Когда Москва еще крепко спала под плотным серебристым снежным одеялом, выпуская из ноздрей струи густого пара в промерзшее небо, далеко на Востоке из молочной дымки показалась белая шапка вечной горы Фудзи. На календаре было 1 марта.
В этот прекрасный погожий день сложно было придумать лучшее занятие, чем прогулка по привычным местам студенческой поры, уже оставшейся в прошлом. Бескрайний комплекс Императорского дворца, гигантские стеклянные здания крупнейших японских компаний, словно собранные из мириад частичек детского конструктора, дорожные развязки, извивающиеся как ветви красной японской сосны, бесшумно плывущие по ним автомобили, шорох мелкой гальки под ногами… В небольшом садике в гордом одиночестве стоит памятник Кусуноки Масасигэ – политическому деятелю и полководцу, отдавшему жизнь за Императора в борьбе с сёгунатом Камакура. Кажется, что его боевой конь вот-вот сорвется с места и пустится вскачь на врага, — настолько динамичны его линии.
Караульные на мосту Нидзюбаси и пара полицейских на подходе к нему стерегут покой Его Величества. Никому не дозволено вторгаться в жизнь императорского двора, а чтобы чей-нибудь любопытный глаз все-таки не вздумал проникнуть в ее таинства, воспользовавшись для этого высотой близлежащих зданий, они специально отнесены от границ территории дворца на приличное расстояние. В ранний час здесь практически никого нет, только маленькая группа сонных китайцев. Делаю пару снимков, чуть ли не с той же точки, откуда впервые разглядывал этот городской ландшафт 7 лет назад через видоискатель фотоаппарата. И вроде все то же, но видится как-то иначе, и иные получаются кадры. Занятно.
Солнечные лучи, пока еще не уверенные, слегка подогревают воздух, и в нем ощущается едва уловимый особый запах – запах японской весны. Познав его раз, больше ни с чем его не перепутаешь. Так пахнет только здесь, только в эту пору.
На лицах многих прохожих, спешащих по своим делам во все концы необъятного мегаполиса, санитарные маски. Как предположил мой уважаемый спутник, ветеран дипломатической службы, причиной тому плохая экология. Отнюдь, по моим ощущениям, в Токио прекрасный воздух, несмотря на обилие машин и плотную застройку. На контрасте с Санкт-Петербургом и Москвой дышится в японской столице необычайно легко, особенно осенью и весной, и воздух, как говорят сами японцы, по-настоящему «вкусный». Как поведал мне несколько лет назад один знакомый японский клерк, которого мне случилось обучать основам русского языка в течение некоторого времени, тот самый непередаваемый «вкус» привносит не что иное как мельчайшие частички пыли, которые ласковые ветра Азиатского континента доставляют сюда из глубин китайских пустынь, преодолевая Японское море и горные хребты острова Хонсю. Не знаю, правда ли это, но этот романтический образ навсегда сохранился в моей памяти. Кстати, маски по весне японцы надевают из-за повальной аллергии, вызванной интенсивным цветением растений.
Учтивый водитель автобуса одет в белоснежную, аккуратно выглаженную рубашку. На шее – изящно, без изысков, повязан обычный черный галстук. На руках – безупречно белые перчатки. Лицо доброе, но не выражает каких-либо эмоций. Этакая кукла, недавно извлеченная из упаковки. Впрочем, большинство иностранных путешественников, добирающихся до берегов страны Ямато, отмечают, что черта эта свойственна чуть ли не всем ее жителям и относится к числу загадок их национального характера.
Плавно покачиваясь, автобус с эксцентричной окраской и соответствующим ей названием «Оранжевый пудель» везет нас по центральным улицам столицы. За окном проскальзывают вывески магазинов, закусочных и кафе, офисных центров. В названиях кофеен зачастую используются французские слова: эстеты-японцы любят утонченное и изящное. Изредка появляется небольшой буддийский храм или синтоистское святилище. По обе стороны только и видно, что непрерывные стены высоток и утилитарных домов непонятного назначения. Где-то орудуют строительные краны, заполняя освободившиеся места новыми конструкциями. Тут не поймешь: не то ты разглядываешь город, не то он вкрадчиво смотрит на тебя тысячами стеклянных глаз, словно изучая, как ребенок, поймавший неизвестную ему букашку.
