовался своему дню рождения, который после двенадцати ночи уже наступил и был отмечен.

Утро было прекрасным. Болело все, кроме головы. Голова была чиста и свежа, как никогда. Сегодня нам предстоял переход по берегу до ближайшего поселка, откуда пешочком и до железнодорожной станции и домой.

Ввиду того, что в некоторых местах нашего пути море врезалось непосредственно в скалы, образуя так называемый «не проход», там надо было идти по воде, ну а в некоторых местах и плыть. А море Охотское и летом не более десяти градусов. Представляете, да?
Чтобы максимально «высушить» наш путь, была взята карта приливов и отливов. Решено было идти при максимальной точке отлива, что предполагало наиболее сухой путь. Как известно, максимальная точка отлива бывает почти дважды в сутки. Во второй половине дня, предчувствуя переход, решили посмотреть карту отливов.

Карту распечатывал тот парень, который точно знал тропу на Буруны и который с нами не пошел. И карту с Интернета он распечатал так, что максимальная точка отлива второй половины дня в распечатанный лист не вошла. А утреннюю точку отлива мы уже определенно пропустили. Поэтому время перехода назад было решено определить «на глазок». Как оказалось, ацкий поход только начинался.

Прошли километра два. Дошли до первого огромного «не прохода», до этого уже вымокли и замерзли, как могли. А точнее, до того места, где больше уже пройти, не плывя, не могли. Поняли, что и вторую максимальную точку отлива мы пропустили. Решили заночевать на берегу, на камнях, и как только море отступит до возможности пройти в этом месте, двинуться в путь.

Спать на острых камнях для нас, дошедших досюда, да раз плюнуть, положить пену, спальник, да задрыхнуть, что в общем-то мы и сделали, даже не заморачиваясь с палаткой.

Еще впотьмах разбудил Саша: «Вставай, отлив». Почти безболезненно прошли место, где вчера не могли пройти. Вода действительно отошла. Но не везде и не настолько. Неминуемо начинался сплошной «не проход» и отступать было некуда.

Скользкие скалы и камни, морская капуста, ледяная соленая вода, фонари, рюкзаки и мы ползем как крабы вдоль моря. До тех пор пока было терпимо, мы ползли, стиснув зубы, но тут самым ярким фонарем осветили бухту, сплошь залитую водой, и ее сверху не обойти, мокрые отвесные скалы. Стало ясно, что надо плыть.

И тут Люда начала плакать. Искренне так, не ища ни жалости, ни поддержки. Напугалась и плакала. Пришел Саша, взял Люду на плечи и поплыл с ней, плачущей и такой трогательной, за угол. А я осталась одна, на омываемом холоднючей водой камне, дрожа и трясясь то ли от холода, то ли от ужаса. Но я сама, и горжусь этим, прыгнула в ледяную воду и поплыла за поворот до следующего камня.

Три часа мы тренировались быть морскими крабами. Замерзли, промокли, но мы это сделали. Дошли до деревни, поели, согрелись, разложили спальники, выглянуло солнце, наступила максимальная точка отлива.

Тут Саша взял в руки детский крем, выдавил, залез в штаны и давай радостно что-то натирать и кайфовать. Оказалось, что промокшие в морской воде штаны натерли ему ноги, и таким образом от избавлялся от мучительного натертыша.

Два часа по шпалам, и мы на станции. Не обращая внимания ни на что, прям у входа в станцию расстелили спальники, как цыганский табор, обложились рюкзаками и заснули до прихода поезда. И когда все осталось позади, стало вдруг грустно, что все закончилось. Потому что это было неописуемо весело. И если бы в моей жизни не было Бурунов, то я бы о себе так много и не узнала.

Пионеры

На днях купила книгу Ю.М. Лужков, И.Б. Титов «Курильский синдром». Ну, прям на языке вертится: «Пионеры, идите в ж…!» Лужкову Ю.М. и Титову И.Б. съездить бы на Курилы туристами, поняли бы, как бесподобно красивы Курильские острова, как богаты природными ресурсами, омыты кровью тех, кто за них боролся во Вторую мировую.

Ну и что, что когда-то это было частью японских территорий. Давайте Химки немцам отдадим, они ведь тоже были частью немецких территорий, ну, или Москву французам.

Измученные коммунальной неустроенностью, дороговизной завозных морем продуктов, Курильчане в который уже референдум однозначно говорят: «Нет, не отдадим, не уедем». А уж им, поверьте, японская сторона готова предоставить сказочные отступные. Нет Курильского синдрома. Сахалин и Курильские острова — исконно русская территория.

На японских картах территория Курил и Южного Сахалина до сих пор отмечена как японская. Японцы не остановятся никогда в своих требованиях, и своими обсуждениями и раскачиваниями всегда будут стараться наклонить в свою сторону и раскачать государственных российских мужей. Так не позволяйте им это, не раскачивайтесь. Книга хорошая, но написана людьми, как и Михаил Танич, понятия не имеющими, что делают.